Text collection

Из дневников Лидии Чуковской: Дело Бродского. Из книги "Фрида".

"Знамя" N 7, 1999 г.

Дело Бродского по дневнику Лидии Чуковской (декабрь 1963 -- декабрь 1965)

Вне всякого сомнения, когда "Дневник" Лидии Чуковской будет полностью или хотя бы частично опубликован, о нем станут писать и спорить с ее оценками, в том числе поэтов и их стихов. Но сегодня, предваряя выдержки из него, посвященные делу Бродского, я хочу говорить о "Дневнике" лишь как о документе времени, документе-свидетельстве пробуждения общественного сознания и осмысленного протеста.

Пробуждение это было нелегким, чего сегодня многие, к несчастью, не понимают и не осознают. А понять это необходимо, потому что и в этом наша история, а не знать свою историю не только стыдно, но и опасно.

Нынче модно порицать людей шестидесятых за недостаточную смелость. Кое-кто осуждает их потому, что не помнит событий тридцатилетней давности, а историю знает плохо: ведь в школе не проходили, что из страны сначала выслали ученых ("корабль философов"), затем были шахтинское дело, процесс Промпартии, голод, многомиллионное раскулачивание, кировский поток, 37-й и 49-й годы и многое-многое другое, о чем долгие десятилетия даже муж с женой могли говорить только шепотом и за плотно закрытой дверью. В этих условиях, чтобы вести дневник, необходимо, во-первых, умение писать правду и, во-вторых, не бояться ее хранить у себя дома. Потому что честный дневник был опасней динамита. Нашли бы его при обыске и арестовали бы не только автора, но и всех, о ком автор упоминал. Поэтому оруэлловский "1984" моим поколением воспринимался не как зловещее предупреждение, а чуть ли не как физиологический очерк.

Вот почему пробуждение в России шло так тяжко и почему и сегодня наше общество так до конца и не пробудилось.

"Дневник" Лидии Чуковской показывает, как русская интеллигенция переходила от разговоров за закрытой дверью к открытому протесту. Сегодня наша интеллигенция считается уходящей натурой. Все, кому не лень, беды, потери и протори российской истории валят на интеллигенцию. Даже ее бескорыстие ставят ей в вину, полагая, что если заменить интеллигенцию элитой, менее пылкой, более рассудочной и расчетливой, Россия станет богатой, сильной и счастливой. Дневник Чуковской -- своего рода памятник русской интеллигенции, ее увлеченности, стремлению к справедливости, ее защите униженных и оскорбленных. Чуковская пишет (23/VI 64): "Интеллигенция, не утратившая бескорыстия и бесстрашия мысли. Ее мало во всем мире. Но она все-таки есть. Она ничего не может переменить -- в настоящем. Мир движется своими путями, двигаемыми не ею. Но все плодотворное -- от нее; эстафета культуры передается ею. Она постоянно разбита на голову -- и всегда победительница".

Прекрасно и по-своему знаменательно, что объединение интеллигенции началось вокруг защиты юного поэта. За него вступилось несколько писателей. И не случайно, а провиденциально, и даже закономерно, что Бродский стал замечательным поэтом, гордостью русской литературы. Лидия Чуковская поначалу не осознала масштаба его личности и не полюбила его стихов, и, тем не менее, встала на его защиту. Для нее куда важнее было не то, какой он поэт, а то, что он поэт и что он в беде, и его надо спасать.

Что же до ее поэтических пристрастий, то она и Цветаеву, так любимую Бродским, далеко не всю принимала, а поэм "Горы" и "Конца" (на мой взгляд, вершин цветаевской лирики), не принимала вовсе. Она не считала поэтом и Бориса Слуцкого, одного (опять же на мой взгляд) из самых трагических лириков двадцатого века, и это составляло львиную долю наших споров.

Наши поэтические пристрастия во многом разнились, и все равно основной темой наших разговоров оставалась русская поэзия, потому что она была непреходящей любовью Лидии Корнеевны. Это она унаследовала от своего отца Корнея Чуковского. Читая его "Дневник", чувствуешь, что кончину Блока или самоубийство Маяковского он воспринимал как потерю близкого человека, как личную трагедию.

Поначалу, защищая юного поэта, Чуковская хотела помочь своей близкой подруге, как впоследствии оказалось, уже смертельно больной Фриде Вигдоровой. Та первая бросилась спасать Бродского, и его защита отняла у нее много сил и, возможно, ускорила ее уход.

В "Дневнике" под датой 22/IV (1964 года) есть фраза: "Я поняла, что сейчас всем надо делать и в общем и в частном плане. Поняла с помощью двух лиц: Фриды и Герцена". Чуковская не случайно сопоставляет как бы несопоставимые по их исторической значимости личности, однако сопоставляет их потому, что порыв у них был один. Чуковская поняла, что надо говорить в открытую и бороться тоже в открытую.

Не случайно на последней странице этой публикации (запись от 11/XII) возникают Синявский и Даниэль, печатавшиеся за границей под псевдонимами. Через месяц в их защиту уже выступят более шестидесяти писателей. Дело Бродского показало, что сопротивляться возможно, хотя бы выражая свое несогласие с гнусностями времени. Лидия Чуковская первой, еще до суда над Синявским и Даниэлем, выступила с открытым письмом-протестом против напечатанной "Известиями" (январь 1966 г.) подлой статьи Д. Еремина "Перевертыши". Я рад, что, добавив в него полфразы, тоже его подписал.

Как ни относиться к сегодняшнему времени, которое многих из нас обмануло, как всякая мечта, тем не менее, оно дало нам свободу говорить о наболевшем. Этой свободе одними из первых начали прокладывать дорогу Чуковская и Вигдорова. Делали они это мучительно, медленно, постепенно, многим рискуя, жертвуя и своей работой, и здоровьем.

И пусть эта свобода сегодня не всеми ценится, все равно она великий дар. Недаром ее так жаждут у нас отобрать.

Владимир Корнилов

11/XII 63: Переделкино

А мы пока с Фридой написали Черноуцану¹ письмо в защиту И. Бродского, ошельмованного в гнусной газетной статье². Вот и экзамен Черноуцану. Мне не нравится Бродский, но он поэт и надо спасти его, защитить.

Посмотрим...

15/XII: Москва

Два дня светлее -- работаю. И дело идет. Теперь бы писать и писать. Но нет.

Дело Бродского, в кот. меня втянуло, отнимает часы -- и пока бесплодно. Разговоры, звонки в Ленинград, Фрида, Анна Андреевна, Найман...³ И все зря. По-видимому, дыхание КГБ всех замораживает.

16/XII 63:

Третьего дня работала -- много и легко. Вчера и сегодня -- нет. Все съедено очками, собесом, поликлиникой и делом Бродского.

Дело Бродского идет преплохо. Письмо Фриде от Эткинда⁴: за Бродского вступилась секция переводчиков, но более никто. Назначен общественный суд 25-го, который и должен приговорить его к высылке. Черноуцан не отвечает: пленум кончился, началась сессия... Мы написали для АА⁵ шпаргалку записки к Суркову⁶. Выяснилось, что Шостакович -- депутат Дзержинского района Ленинграда, где живет Бродский. Его тоже может просить АА, он ее обожает. Кроме того, в Переделкине я попробую поговорить с Расулом Гамзатовым.

17/XII: Переделкино

Звонила Фрида. Сегодня АА и Фрида и Ардов⁷ принимали Д. Д. Шостаковича (АА у Ардовых). АА изложила эмоциональную сторону дела, Фрида и Ардов -- фактическую. Кажется Д. Д. внял и будет действовать. Потом Анне Андреевне позвонил Сурков, получивший уже ее записку, и сказал, что "дело попахивает клеветой".

В самом деле "попахивает". И сильно.

7/I 64:

Звонок Черноуцана мне о Бродском.

Статью он назвал подлой и доносительской (!). Газете "указано".

Он говорил с Толстиковым⁸ и с "ленингр. литераторами". Они -- Гранин -- дали о Бродском неблагоприятные сведения. Дневник. Назначена комиссия: Олег Шестинский (?) и Эльяшевич. (!)

Я произнесла речь о Лернере⁹. О подлости читать чужие дневники. О таланте и болезни Бродского.

Все очень плохо. Они его домучают.

9/I:

Из Ленинграда весть: в той же газете -- подборка "писем трудящихся" с требованием выселить Бродского.

Значит, неправда, что газете было указано?

Весь день тщетно звонила Черноуцану.

Бродский пытался перерезать себе вены. Ибо его оставила невеста.

Посылаем туда Алену Чайковскую¹⁰.

6/III 64:

Вот уже третью неделю запрещено читать и писать.

Кровоизлияние в сетчатку левого (т.е. "здорового") глаза.

И вот -- еще шаг в полную темноту, в слепоту.

В самый разгар слабости и тьмы -- Фридин отъезд в Малеевку, -- и на меня обрушились все ленинградские и московские телефоны по делу Бродского, вся суета в составлении телеграмм и писем, в посылке курьеров к Самуилу Яковлевичу¹¹ и Корнею Ивановичу и т.д.

Фрида шла на подвиг, на смертный бой: уехав из Малеевки, которая для нее спасение здоровья и труд над книгой, она поехала в Ленинград на суд над Бродским, зная, что едет на издевательство и бессилие, ибо "Лит. Газета" и "Известия" отказали ей в корреспондентской командировке.

13/III: Переделкино

Сегодня в 5 ч. снова судят Бродского. В Клубе Строителей.

Вчера К. И. звонил Миронову (в ЦК. зав. Судами и Адм.), которому они с С. Я. писали письмо.

Миронов: По Вашему письму я приказал послать туда человека и все исследовать... Вы не знаете, за кого хлопочете... Он писал у себя в дневнике: "Мне наплевать на Советскую власть"... Он кутит в ресторанах... Он хотел бежать в Америку... Он хуже Ионесяна¹²: тот только разбивал головы топором, а этот вкладывает в головы антисоветчину... Вы говорите, что он талантливый поэт и переводчик. Но он не знает языков; стихи за него пишут другие (!!!)... В Ленинграде общественность о нем самого нелестного мнения, Александр Андреевич <Прокофьев. -- Е. Ч.> дал о нем отрицательный отзыв".

Вот что мы наделали своими хлопотами: раньше Бродского обвиняли только в тунеядстве, а теперь они уже вооружились булыжниками -- даже свои стихи сочиняет не он!

Мне нравится человек, ездивший туда проверять и говоривший только с врагами подсудимого: Толстиковым, Лавриковым, Прокофьевым. А Герман, а Вахтин, а Долинина, а Эткинд, а мы все -- это не общественность? Мнение общественности -- это мнение начальства. Плюс шпиков -- Лернера и пр.

Законных оснований для его осуждения нет. КГБ, рассмотрев его дело, отпустило его на волю -- а расправу поручило, по-видимому, "общественности".

И никому из власть имущих не приходит на ум, что Бродский совершенно безопасен, ибо он человек не антисоветский, а просто а-советский... Если же правда, что он хотел бежать за границу (чего я не думаю), то почему бы его туда не отпустить? У нас 200 миллионов населения. Почему бы КГБ не воскликнуть: "Одним дураком меньше! Скатертью дорога!"

Сегодня утром -- симптоматический звонок (подходила Клара¹³) -- по поручению Шостаковича (которого тоже просила АА) кто-то спрашивает -- когда и как послана была К. И. и С. Я. телеграмма в суд?

Телеграмма была послана 17/II (накануне суда) председателю суда Румянцеву. По оплошности Клары Израилевны -- незаверенная. К делу ее, воспользовавшись этим, не приобщили: "Мало ли кто ее послал!" -- сказал умный Лернер. Тогда я послала в Барвиху Клару Израилевну с просьбой к СЯ и КИ написать текст от руки, и этот текст, заверенный в Союзе Писателей, был послан в Ленинград Председателю суда и защитнице.

"Настаиваем на приобщении к делу нашей телеграммы от 17/II".

Теперь, очевидно, тамошние подлецы решили и этот текст как-то скомпрометировать...

Кого мне жаль больше всех, это Фриду. Второй раз едет она на суд. В первый раз она привезла шедевр: запись допроса. Она верила в необходимость своей поездки и ради этого бросила отдых в Малеевке, бросила книгу и приняла порицание семьи. Сейчас она поехала, не ощущая ни смысла, ни цели. Да и пустят ли ее в суд?

Вообще-то вполне естественно, что, если где-то убивают человека, окружающие отравлены -- каждый на свой манер. Одни слепнут, другие не спят, четвертые получают спазмы и инфаркты -- и лишь немногие силачи -- вроде СЯ и КИ, заступаясь, могут продолжать работать.

10 ч. Суд начался в 5. Жду звонка. Иногда звоню в Москву друзьям -- Юле, Толе, Нике, Надежде Марковне.¹⁴ Все ждут, ни у кого никаких вестей. Толя у Анны Андреевны и каждые 30 минут звонит в Питер. Но там еще никто не вернулся... Значит, приговора еще нет. А вдруг -- победа?

14/III:

Как бы не так!

Суд начался в 5 ч; приговор вынесен в 1.30 ночи. 5 лет исправительно-трудовых лагерей.

Подробности неизвестны, п.ч. ни Фрида, ни Евгений Александрович¹⁵ (который 2 недели тому назад сам, по собственному почину, туда поехал специально по этому делу) -- еще не вернулись.

18/III:

А Фрида воюет. Ею привезена такая запись процесса, что камни вопиют. Она уже дала экз. Чаковскому¹⁶ (чтобы хотя бы остановить возможное выступление газеты), Суркову; дает Твардовскому, Федину... Пусть читают. И думает, думает неустанно -- как быть, что делать.

Вот это м. б. самая главная в ней черта: неспособность к предательству, ни грана предательства никогда.

Потому мне легко с ней. Фрида -- совершенно устойчивый здоровый организм. Ясность, здравость ума в сочетании с добротой, светом, стойкостью, мужеством.

3/IV 64:

Всё -- плохо.

Кругом суета -- и я суечусь -- бессильные попытки спасти Бродского. Очень видны люди, разницы -- не случайные. За него страшно, он может быстро погибнуть; дело черное, гнусное; и в то же время радостное: сколько вокруг него объединилось хороших, доблестных людей! Не говоря о героине -- Фриде -- сколько вокруг прекрасных людей!

В деле Бродского из порядочных людей оказались плохи -- Панова, Дудинцев, Берггольц. Сначала -- Гранин, но теперь он раскаялся; сначала -- Алигер, но, кажется, и она уже разобралась.

7/IV:

Очень складно выходит, что Воеводин -- приключенец, строчит об убийствах и пр. Секция приключенцев в Союзе -- это наиболее невежественная, бездарная и спекулянтская часть писателей. Штамп -- сюжетный и стилистический -- как идеал, как предел мечтаний. Ни грана поэзии, художества. Все элементарно, т.е. анти-художественно, т.е. античеловечно и реакционно. Вот почему я обрадовалась, узнав, что Воеводин, выдавший суду фальшивую справку -- приключенец. Складно выходит.

10/IV 64: Москва

Бродский возит навоз в совхозе.

Прокофьев напечатал в "Лит.Газете" статью об успехах ленинградских писателей за истекший год -- и о своей работе с молодыми...

На пьянке у Расула Гамзатова <Кайсына Кулиева?> встретились Твардовский и Прокофьев. Рассказывают -- со слов присутствовавшего там Козловского -- что Твардовский кричал Прокофьеву:

-- Ты подлец! Ты погубил молодого поэта!

-- Ну и что ж! И правда! Это я сказал Руденко, что его надо арестовать!

-- Ты негодяй! Как же ты по ночам спишь после этого!

-- А ты в это дело не лезь! Оно грязное!

-- А я непременно вмешаюсь!

-- А кто тебе о нем наговорил?

-- Оно мне известно как депутату Верх.Совета.

-- И стихи тебе известны как депутату?

-- Да, и стихи.

Тут Твардовский заметил Козловского и снова кинулся на Прокофьева:

-- Что же ты его не арестовываешь? Ведь он тоже переводчик, тоже переводит по подстрочнику и тоже еврей...

Правда ли это?

Теперь мы надеемся на Твардовского, кот. ничего не обещал, но, кажется, собирается что-то сделать, и... и... на Бажана.

Они вхожи.

Составляется справка по делу Бродского -- схема событий со всеми приложениями, документами, письмами и пр. Основной удар -- по Лернеру и прочим провокаторам. Что они, мол, ввели в заблуждение высшее начальство.

В Ленинграде плюют в морду Воеводину и корят Гранина. А он раскаялся только на минуту, а сейчас изворачивается.

20/IV 64:

Дело Бродского по трем каналам пошло вверх -- но -- что будет? И когда? Неизвестно.

22/IV:

А от него приехал ленинградский посетитель и московская посетительница и подробно рассказали о его быте и душевном состоянии.

Грязь, холод. Спит, не раздеваясь. Горячей пищи нет. Не переводит, не читает, п.ч. слишком холодно в комнатушке. В 4 ч дня, вернувшись с работы, ложится, не раздеваясь, на койку.

Уверяет, что никто ничем не хочет ему помочь. ("Это психоз", -- говорит АА. -- "У Левы такой же. Он уверен, что я нарочно держала его в лагере".)

Посылаем ему спальный мешок, спиртовку, свечи.

Вся история Бродского навела меня на ясную и четкую мысль. Кажется, впервые за всю жизнь.

Я поняла, что сейчас нам всем надо делать -- и в общем и в частном плане.

Поняла с помощью двух лиц: Фриды и Герцена.

2 -- 5/V: Москва

Писала -- не Герцена -- а снова о Бродском. Кажется -- все говорят -- удалось. Но какой ценой! Несчастные 7 страниц на машинке выбили из сна; 3 дня я жила с мигренью, с горячим лицом, обожженными изнутри глазами -- больная, потерянная...

Если бы ему помогло!

9/V 64: Вечер Москва

А с делом так.

Сарра Эммануиловна¹⁷ добилась (по моему наущению) от Гранина, который был в Москве, что он не только Черноуцану сказал о безобразиях, но написал Руденко¹⁸, что справка Воеводина -- фальшивка. Еще до этого он заявил в Обкоме, что уйдет из комиссии, если Воеводина не снимут -- и показал письмо "молодых". Толстиков на это ответил, что он еще посмотрит список молодых и разберется, кто они, а Прокофьев пригрозил Гранину, что тот положит билет.

Гранин мне удивителен. С. Э. дала ему мое письмо к Черноуцану и Фридину запись, и он сказал, что только теперь он все понял. А ему давно бы все следовало понять!

Остальное мрачно. Черноуцан тяжело болен. Между тем он тоже уже перешел на нашу сторону и мог бы помочь. Он сказал Гранину:

"Я жалею, что вовремя не обратил внимание на письмо Чуковской и Вигдоровой".

Новое мое письмо к Черноуцану все друзья превозносят, как яснейший и сильнейший документ, но куда его послать -- неясно.

И тут разночувствия у меня с Фридой. Она хочет -- Миронову¹⁹, Руденко. Я не хочу к ним обращаться; если бы попало вместе с досье -- пожалуйста.

Фрида, конечно, понимает лучше меня. А у меня как всегда: написала -- а дальше не понимаю и даже не хочу. Будто это стихотворение.

Затем: Фрида все время хочет, чтобы я на что-то сдвигала СЯ и КИ. А я этого не хочу -- раз они сами не рвутся в бой. Ведь тут нужны борцы, кот. как я, Фрида, Копелевы, СЭ²⁰ сами рвутся, хотят, пробуют, а не люди, согласные что-то подписать.

Но Фрида настойчивее меня.

А я так не люблю ни на кого нажимать!

12/V: Переделкино

Дело Бродского -- плохо.

К нему ездили молодые врачи. Повезли еду, деньги, книги. От денег отказался, еду и книги взял. Обрадовался моему письму Игорю Сергеевичу Черноуцану, которое ему показали. Врачи нашли, что плохо с сердцем: непосильный труд при пороке грозит сердцу декомпенсацией.

Я написала Черноуцану и послала вчера ему письмо и Фридину запись -- в ЦК, хотя и знаю, что он в больнице. Но в больницу писать неприлично. А в ЦК надо просто для того, чтобы Фрида в своих хлопотах могла бы на мое письмо ссылаться.

Сейчас главное -- спасти Иосифа от тяжелого труда, добиться, чтобы тамошние врачи его освободили.

Как это сделать?

Среди его стихов я нашла одно, которое мне очень полюбилось -- "Стансы городу".

Миронов пишет в "Правде" о необходимости соблюдать законы -- Миронов!

19/V 64:

Мать Иосифа.

Настырная, с первого же слова -- неумная, измученная всем -- и им! -- несчастная женщина.

Она была у него, но не сделала главного: не отвезла его к врачу. А здесь она явно с одной целью: подталкивать нас. А надо бы другое -- использовать свои материнские права, докричаться о его болезни.

Копелевы все же уговорили ее послать телеграммы Руденко, Тикунову²¹, Брежневу.

22/V 64:

Но все кругом -- худо.

Сурков передал нашу папку Руденко. Ответа нет. Он написал кому-то письмо в ЦК и его оттуда, по его выражению, фукнули. "Опять письмо пишешь?" (На знаменитой встрече ему попало за какое-то письмо, от которого он мгновенно отказался).

Фрида собирается через Расула -- к Тикунову и еще через кого-то -- к председателю Верх.Суда РСФСР Смирнову.

Фрида!

Сегодня Сурков должен был быть у АА (она ведь летит в Рим -- получать премию Европейского Содружества). Ей он должен рассказать об Иосифе, т.е. о хлопотах.

Ходят слухи, что о деле Иосифа передавали по ВВС.

Ходят слухи, что в Нью-Йорке вышла целая брошюра о суде.

Плохо это для него? Хорошо?

26/V:

Пришла утром Фрида, села в кресло и заплакала.

Чувство бессилия, стены.

"Я хочу умереть"...

А вечером -- некоторая радость: позвонила мать из Ленинграда, что она получила ответ на одну из своих телеграмм, которую по нашему настоянию она дала Руденко, Тикунову, Брежневу, о болезни Иосифа; помощник Тикунова, Евдокимов, сообщает ей, что в Коношу дано распоряжение обследовать здоровье Иосифа.

27/V:

Вечером -- звонок, и Фридин голос, срывающийся:

-- Мне нужно сейчас, сию минуту увидеть Вас... Я тут близко... Вы одна?

Я ждала ее минут пять, с напряжением, со страшной дрожью в сердце.

Одна новость хорошая: Иосиф позвонил Юле <Живовой>, что у него в руках справка от врача, тамошнего, что тяжелая работа ему запрещена. Теперь ее должна заверить милиция. ("А вдруг Коношская милиция начнет справляться в Ленинграде?" -- говорит Фрида).

Вторая новость -- мутная и тревожная. Е. С. Романова передала Фриде, что в Иностр. Комиссию пришел кто-то из Агентства Новости с вопросом: надо ли опровергать статью в Лондонской "Gerald Tribune", где говорится... и дальше какая-то путаница -- говорится, будто СЯМ, КИЧ и Шостакович прислали им (!?) письмо с просьбой вступиться за Бродского... Боже мой, теперь я ни жива, ни мертва, потому что это значит, что будут тревожить деда! Почему бы не меня? Я была б спокойна. Но я надеюсь, что в статье на самом деле написано иначе -- т.е. правда, -- что поименованные лица обращались к здешним властям...

Завтра все выяснится.

Боюсь, что начальство начнет от них требовать какого-нибудь отречения -- а они ведь -- не Фрида... Отречься не отрекутся, но могут сделать какой-нибудь ложный или фальшивый шаг.

Что еще? Да, третьего дня я спокойно приняла из рук почтальонши пакет, но увидев штамп, обмерла обмиранием 38-го года: на пакете штамп Ленингр. Прокуратуры. Вскрыла. Оттуда выпали все бумаги, посланные мною в ЦК, Черноуцану, кроме моего письма к нему... И короткая, малограмотная, лживая отписка из прокуратуры.

Это значит, что по случаю болезни Черноуцана, пакет мой был вскрыт в Отделе, -- и материал послан в Ленинград. Что вполне бессмысленно, потому что он был подобран как разоблачение общественное, а не юридическое.

5/VI 64: Москва

Интеллигенция, не утратившая бескорыстия и бесстрашия мысли.

Ее мало во всем мире. Но она все-таки есть.

Она ничего не может переменить -- в настоящем. Мир движется своими путями, двигаемыми не ею. Но все плодотворное -- от нее; эстафета культуры передается ею. Она постоянно разбита на голову -- и всегда победительница.

23/VI 64:

А в деле Бродского -- просвет. Наконец мое письмо и Фридину запись прочел Черноуцан и обещал попробовать что-то сделать. Затем неожиданность: делом возмущен заведующий международным отделом КГБ.

Я его понимаю!

Уже и левая итальянская печать выступила.

От Иосифа пришло очень хорошо написанное письмо к Руденко. Пошлем его в разные места.

Фрида приезжала из Тарусы и была на приеме в Управлении милиции с просьбой распорядиться послать его во ВТЭК. Ей сказали, что это может сделать Архангельск -- сам. И Коноша. Но Архангельск -- сам, увы! боится...

Иосиф на 3 дня ездил -- с разрешения начальства -- в Питер.

17/VII 64 Москва:

Одной доброй силой в мире меньше -- умер С. Я.

Наша личная беззащитность и общая беззащитность добра в мире увеличилась -- нет Маршака.

К кому бежать с делом Бродского?..

2 июля в 8.45 вечера меня, как я всегда ожидала, сшиб в Переделкине велосипед.

5-го у меня были Юля и Раиса Давыдовна;²² сказали, что Иосиф Бродский прислал цикл стихов для "Нового Мира" -- кто же передаст Твардовскому? "Только СЯ -- сказала я, -- если еще ему понравятся эти стихи". -- "СЯ тяжело болен", -- пробормотала Юля. "Я как встану пойду к нему в больницу", -- сказала я.

29/VII 64: Переделкино.

Об Иосифе дурные вести: отношение к нему на месте переменилось, Лернер принял свои меры. Врачи испугались, инвалидности не дадут.

11/IX 64:

Сегодня дурные вести о деле Иосифа.

Несколько дней назад, в городе, была у меня Грудинина²³. Она специально приехала из Ленинграда, чтобы добиться приема у Смирнова, Миронова, Суркова, Руденко и кроме того послать большое письмо Н. С. <Хрущеву>. Письмо составлено малограмотно (она член СП, руководитель лит. объединений), длинно, -- но горячо и убедительно. Женщина она малоинтеллигентная, ограниченная, даже неумная -- но с прелестной улыбкой, доброй, застенчивой и смелой.

Вместе с Львом Зиновьевичем она посетила Воронкова²⁴ и толково объяснила ему сколько в деле фальшивок.

Попыталась охмурить Грибачева -- но тот, не будь дурак, отказался вникать, сказав, что у него времени нет.

Ну вот, а сегодня КИ ходил к Федину, который читал начало его воспоминаний о Зощенке -- и Федин сказал, что:

дело Бродского (с Фридиной записью) было докладываемо лично Хрущеву (по-видимому, из-за криков за границей), и он сказал якобы, что суд велся безобразно, но пусть Бродский будет счастлив, что его судили за тунеядство, а не за политику, п.ч. за стихи ему причиталось бы 10 лет...

Значит, мерзавцы -- или обманутые -- обманули Никиту Сергеевича разного рода фальшивками, состряпанными Лернером...

Завтра я еду в город, увижусь с Фридой, с кот. не виделась 100 лет, и будем думать думу...

Да, еще НС спросил, как Фридина запись попала за границу...

Фрида посылала ее в "Известия", в "Лит. Газету", в Прокуратуру и т.д. Очевидно, в каком-то из этих учреждений кто-то переписал и пустил по рукам, а то, что ходит по рукам -- неизбежно попадает за границу.

А от Иосифа вести плохие, и самая плохая та, что он не в силах переводить, хотя его завалили переводами.

Зима там близка. Переживет ли он ее?

8/Х 64: Переделкино

Вернулась -- после третьей -- вторая ахматовская осень: тепло, синее небо, пышные, сквозные леса. Это было так явственно, так прекрасно, что я ехала по шоссе в Переделкино с редким светом в душе, будто и меня осенило золотом и синевой.

Приехав, по листьям, под синим небом, помчалась в Дом Творчества к Оксману, узнать, не прочитал ли он уже мою рукопись?

В коридоре я встретила Л. Н. Радищева, что тоже меня как-то развеселило.

Но Юлиан Григорьевич встретил меня мрачно и сухо, без обычных приветствий.

Приезжал Ильин²⁵, вручил ему повестку, что в 3 ч дня в Союзе будет разбираться вопрос о его недостойном поведении.

Я уговорила его выйти на 20 м погулять. Он был возбужден. На улице мы сразу встретили К. И. Я ему сказала. Он с ходу стал давать ЮГ советы, совершенно неподходящие к случаю.

Пошли к Дому Творчества -- ЮГ было пора собираться. Прибыла заранее заказанная машина.

Мы с дедом побрели домой. Я понимала, что вечером КИ нельзя пускать в Дом Творчества -- иначе он не будет спать.

Но сама я, конечно, пошла.

Его исключили единогласно.

Читался материал из папки КГБ. Причем КГБ от преследования отказывается (нет оснований); но его должна съесть "общественность".

С бешеными речами выступали матерые палачи: Софронов, В. Кожевников. Лучше других -- Чаковский. Федин прислал письмо, что по болезни приехать не может, но присоединяется к решению исключить. То же -- Сурков.

11/Х 64:

Вчера у меня был светлый день: Володя Корнилов, мой любимый читатель, которого я видела перед собой, когда писала о Герцене -- пришел с рукописью, прочитав ее. Говорил как поэт, напр.: "цитаты из Герцена и Ваш текст естественно переходят друг в друга -- как поле в лес, лес снова в поле". Все дошло до него, все он понял -- вдаль и вглубь -- текст и подтекст. Но литературоведческая сторона, видимо, для него совсем пропала (глава 4) -- и это жаль -- п.ч. там есть новинки, находки.

Вчера съездила к Орьеву -- юристу СП, а потом, по его рекомендации, к Келлерману -- юристу Охраны авт. прав и подала по их совету заявление о взыскании с "Сов.Писателя" 40% за "Софью". Если бы это удалось, я как-нибудь бы перебилась, пока до денег за "Былое и Думы". (А пройдет ли книга? А заплатят ли?) Меня удивило и порадовало, какая ненависть к Лесючевскому²⁶ и пр. сквозила в словах сухого и сдержанного Орьева, с каким уважением встретил меня Келлерман, с какой охотой взялся за дело (он читал "Софью").

14/Х Переделкино

Осень, осень, осень... Не совсем голые, но полуголые деревья и золотые листья на земле.

Мы приехали вместе с Фридой -- чтобы вместе (она так хотела) идти к Ивановой²⁷ договариваться о комнате. Но дед позвал нас к себе наверх. Сообщил поразительную новость: к нему приезжал Дмитрий Алексеевич Поликарпов²⁸ специально по делу Бродского. Просить, чтобы КИ взял назад свое заступничество.

К. И., дорогой, отказался.

Странное дело: никаких политических обвинений, а все та же галиматья о тунеядстве, подстрочнике, каких-то попойках и пр.

22/Х 64:

В субботу, послезавтра, еду в Комарово.

За эти дни -- многое случилось, многое хорошее:

1) Юлиан Григорьевич держится умно и стойко, хотя Шкловский его чуть не ежедневно терзает требованиями покаяния, хотя он уже изгнан из ИМЛИ, хотя в "Лит. Наследстве", по требованию Анисимова, снято его имя, хотя все узнала Антонина Петровна: Союз послал на дом выписку из постановления...²⁹

2) Сдвиг по делу Бродского, -- большой, счастливый. Миронов -- тот самый Миронов, который накануне суда так гнусно говорил с К. И., тот, который дал ход всему беззаконию -- 3/Х позвонил в Ленинград Грудининой и сообщил, что он передал дело снова в Прокуратуру СССР, куда ее и вызовут. 19/Х эта Жанна Д▓Арк была на приеме у и.о.Прокурора СССР, Малярова. Решено: мы, хлопотавшие, 15 человек (число назвал он) берем Иосифа на поруки, срок сокращается до 8 месяцев. Вечером 19-го у Фриды -- я, Гнедин, Грудинина написали соответствующее письмо; 20-го утром Шура³⁰, я и Грудинина поехали к Паустовскому, а от него -- в Питер. Туда же -- Фрида; там подпишут АА, Дар, Вахтин, Долинина, Эткинд, Адмони -- и письмо будет представлено Малярову. А к Иосифу поедет Толя (из Ленинграда), с которым Фрида пошлет ему для осведомления наше поручительство.

23/Х 64: Еще Москва

Да, а Миронов, Н. Р., который благословил суд над Бродским и только недавно, 3/Х, сделал крутой поворот, -- позвонил Грудининой и сказал, что он никогда не был против, что это было его частное (!) мнение и что он передал дело Малярову -- этот Миронов Н. Р. разбился в самолете, вместе с нашей делегацией, и сегодня его хоронили...

31/ХII 64 -- 1/I 65:

Переделкино.

Дед спит. Я одна.

Фрида в больнице -- еще есть слабая надежда, что это не...

Без трех минут 12. Тишина.

Дело Бродского все еще не кончено. Хотя -- обещано. И он в отпуске в Питере.

"Оно изгрызло мне нутро", -- сказала Фридочка, сама не зная, что говорит...

Фрида, будь жива.

11/I 65:

Сейчас от Фриды.

Прощаюсь. И тогда она говорит мне -- не печально, но деловито:

-- Если со мной что случится... Вам детские дневники.

Я ее целую и ухожу.

Но сегодня я еще должна быть счастливой, п.ч. сегодня она еще там, в палате, такая, какой я ее только что видела -- смеется, шутит, читает Диккенса, посасывает виноград, думает о Бродском, о всех нас; сама может одеться, накинуть халатик, пойти в столовую...

Такая, как всегда. Жизнь. Фрида.

14/I 65:

Нет, смерть.

Три часа вместе с другими я просидела в вестибюле больницы.

Рак поджелудочной железы. Неоперабельно.

18/I:

Прокуратура СССР опротестовала приговор суда по делу Бродского и направила его в Ленинградский городской суд: говорят, насчет Савельевой³¹ и клеветников будет вынесено "частное определение".

Но радости у меня нет -- не Фридиной ли жизнью мы заплатим за эту победу?

В Ленинграде на писательском собрании провалили Прокофьева, и в добавочном списке провели Эткинда, Грудинину, Долинину, Адмони -- всех, кто защищал Бродского.

У нас собрание в среду. Орлова собирается говорить о подвиге Фриды Вигдоровой.

Дело Бродского длится, т.е. стоит на месте. Прокуратура обещает написать протест и передать дело в Верховный Суд РСФСР. Там -- Л. Н. Смирнов, которому КИ написал письмо и к которому на прием пойдет Алена Чайковская. Но Прокуратура медлит. Говорят, Ленинградский Обком ни за что не желает, чтобы Иосиф был выпущен.

Хочет опять вступиться Сурков. (Ему за границей неловко.) Но вступится ли?

Иосиф дважды звонил мне. Из Коноши. Фриды дома нету -- он звонит мне. Он боится, что от него что-нибудь скрывают. "Вы меня не обманываете?" Чудак, он не понимает, что обманывают нас.

20/II 65: Москва

Иосиф получил только теперь извещение об отказе Ленинградского суда -- и прислал Юле горькое письмо, что он будет ждать "не более двух недель".

Между тем, из Прокуратуры СССР дело перешло, как и было обещано, в Верховный Суд РСФСР, к Смирнову.

Смирнов уехал на 10 дней в Африку. Его будут ждать.

В день его возвращения, ему будет передано письмо К. И.

За оставшиеся 10 дней надо бы обратиться еще к кому-нибудь в то учреждение, от которого все зависит: в ЦК. Но к кому и как?

Дурное решение искалечит Иосифа, тяжело ударит больную Фриду.

14/III:

Два месяца со дня Фридиной операции.

10-го ее выписали. 11-го перевезли в Переделкино. Я видела ее чуть-чуть.

Дело Бродского терзает, мучает, давит. Сегодня у меня была его мать: его "в порядке планового переселения" отправляют на Север, на полуостров Ямал -- на гибель. В 6 часов ко мне придут О. Чайковская и Гнедин -- будем решать, как быть.

Что мы можем?

Дело в Верх. Суде, у Смирнова. Но решения нет. И разговор у Ольги Георгиевны Чайковской с Шубиным, зам.Смирнова, был худой.

А за границей передают и пишут, что он на свободе...

18/III 65: Переделкино

Дело Бродского держит в тисках меня и Копелевых и Анну Андреевну -- в городе и на даче.

Вот и завтра -- ко мне должен придти Наровчатов, которого мобилизовала по этому делу АА.

У Алены, после ее разговора с Шубиным, кричавшем ей: "Тоже еще поэт! Какой он поэт! И больше всего меня возмущают Маршак и Чуковский, кот. пишут о нем, его не зная", -- явилась мысль, что АА должна пойти к Анастасу Ивановичу Микояну. Он сейчас в азарте правосудия. Необходимо, чтобы он дал возможность суду осуществить правосудие вопреки Ленинградскому обкому...

АА согласилась -- но решила заручиться предварительно поддержкой Твардовского и Суркова; мы дали им знать, что она хочет их видеть, но они пока не отозвались.

А суд длится. Если будет отказ -- не могу подумать об Иосифе, о Фриде...

И в то же время мне жаль АА, которая после трех инфарктов должна предпринимать эти хлопоты...

19/III 65: Москва

Был у меня Наровчатов, принес письмо к Л. Н. Смирнову в защиту Иосифа...

Сделала это АА -- он для нее это написал.

Но письмо толковое.

Про него худо говорят, речь его на съезде произвела впечатление сильного уклона вправо.

В стихах он, безусловно, понимает -- но -- как возразил мне кто-то -- "в начальстве он тоже хорошо разбирается".

Завтра приму меры, чтобы передать его письмо Смирнову. Самому ему "некогда"...

18/IV:

Была у Деда в Кунцевской больнице. Условия идеальные: отдельная комната, с отдельным входом, отдельной ванной. Парк.

Спросил о деле Бродского.

Предложил, что в новое издание "Искусства перевода" вставит отрывки из его переводов (сейчас я отбираю).

Проводил до ворот. И пошел назад -- я поглядела вслед -- на слабых ногах. На слабых, на старых.

Вчера утром от глазной врачихи я забежала к Фриде. Первый ее вопрос: как дело Бродского? Ну, как: обещано было "на днях", а оно до сих пор не назначено; О. Г. Чайковскую, которая хотела говорить со Смирновым, Смирнов к себе не пускает. Ходят слухи, что делом заинтересовался Микоян (ему давно писал и отправил все наши бумаги Паустовский, но ответа не последовало). Ира Огородникова³² взялась поговорить с его сыном.

Фридочку завтра утром кладут в больницу, в ту же палату: второй курс лечения.

23/IV 65:

Сегодня у меня была мать Иосифа. Он болен. Начальство тамошнее запретило врачам давать ему бюллетень. (Там новое начальство.)

Смирнов не принимает Чайковскую. Дело у него -- он его все не назначает.

Вчера в Доме журналистов на диспуте "Мораль и суд" выступал Тендряков и сказал, что дело Бродского волнует людей во всех углах страны, что он читал запись Вигдоровой и, если это правда, -- надо судить суд...

Конечно Савельеву и Логунова³³ давно пора судить.

А Иосиф пока погибает...

17/V 65:

Смирнов улетел в Берлин -- и вернулся. Наш друг Анна Моисеевна видела его на вечере памяти Короленки, и он сказал -- опять! -- что дело Бродского будет решено на днях. На ее просьбу -- разрешить ей придти, он ответил: не стоит! его решат в минуту!

В дело уже вмешались Сартр, Арагон, Неруда.

Сегодня вечером в Союзе встреча писателей с Зам. Пред. Верх. Суда СССР. Приглашен Копелев и готовится выступить (о Бродском).

25/V 65:

На днях письмо от Бродского -- просит для родственника лекарство от бронхиальной астмы. Три стихотворения, из которых одно -- "В распутицу" -- превосходно.

Лекарство ищу. (В Кремлевке нет.) Копелева оборвал высокий гость, не дал ему говорить ("Не надо на меня воздействовать"); писатели не поддержали; Атаров сказал: "Не будем нарушать законы гостеприимства".

(Лучше бы не нарушать законы справедливости -- и страны).

29/V 65: Москва

Оказывается, Иосиф неделю сидел в тюрьме за то, что на 2 дня опоздал из Ленинграда. Мальчики, приехавшие к нему на день рождения (27/V), пошли к секретарю райкома и упросили, чтобы его выпустили на этот день...

Завтра пойду к Фридочке.

7/VI 65:

По поводу Иосифа была тревога: мне позвонила из Ленинграда Грудинина, что будто дело уже решалось, 3/VI. Решение неизвестно, просила узнать. Назавтра с утра милый Гнедин отправился в секретариат Верх. суда: дело было поставлено на повестку, но снова снято и снова находится у Л. Н. Смирнова.

10/VI 65: Переделкино

Дивные дни -- теплые, сухие. Расцветающий сад.

И как всегда лгут -- птицы, тишина, зелень. Пошла я в дом накапать капли в глаза. Телефонный звонок: Лев Зиновьевич. Ему сказала И. Огородникова (из Иностр. Комиссии), что по делу Бродского -- отказ... Отказ в пересмотре.

Надо проверить -- правда ли это.

12/VI 65: Москва

Нет, кажется, неправда.

Милый Гнедин ходил в секретариат Верх. Суда, там ему сказали, что все на прежнем месте: т.е. дело у Смирнова... Но м.б. сведения Огородниковой были из более высокой инстанции?

20/VI 65: Москва

Дело Бродского стоит на месте. Стало и стоит.

17/VII 65:

Вчера, после трехнедельного перерыва, вызванного моей болезнью, поехала к ней.

Она лежала на боку, раскинув руки, с закрытыми глазами. Потом:

-- Как наш рыжий мальчик?

Медленно, трудно, но с отчетливой ясностью всех мыслей и ассоциаций.

20/VII 65:

Фрида как-то еще выше лежит на подушке, словно бы на облаке. Или поднятая на крест.

Спросила, что нового.

Я рассказала ей о Евтушенке: вернувшись из Италии, он написал в ЦК записку -- отчет и там о Бродском: как вредит нам это дело, как необходимо его выпустить поскорее и потом издать его книгу -- причем он, Евтушенко, берется отобрать стихи и написать предисловие.

-- Не до книги, -- сказала Фрида. -- Освободили бы поскорее.

11/VIII 65:

Вчера мы похоронили Фриду -- свет, жизнь.

В толпе -- Над. Як. Мандельштам, приехавшие из Ленинграда: Дьяконова, Адмони, Эткинд, Руня Зернова, Нат. Долинина; Калабалин с детьми из своего детского дома; Фридина любимая учительница -- Анна Ивановна; множество друзей (Савичи, Облонская, Галь, Грекова, Гнедины, Ивичи, Сана, Оттены), множество знакомых -- лечившие ее врачи, шившая ей портниха, В. Корнилов, Аким, Эмма Гр. Герштейн, Н. Иос. Ильина; журналисты из трех газет; читатели; незнакомцы.

За кулисами -- чиновничья возня: кто будет "вести" траурный митинг. Копелев не годится, нужен член секретариата... Бегают друг за другом Галин, Борисов.

Сменяется почетный караул. И я постояла немного, посмотрела на Фридин лоб и брови -- всё, что осталось неизменным.

Венки от "Нового Мира", от "Сов.Писателя", от К. И. (кот. еще не знает о смерти; это, и телегр., организовали мы с Кларой и Люшей), от "Известий", от "Комсомолки".

Распоряжающийся Арий.³⁴

Я, присев в духоте, оказалась рядом с Над. Як. (чего вовсе не хотела) -- она меня познакомила с Шаламовым. Я с истинным глубоким уважением пожала его руку.

Начался митинг. Открыл Галин. Произносил пошлые газетные приблизительности. Потом Калабалин. Это человек талантливый, оратор блестящий, но надгробные речи -- не его жанр, к тому же он все время плакал. Потом Орлова -- хорошо. В заключение она прочла телеграмму от А.А. "Пусть ее светлый образ останется для нас утешением и примером душевного благородства". Потом я. Став на свое место, я почему-то совсем перестала волноваться и говорила спокойно.

О деле Бродского, как мы условились с Копелевыми, говорили только отвлеченно, не называя фамилий.

Потом Глеб Семенов -- стихи.

Оттен прочитал полстраницы очень трогательные, присланные Паустовским. Там была хорошая мысль: что с Фридой Абрамовной случилась такая беда, которую не может исправить даже сама Фр. Абр.

11/VIII 65:

А неприятности своим чередом: сегодня позвонила мне И. Н. Пунина из Ленинграда, спрашивает, нет ли чего решительного плохого об Иосифе. -- Нет, говорю, а что?

"Меня вызвал директор издательства и в очень грубой форме предложил снять стихотворение "Последняя роза" с эпиграфом из Бродского "Вы напишете о нас наискосок" из книги АА" (Ленинград, "Советский Писатель"). Почему? -- спросила я. "Бродский -- антисоветский поэт, упоминать его мы не будем"... Вот я и подумала -- говорит мне Ирина Николаевна -- что здесь что-нибудь случилось".

-- Пока нет, -- говорю я. -- Ответа ни от Микояна, ни из Верх. Суда мы не получили.

-- Значит, должна решать сама АА, -- говорит И. Н. -- А я боюсь, она снимет всю книгу...

Я этого не думаю. Но вряд ли это фанаберия Ленинградского отделения. Что-то случилось.

12/VIII:

Да, случилось.

Сегодня мне стало известно, что в Гослите Косолапов³⁵ распорядился выбросить из сборника "Голоса друзей" переводы Бродского.

Почему? А потому, что в ЦК было идеологическое совещание, на котором т. Семичастный³⁶ (большой специалист по поэзии Пастернака) назвал Бродского "антисоветским явлением"... Вот и ответ. Никакой Верх. Суд, никакой Микоян теперь за него не заступятся...

На том же совещании некто Скоба с Украйны возмущался напечатанием "малограмотной повести Солженицына".

Кто-то взывал: чей журнал "Новый Мир"?

Словом, мы снова переживаем весну -- весну 63 года.

Плоды совещания видны уже в прессе: "Правда" выступила против Семина, "Известия" против целой серии имен: Битов, Семин, Аксенов, Горышин.

Когда Фридочка умирала, я вспомнила чьи-то мудрые слова, сказанные по поводу других погибших: всегда старайтесь понять, для чего человек умер. Чтобы не дожить до чего?

Для чего умерла Фрида? Это мы скоро увидим.

15/VIII 65:

Оказывается, уже после выступления знатока поэзии, Семичастного, несколько ленинградцев, во главе с Дудиным, ходили к Демичеву заступаться за Бродского...

17/VIII 65:

Пробую кое-что предпринять в защиту выкидываемых переводов Иосифа. Но, кроме всей обстановки -- на шее -- август! все, кого я хотела бы просить пойти к Косолапову, в отъезде...

А СЯ, говоривший с ним некогда, в могиле.

18/VIII 65:

Из Ленинграда вернулись вездесущие и всемогущие Копелевы.

Сил у них -- на зависть. Съездить в Ленинград и обратно, повидаться с десятками людей, им ничего не стоит...

Видели АА, были у нее в Комарове.

Снять стихотворение "Последняя роза" (с эпиграфом из ИБ) она, к моему удивлению и огорчению, очень легко согласилась.

Зато сильно сердится на какую-то типографскую ошибку в листах книги, где 4 строки приклеены к какому-то не тому стихотворению... Конечно, это безобразие, но ведь гораздо меньшее... А там надо было упереться насмерть.

Виделись они с Граниным. Он действительно вместе с М. Дудиным объяснял Демичеву³⁷, как вредит нам за рубежом дело Бродского и Демичев, оказывается, при них звонил в Верх. Суд РСФСР с просьбой ускорить дело...

Итак, Смирнов (или Французов?) между Семичастным и Демичевым.

А к Косолапову пошел Евг. Мих. Винокуров, редактор (внешний) сборника "Голоса друзей". Он не шибко храбрый, но, видно, общественного мнения боится больше, чем боится Косолапова. Это делает ему честь.

Косолапов отказал... Переводы Бродского велено снять. Какое беззаконие! Новое.

21/VIII:

Придумали для защиты интересов Иосифа вот что: чтобы Гранин обратился к Демичеву с просьбой, чтоб тот позвонил в Гослит... Для них это перекрыло бы Семичастного... Удастся ли?

Новое наступление на "Новый Мир" и пр., кажется, "захлебнулось". Судя по газетам, литературу пока не травят. Весна 63 года не повторяется. Тем более обидно, если снимут переводы.

22/VIII:

Обдумываю, как браться за новую книгу. Она должна быть памятником Фриде.

По-видимому, новое наступление на литературу "захлебнулось". Судя по газетам, оно не развивается. Очевидно наверху не договорились.

Но с борьбой против изъятия переводов Иосифа ничего не выходит. Ленинградский вариант отпал.

М.б. я сама напишу Демичеву. Я готова. Беда только в том, что мое слово мало значит.

25/VIII 65:

Оказывается, Семичастный говорил о Фриде. В числе тех литераторов, которые сбивают молодежь (Аксенов, Солженицын, Семин, Вигдорова). Чем она сбивает? Распространением записи суда над "антисоветчиком" Бродским.

Произнесено это было 6 августа...

Какая дивная концовка для книги!

Его речь 6-го, ее смерть 7-го и моя речь 10-го³⁸.

Я решила писать Демичеву. Завтра.

29/VIII:

Письмо Демичеву я написала и послала.

1/IX 65:

Вчера мне сказала Сара Эммануиловна, что Твардовский сказал Фишу, что он, Твардовский, говорил с Горкомом и Руденко о деле Бродского. И те согласились, что дело беззаконное, но:

"Толстиков сказал -- через мой труп".

Толстиков -- реальная власть, Верх. Суд -- мнимость.

7/IX 65: Переделкино

Месяц со дня Фридиной смерти.

Пред отъездом -- неприятность: от Демичева мне ответа нет, но, очевидно, он запросил Гослит не о том, почему выбрасывают принятые переводы Бродского, а почему они были приняты?

Такого поворота я не ожидала...

Значит, письмо мое принесло вред.

9/IX 65: Переделкино

Чудеса в решете -- нет, принесло пользу!

Вчера мне позвонила сюда Юля, что все переводы Иосифа велено в сборнике восстановить. Таков звонок -- приказ. Трус и гад Косолапов (вместе со своим покровителем Семичастным) съел гриб.

А сегодня, когда Марина³⁹ привезла деду "Правду" со статьей Румянцева⁴⁰ об интеллигенции, либерализм в деле с переводами Иосифа сделался понятен. Мое письмо нежданно-негаданно попало в самую точку.

А м.б. тут еще сработал мой разговор с Алексиным, которого я просила позондировать Михалкова?

А м.б. тут еще письмо Суркова и Сартра куда-то наверх, о чем мне вчера сообщила Юля?

10/IX 65: Москва

Как я мечтала: "Саша?⁴¹ Это ты? Говорит ЛК... Скажи маме: дело пересмотрено, Иосиф свободен".

Нет, ей некуда позвонить.

Вчера -- звонок и старческий голос нашей старушки⁴²:

-- В субботу, 4-го, дело пересмотрено, он свободен...

Сегодня -- капля яда.

Лев Зиновьевич пошел сам в Верх. Суд РСФСР. Приговор отменен только в части срока; вместо 5-ти лет -- 1 год 5 месяцев (т.е. отбытое наказание) -- значит, все-таки, он в чем-то виноват был? в чем же? значит прописки в Ленинграде ему не дадут -- и Толстиков, Лернер и Прокофьев снова могут сделать с ним, что хотят...

Все гадают: чье вмешательство побудило Верх. Суд наконец рассмотреть дело? Я думаю -- капля долбит камень. Фрида своею записью докричалась до целого мира. На нас Толстиков может плевать. А на Сартра и Европейское Содружество ему плевать не позволяют. А Сартр говорят, написал, Микояну, что в октябре писатели содружества съедутся в Париже и там разговор о Бродском пойдет непременно...

Фридочка, вот что вы сделали своими маленькими сильными руками...

13/IX:

Позвонил некто т. Мелентьев⁴³ из ЦК и сообщил то, что я уже знала: "Указано Гослиту восстановить переводы Бродского".

17/IX 65: Москва

Вчера вечером на даче мне вдруг стало страшно, что нет вестей об освобождении Иосифа. Стала я звонить в город -- Юле, Нике -- никого нет дома. А вечером позвонила мне Света Орлова, что звонил из Коноши Иосиф -- ничего там о нем еще не получено... Сегодня я через старушку навела справки в Верх. Суде -- бумага послана в Архангельск 9 сентября.

Я дала ему телеграмму.

22/IX 65: Переделкино

Сегодня здесь был Солженицын.

Беда: 7/IX он взял из "Нового Мира", из сейфа, 3 экз. своего романа и отвез друзьям. 11/IX там был обыск... Искали у хозяина какие-то теософские сочинения -- всерьез? или для виду? неизвестно -- и напоследок спросили: а что в этом чемодане? белье? Хозяйка ответила правду.

Они унесли чемодан.

-- А роман мой обладает большой убойной силой, -- говорит С. -- Теперь они его читают.

Один экз. он сейчас же снес в ЦГАЛИ. Не знаю, по правде, зачем... Ведь ЦГАЛИ это то же министерство.

В Рязани житье ему плохое. Квартира в старом, развалившемся деревянном доме, напротив -- база или склад, где бывает 40 -- 50 грузовиков в день. Жить нельзя.

Он хотел перебраться в Обнинск. Жена его прошла там по конкурсу в каком-то институте. Но начальство отклонило ее принятие -- всякими ухищрениями: Обнинск, как и Рязань, ненавидит Солженицына. (Разумеется, не население, а начальство.) И ненавидит не по приказу свыше, а из глубины души.

Рассказал, какие о нем распространяются слухи -- нарочно, начальством:

Сначала Павлов⁴⁴ заявил, что он уголовник.

Теперь инструкторы сообщают слушателям, что он был в плену, что он -- власовец, что он был полицаем...

Арестованы -- уже довольно давно -- Синявский (автор предисловия о Пастернаке) и переводчик Даниэль. Их обвиняют в том, что они -- Абрам Терц.

Всюду ищут самиздат.

От Иосифа сведений нет. По-видимому, он еще в Коноше.

Я попрошу известинцев позвонить в Архангельскую область, куда 9/IX Верх. Суд послал свое решение.

24/IX 65: Москва

Алёна ходила в Верх. Суд и выяснила к нашему ужасу, что по ошибке решение об Иосифе заслано вместо Архангельской области -- в Ленинградскую... А он, бедняга, звонит оттуда, спрашивает, когда же.

25/IX 65:

Иосиф.

Только что ушел от меня.

Освобожден. В Ленинграде еще не был. Приехал сначала сюда, говорит -- чтобы получить деньги в Гослите.

Иосиф. Тот, кого не дождалась Фрида. Не я имела право обнять его в дверях, и жарить ему яичницу, и смотреть, как он ест...

Но -- выпало это мне. И я старалась радоваться, и мне это почти удавалось.

Он как-то еще вырос и поширел. Большой, будто сильный. Но нет, болезнь видна: не кончает фраз, бегает по комнате, все время крутит пальцами...

Мы вместе звонили в Ленинград: Анне Андр. И его тетушке.

Очень плохо одет. Но и это его не портит.

Доброта, простодушие, ум, дурной нрав -- ребячливость -- прямой поэт.

Читал стихи -- но бросал, забывал их...

Теперь предстоит Ленинград и последний барьер: прописка.

Хочет, прописавшись в Ленинграде, ехать в Таллин.

Зашла Юля. Подавая ей ее клетчатое пальто, Иосиф сказал:

-- Все в клетку, как тюремная решётка!

Стараюсь догадаться, как поступила бы Фрида? Иосиф освобожден, но не реабилитирован. Решение Суда РСФСР (несомненно, под воздействием Толстикова) вопиющее: освободить как психически-неполноценного. (А не как оклеветанного!)

Думаю -- надо укрепить его благополучие, т.е. чтоб он был прописан, стал членом Группкома переводчиков и пр., а потом -- а потом, когда страсти улягутся -- подумать.

6/X 65: Москва

Из Ленинграда ни звука. Не знаю -- прописывают Иосифа или не прописывают? Берут на учет в Группком переводчиков -- не берут?

Сегодня я постараюсь дозвониться Эткинду или Грудининой.

15/X 65: Вечер. Комарово

Да, Комарово. Море шумит. Тепло и сухо. Я в комнате Й 4. Пока тишина полная.

Иосиф звонил мне из Ленинграда в Москву и повторял, что у него все хорошо: прописан на год; в Группком, вероятно, примут... Но за 40 минут до моего отъезда позвонил Толя и сказал, что нужна характеристика от К. И. Мне пришлось поручить создать шпаргалку и съездить к деду Копелевым; они сделают это хуже, чем я, и я тревожусь.

Завтра Иосиф ко мне приедет. (Имя, звук, тревога, обратившаяся в человека!) Я хочу поговорить с ним о его дальнейшей жизни. Дело в том, что даже если ему дадут сейчас гору переводов -- деньги воспоследуют не раньше, чем через год...

Подарю ему Фридину фотографию (от Гали и Саши) и свое "Над гробом".

Меня огорчает, что ближайшие "соратники" -- Копелевы, Гнедины -- считают наши бродские дела конченными... Это не по-Фридиному: судьба его еще не устроена.

16/X 65: Комарово

Светлый день. В 12 ч приехали Иосиф и Яша⁴⁵.

Дело не кончено, как я и боялась.

Прописка не осуществлена еще, п.ч. нет снятия с военного учета в Коноше.

Вопрос о принятии в Местком будет решаться 26-го.

А участковый уже приходил осведомляться: где он работает?

Членство в Группкоме, достаточное для всех, для него может оказаться защитой недостаточной. Да и денег ведь нет и за переводы не будет ранее, чем через год. А деньги?

Стало быть, надо хоть на первое время идти куда-то на службу.

Так он и собирается поступить.

Мы пошли гулять. Яша скоро помчался на поезд. А мы гуляли вдвоем и впервые в жизни разговорились. Он умен, тонок, блистателен... "Прямой поэт". Более всех любит англичан: Браунинга, Саути, Кольриджа. И американцев: Фроста. Из русского ХХ века -- Цветаеву.

Оказалось, что он живет в доме Мурузи... Подумать только, в двух шагах от моего детства, наискосок от Маршака, в доме, где была студия Дома Искусств, а до того, где жили Мережковские!

Считает гением переводчика Андрея Сергеева.

Элегантен: в куртке, привезенной из Италии Анной Андреевной, при галстуке. Красив. Очень внимателен, любезен, починил лампу от моего пюпитра, которая снова сломалась.

Необходимо достать ему переводы.

24/X 65:

Вчера была телеграмма от Копелева, что рекомендация наконец выслана. Гора с плеч. Сегодня в городе я позвонила -- рекомендация получена; Грудинина клянется, что тучи рассеиваются. Мальчики ходили к Гранину, рассказали о капкане; Грудинина -- к Дудину. Кетлинская, нынешний председатель Комиссии по работе с молодыми, взялась очень горячо и устроила скандал той бабе из Группкома, которая затевала провалить его. Авось 26-го все обойдется.

31/X 65:

Была на днях и Наташа Долинина⁴⁶ -- тоже человек из Фридиной жизни, тоже тревога.

Сообщила мне Нат. Грудининой и Рунины⁴⁷ идеи насчет того, что "дело Бродского" погубило Фриду и что я виновата, послав Фриду на суд.

Фрида всю жизнь занималась спасением других. Я -- нет. И не мне было втягивать Фриду в дело Бродского. Я сама втянулась в него поначалу только из желания помочь Фриде, разделить ее тяжесть. Ко времени 2-го суда она была в Малеевке. Ей туда позвонил кто-то из ленинградцев. Она приехала в Москву. Тут восстали родные: не пускали ее. Вечный аргумент: ты ничем не поможешь, а сама... Мне позвонила Саша, спросила совета. Я ответила:

-- Маме надо ехать, Сашенька. Она очень глубоко уже вошла в это дело, она уже любит Иосифа, и если она не поедет -- она съест себя.

Она поехала. И совершила свой подвиг.

Если бы она не поехала -- она все равно продолжала бы за него драться, но у нее не было бы оружия -- записи суда -- того оружия, которое в конце концов сокрушило стены его тюрьмы.

И неправда, что дело Бродского было для нас только мукой и болью. Сколько друзей, помощников, соратников принесла ей запись! какую она почувствовала силу -- силу своего слова.

Сколько людей помогали ей -- в деле Бродского она секунды не была одна.

Да, забыла записать главное: 26-го Иосифа приняли в Местком. По-видимому он теперь для милиции недоступен. Теперь надо ему уезжать, уезжать, чтобы здешние Лернеры не учинили какой-нибудь провокации.

3/XI 65:

Был Панич. (Я теперь друзей зову к 6-ти.)

Гуляли, разговаривали. Я прочла ему стихи К. о стихах и дивные Иосифа -- о Малой Охте, которыми я просто заворожена, которые я послала деду.

I/XII 65:

Время бежит под откос. Скоро Москва.

Я живу здесь очень интенсивно: работаю, гуляю, лежу, пишу письма -- день набит до отказа. Еле успеваю написать письмо, выстирать платки.

Была мечта: кончить о Фриде числа 5-го, а потом 10 дней жить вольно, отдыхать. Но нет. Хотя работаю ежедневно и много, вижу, что и к 15-му еле кончу.

Глина размялась, потеплела, лепится, и это дает счастье и чувство полета. Но хорошо ли то, что слеплено? Имеет ли оно хоть отдаленное сходство с нею, чей голос я слышу, очи вижу? Не знаю.

Вчера утром вдруг -- Иосиф. Был у Гитовича, который отбирает с ним его стихи для книги. Чудеса! На днях он с успехом выступал в Союзе на семинаре молодых; все хвалили; Кетлинская ("она всегда на 2 шага впереди прогресса", -- говорит о ней Дар) в восторге и обещает напечатать стихи. Ездил он в Москву, видел трижды в больнице АА, и получил множество переводов -- в Прогрессе и Гослите. Все, казалось бы, хорошо. Но он грустен, темен, тяжел, невнятен. Два раза его слова полоснули меня по сердцу. Я позвала его обедать. Мы вообще-то всегда в складчину кормим всех гостей -- жен Гладкова и Ляленкова, Наташу Долинину и пр. А тут был обед уехавшего Дара. Так что я звала Иосифа уверенно. Он пошел -- по двору шел очень лихо, руки в брюки, свистал. И вдруг на крыльце:

-- А меня там никто не унизит?

За столом быстро познакомился с Гладковым, поговорил с ним о Цветаевой... Вернулся в комнату, сел. И вдруг:

-- Если бы меня хоть через день кормили таким обедом, я бы перевел все на свете...

Когда он поднялся, я стала предлагать ему денег -- нет.

Обещал приехать завтра.

Пойти бы к Фридочке на могилу, рассказать бы о нем ее холмику.

Из того, как развивается дело Синявского видно, что наша борьба за Бродского принесла большую пользу.

11/XII 65: Еще Комарово

Читаю.

Полторак "Нюренбергский процесс".

Вглядываюсь в лица негодяев. Убийцы, палачи -- все это только слова. Что это? Как это случилось с человечеством -- лагеря -- это?

Природа фашизма до конца, до дна непонятна мне.

И тут же лица обвинителей, судей.

Руденко (не помню, что он делал при Сталине?)

Л. Н. Смирнов.

Это им 1 1/2 года мы без успеха писали об Иосифе, с ними говорил КИ -- от них мы ждали помощи...

Слушаю, слушаю о Синявском и Даниэле. Ловлю каждое слово.

Шолохов попал под это дело, как под трамвай.

Поехал получать Нобелевскую премию -- и должен скрываться от международных писательских петиций.

Отвечает о Пастернаке, что его стихи -- бред, а сам БЛ -- внутренний эмигрант... И отказывается заняться делом Синявского, хотя он член правительства.

И воображает себя патриотом (не любя Пастернака!), защитником мира (не защищая арестованных).

Сидел бы в Вешенской.

17/XII 65: Москва

Последние дни в Комарове были трудны. Я думала, 3 последних дня буду только гулять, читать, слушать музыку. Но вышло не так.

В понедельник 13-го утром я прочитала статью о Фриде приехавшим специально Эткинду и Наташе. Накануне не спала с 6 часов. Читала час и от этого как-то вся распухла. Они сделали много замечаний, я записала. Еле стояла на ногах, хотела лечь.

Стук в дверь -- Иосиф.

К счастью, они уехали, и он ушел к Гитовичу, обещав вернуться в 6. Я легла. Спать не могла (срок), но хоть уняла сердце лежанием. В 6 ч пришел Иосиф, я позвала Дара, Гладкова; приехали Тата⁴⁸ и Яша -- Иосиф читал стихи.

Очень громко, почти крича.

14-го надо было потихоньку укладываться и гулять, а я села делать поправки и правила до 11 ч вечера.

20/XII 65:

Главное, я уже знаю, как напишу о Фриде -- в стол.

О том, что она к гражданственности шла от материнства, от обороны человека. Не из задора.

Для этой публикации отобраны записи Лидии Чуковской о Бродском и о Вигдоровой -- за конец 1963 -- 1965 годы. Знаки купюр опущены, а собственные имена, которые у автора обозначены буквами и сокращены, здесь развернуты полностью без квадратных скобок. В нескольких случаях оставлены упоминания Лидии Чуковской о судьбе ее повести "Софья Петровна", об исключении Ю. Г. Оксмана из СП СССР, о деле Синявского-Даниэля, о конфискации архива А. И. Солженицына. Все эти обстоятельства существенны для понимания того, на каком идеологическом фоне развертывалось дело Бродского.

В Дневнике упоминаются многочисленные участники происходивших событий. Подробные сведения об этих лицах можно найти в книге Лидии Чуковской "Записки об Анне Ахматовой", в отделе "За сценой". Там же в т. 3 "Записок" помещены все дневниковые записи Лидии Чуковской об участии Анны Ахматовой в заступничестве за Бродского.

Ниже приводим краткие примечания к дневниковым записям:

¹ Черноуцан Игорь Сергеевич, заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС.

² Статья. -- Имеется в виду статья А. Ионина, Я. Лернера и М. Медведева "Окололитературный трутень" ("Вечерний Ленинград", 29 ноября 1963). Авторы статьи в грубой и бездоказательной форме обвинили И. Бродского в "паразитическом образе жизни" и назвали его "окололитературным бездельником". Статья послужила увертюрой к начавшейся травле Бродского, завершившейся судом.

³ Анна Андреевна, Найман. -- Анна Андреевна Ахматова и Анатолий Генрихович Найман, исполнявший обязанности ее секретаря.

⁴ Эткинд Ефим Григорьевич, специалист по французской и германской литературе, переводчик, профессор.

⁵ АА -- так для краткости в дневнике записано имя Анны Ахматовой.

⁶ Сурков Алексей Александрович, поэт, секретарь Союза писателей СССР.

⁷ Ардов Виктор Ефимович, писатель. Ахматова издавна была дружна с его женой Ниной Антоновной Ольшевской и, приезжая в Москву, чаще всего останавливалась у Ардовых на Ордынке.

⁸ Толстиков Василий Сергеевич, первый секретарь ленинградского обкома.

⁹ Лернер Яков Михайлович, деятель "народной дружины" Дзержинского района, работавший в институте Гипрошахт на хозяйственной должности. Осенью 1963 года было решено расправиться с Бродским именно руками "народной дружины". За спиной Лернера стоял Комитет госбезопасности в лице следователя Идеологического отдела КГБ П. П. Волкова.

Вот какую характеристику Лернеру, "спровоцировавшему дело Бродского", дает Н. И. Грудинина (см. о ней примеч. 23): "...вылавливал фарцовщиков и от отдельных следователей КГБ получил оценку "полезного человека"... Лернер задерживал не только фарцовщиков... Пользуясь правами дружинника, он останавливал "подозреваемых лиц", производил личные обыски, отбирал документы и записные книжки, запугивал и шантажировал задержанных. Затем он заносил фамилии этих людей в картотеку и, спустя полгода или год, рассылал по месту их работы компрометирующие письма... Кроме того, Лернер вербовал из числа задержанных им тунеядцев и фарцовщиков личную агентуру, которую заставлял следить за интересовавшими его лицами.

От знающих Лернера лиц мы слышали такую его характеристику: это, мол, человек, глубоко неудовлетворенный своей работой хозяйственника, рвущийся к власти и усмотревший в правах дружинника возможность добиться этой власти. Он завязывал знакомство с милицией, прокуратурой, партийными работниками и следователями КГБ, оказывая им подчас ценные услуги... По характеру склонен к дешевой детективщине, к провокации. Подозрителен и честолюбив". (Архив Л. К. Чуковской.)

Позже Лернер был дважды осужден за мошенничество (в 1973 и 1984 годах).

¹⁰ Алена Чайковская -- Ольга Георгиевна Чайковская, журналистка.

¹¹ Самуил Яковлевич -- Маршак.

¹² хуже Ионесяна -- в декабре 1963 года в Москве появился убийца, который проникал в квартиры, выдавая себя за служащего "Мосгаза". Если ему открывали, он топором убивал свою жертву. 13 января 1964 года газеты сообщили о поимке этого убийцы. Им оказался Владимир Ионисян, актер Оренбургского театра музыкальной комедии. 1 февраля 1964 года он был расстрелян.

¹³ Клара -- Клара Израилевна Лозовская, секретарь К. И. Чуковского.

¹⁴ Юля, Толя, Ника, Надежда Марковна -- Юлия Марковна Живова, сотрудница Гослитиздата, специалистка по польской литературе; А. Г. Найман (о нем см. примеч. 3), Ника Николаевна Глен, специалистка по болгарской литературе, сотрудница Гослитиздата; Надежда Марковна Гнедина, переводчица, жена Е. А. Гнедина.

¹⁵ Евгений Александрович -- Гнедин, журналист.

¹⁶ Чаковский Александр Борисович, главный редактор "Литературной газеты".

¹⁷ Сарра Эммануиловна -- Бабенышева, критик, преподавательница Литературного института.

¹⁸ Руденко Роман Андреевич, генеральный прокурор СССР.

¹⁹ Миронов Николай Романович, член Центральной ревизионной комиссии КПСС, заведующий отделом административных органов ЦК КПСС.

²⁰ Копелевы, СЭ -- Лев Зиновьевич Копелев, германист, его жена Раиса Давыдовна Орлова, специалистка по англо-американской литературе. СЭ -- С. Э. Бабенышева (см. примеч. 17).

²¹ Тикунов В. С., министр охраны общественного порядка РСФСР.

²² Юля и Раиса Давыдовна -- Ю. М. Живова и Р. Д. Орлова (о них см. примеч. 14 и 20 ).

²³ Грудинина Наталия Иосифовна, поэтесса, переводчица, руководительница литературного объединения молодежи при заводе "Светлана".

²⁴ Воронков Константин Васильевич, секретарь правления СП СССР.

²⁵ Ильин Виктор Николаевич -- оргсекретарь Московской писательской организации.

²⁶ Лесючевский Николай Васильевич, директор издательства "Советский писатель". В литературной среде было хорошо известно о причастности Н. В. Лесючевского к аресту Н. Заболоцкого и Б. Корнилова. В конце 80-х годов сведения о деятельности Н. В. Лесючевского в 30-е годы в качестве "консультанта" НКВД попали в печать.

Издательство сперва заключило договор и одобрило повесть Лидии Чуковской "Софья Петровна". Но позже договор был расторгнут, Л. К. подала на издательство в суд и выиграла дело. Однако "Софья Петровна" была напечатана в России лишь четверть века спустя -- в 1988 году.

²⁷ идти к Ивановой -- речь идет о Тамаре Владимировне Ивановой, переводчице, вдове писателя Всеволода Иванова.

²⁸ Поликарпов Дмитрий Алексеевич, заведующий отделом культуры ЦК КПСС.

²⁹ Юлиан Григорьевич -- Оксман, историк литературы, специалист по XIX веку. Гонения на него в 1964 году начались из-за его переписки с американским славистом Г. П. Струве. Переписка касалась исключительно историко-литературных вопросов, однако одно из писем Оксмана к Струве, переданное через американку Кэтрин Фойер, было выкрадено у нее в гостинице. КГБ передал дело Оксмана в Союз писателей. Анисимов Иван Иванович, директор Института мировой литературы, Антонина Петровна -- жена Ю. Г. Оксмана, от которой он поначалу скрывал свои неприятности.

³⁰ Шура -- Александра Иосифовна Любарская, писательница.

³¹ Савельева Е. А., судья.

³² Ира Огородникова -- Ирина Федоровна Огородникова, переводчица с румынского, сотрудница Иностранной комиссии Союза писателей.

³³ Логунов П., зам. директора Эрмитажа по хоз. части, до этого -- инструктор РК Дзержинского района. Свидетель по делу Бродского.

³⁴ Распоряжающийся Арий. -- Имеется в виду Арий Давыдович Ротницкий, сотрудник Литфонда, который занимался организаций похорон писателей.

³⁵ Косолапов Валерий Алексеевич, директор Гослитиздата.

³⁶ Семичастный Владимир Ефимович -- председатель Комитета государственной безопасности при СМ СССР.

³⁷ Демичев Петр Нилович, секретарь ЦК КПСС.

³⁸ Моя речь -- Л. К. имеет в виду свою речь в день похорон Ф. А. Вигдоровой. Эту речь она закончила словами: "без нее продолжать борьбу за ту судьбу, за которую она боролась" (Лидия Чуковская. Открытое слово. М.: IMApress. 1991. c. 7).

³⁹ Марина -- Марина Николаевна Чуковская, жена Николая Корнеевича Чуковского.

⁴⁰ Румянцев Алексей Матвеевич, экономист, главный редактор газеты "Правда", академик.

⁴¹ Саша -- дочь Ф. А. Вигдоровой.

⁴² наша старушка -- вероятно, речь идет об Анне Моисеевне Глузман, сотруднице аппарата Верховного Суда. В другой записи (17.V.65) Л. К. называет ее "наш друг Анна Моисеевна".

⁴³ Мелентьев Юрий Серафимович, сотрудник отдела культуры ЦК КПСС.

⁴⁴ Павлов С. П., первый секретарь ЦК ВЛКСМ.

⁴⁵ Яша -- Яков Аркадьевич Гордин, писатель, приятель И. Бродского. В 1989 году он опубликовал "Дело Бродского": История одной расправы по материалам Ф. Вигдоровой, И. Меттера, архива родителей И. Бродского и по личным впечатлениям автора" ("Нева", 1989, N 2, сс. 134 -- 166).

⁴⁶ Наташа Долинина -- Наталья Григорьевна Долинина, прозаик, педагог.

⁴⁷ Руня -- Руфь Григорьевна Зернова, писательница.

⁴⁸ Тата -- Наталья Леонидовна Рахманова, переводчица, жена Я. А. Гордина.

Публикация и примечания Елены Чуковской

Из повести Лидии Чуковской "Фрида"

"Звезда", No. 1, 1997

"Боль, испытываемая Бродским, сделалась для Фриды живою, собственной болью, ни днем, ни ночью не покидавшей ее. Бессознательно и постоянно она требовала от каждого из нас - не словами и не слезами, а чем-то более властным, как может требовать поющая в оркестре скрипка - чтобы и мы, не отвлекаясь и не уставая, испытывали сосредоточенную и неутолимую боль. Оттуда же, из Малеевки, она писала мне, что поехала она туда напрасно, что ей и лыжи не в лыжи, и работа не в работу, и тишина и лес ни к чему, что всюду перед ней этот деревянный загон, этот беспомощный и сильный человек, эта стража... Сейчас я говорю не о сути дела, а о тех мелочах, в которых проявлялось личное отношение Фриды к Иосифу, мне они кажутся более существенными для понимания ее душевного облика, чем даже та звонкая, смелая борьба за него, которую она с таким упорством вела.

Она собирала его стихи, переводы, вчитывалась, вдумывалась в них, раздобыла где-то его портрет. Расспрашивая о нем друзей, она радовалась благородным чертам в характере своего подзащитного. Кто-то рассказал ей, что Бродского незадолго до ареста вызвали в райком комсомола и пытались "воспитывать". "Кто ваши любимые поэты?" - спросила у него дама-секретарь. "Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак", - ответил Иосиф. "А ведь ему легко было ответить: Маяковский, Твардовский, - говорила мне Фрида. - И не придерешься. И дело с концом... А он ответил правду. Почему эти воспитатели не ценят такую редкую черту: правдивость?" Когда совершился второй суд, когда чудовищно несправедливый приговор был приведен в исполнение и Бродский по этапу выслан в Коношу, - все мы, желая утешить и ободрить его, отправляли туда телеграммы. Фрида, отправив свою, спросила меня, что думаю телеграфировать я. "Пришлите список книг... - сказала я неуверенно. - Ведь ему зимовать там..." - "Ну, что вы! - огорчилась Фрида. - Получив такую телеграмму, он подумает, что вы с его изгнанием примирились. Что ему теперь остается только книги читать, а нам - только посылать ему книги". Я обещала придумать другую телеграмму. И когда я прочитала Фриде новый текст, что-то вроде: "никогда не перестану опровергать клевету", Фридочка так прыгала вокруг меня, так радовалась и так дивилась этому нехитрому тексту, словно я у нее на глазах создала новый сонет Шекспира. "Мне бы так никогда не придумать, - наивно повторяла она, - какая вы умница, как я вас люблю. Интересно бы знать, сколько часов идет туда телеграмма? Получил он уже вашу или нет?" Узнав, что у Бродского нет пишущей машинки, она с нарочным послала в Коношу свою, уверив меня, будто у нее есть другая. И только после Фридиной кончины Галя рассказала мне, что никакой другой машинки у Фриды не было, эта была единственная, и подарили ее ей девочки, Галя и Саша, ко дню рождения на свой первый заработок...

Видя, как Фрида мается, как страдает от неудачи всех наших попыток, я пробовала утешать ее, в сотый раз перечисляла все добрые предзнаменования, а потом говорила:

- Фридочка, будет ли Иосиф свободен или нет, вы, своей записью, именно вы и именно этой записью, этим замечательным художественным документом, сделали неизмеримо много. Не только для него, для его освобождения. Вы первая из наших писателей докричались до мира, и ваш голос услышали все, кто жив еще. "Зову живых!" Сами вы рассказываете, как незнакомые люди на улицах пожимают вам руку. Запись, сделанная вами, благодаря художественной силе своей, заставляет каждого пережить этот суд как оскорбление, лично ему нанесенное, и сделаться вашим союзником.

И вот тут-то снова поднимал голову наш постоянный спор.

- А мне этого и не надо, - сердито, упрямо, а иногда и со слезами в голосе повторяла Фрида. - Никакого этого значения в литературе или общественной жизни. Мне надо одно: чтобы мальчик был дома. И раз я этого не добилась, я испытываю только неловкость, когда люди невесть за что с благодарностью пожимают мне руку. Этой записью я надеялась спасти его. И не спасла.

Я повторяла ей опять и опять, что если Бродский будет спасен, то именно благодаря ее записи, что кроме четырех-пяти людей в Ленинграде, кинувшихся ему на выручку с самого начала травли, да четырех-пяти в Москве, которые тоже начали действовать сразу после гнусной статьи в газете, - все остальные, а их десятки, мобилизованы именно ее записью. Я пыталась объяснить ей, что запись - литературный шедевр, что она так же отличается от стенограммы, как живопись мастера от плохой фотографии; это портрет каждого свидетеля - отчетливый, незабываемый, резко очерченный; портрет судьи, общественного обвинителя; и, наконец, больше: это портрет самого неправосудия. Я делала опыты: показывала запись тем, кто сам присутствовал на суде, кому все было известно и без нее. Они читают и видят пережитое по-новому, и плачут и гневаются, как не плакали тогда. Такова власть искусства: воспитательная, познавательная, несокрушимая.

Фрида слушала меня неохотно, хмуро, без интереса. О, конечно, она - учительница, она - журналистка, гораздо лучше меня понимала, что такое воспитание в самом широком, истинно общественном смысле. Но при этом от каждой своей статьи в газете, от каждой судебной или иной записи она привыкла требовать прежде всего результата совершенно прямого, конкретного: чтоб выпустили человека из тюрьмы; чтоб дали человеку комнату; чтоб восстановили человека на работе... Прямого результата запись суда над Бродским, несмотря на все наши усилия, не давала, - а воспитательный смысл? а художественная ценность? - Бог с ними, печально говорила Фрида.

В последние недели Фридиной жизни, или точнее: в последние недели Фридиного умирания, когда она уходила от нас, покидала нас, или еще точнее: когда она покидала себя, лежа неподвижно на тахте в своей милой комнате, меня преследовал один и тот же сон... Возвращается Бродский. Я - во сне - набираю номер: АД 142-97. И говорю: "Сашенька, Иосиф вернулся, скажи маме... Сашенька, скажи маме..." И во сне думаю: как хорошо, что она успела узнать. Что я успела подать ей весть туда, на тахту, которая из веселой, мягкой обыкновенной тахты превратилась в два твердых, как камни, непостижимых слова: смертный одр.

Сон этот осуществился наяву, но, к великому нашему горю, неполностью. Бродский был освобожден через полтора месяца после Фридиной смерти. Он пришел ко мне. Мы вместе позвонили в Ленинград Анне Андреевне и его родным. Потом я сняла трубку и набрала номер: АД 142-97.

- Сашенька, Иосиф вернулся, - сказала я Саше, когда та отозвалась. Мы обе замолчали. Продолжения не было. Из горла ничего не шло на губы, с губ ничего в трубку. Я видела Сашу так же ясно, как если бы это был не телефон, а телевизор. Ресницы, волосы. Я видела пустую тахту. Я подумала: пойти, разве, на могилу, прошептать эти слова земле: Фридочка, Иосиф вернулся...

В двадцатых числах июля, дней за десять до конца, Фрида в последний раз спросила меня о Бродском. И странно, мне показалось потом, когда я перебирала в памяти мои последние к ней приходы, что этот разговор был тенью нашего старого разномыслия: "Бог с ней, с литературой, был бы цел человек..." Когда я вошла, Фрида лежала спиною ко мне и лицом к стенке, и когда я села в кресло рядом с тахтой - не повернула ко мне головы, не подняла глаз, и поздоровалась со мной только морщинкой: это от усилия улыбнуться морщинка перерезала лоб.

- Ну как наш рыжий мальчик? - спросила Фрида медленно, словно бы по складам, "ры-жий маль-чик?".

Дело стояло тогда на точке совершенно загадочной. Оно находилось у председателя Верховного Суда РСФСР Л. Н. Смирнова, и в течение трех месяцев нам по телефону и лично отвечали на спрос, что решаться оно будет "через три-четыре дня". На письма же и телеграммы ответа вообще не было. Но все-таки у меня для Фриды была припасена хорошая новость: Евтушенко, сказала я, вернувшись из Италии, представил в ЦК, как водится, записку о своей поездке, и там, излагая содержание своих бесед с представителями итальянской интеллигенции, заявил, что "дело Бродского" наносит престижу нашей страны огромный ущерб, что Бродского необходимо выпустить и, главное, как можно скорее издать книгу его стихов - потолще той, какая издана на Западе. Там же он писал, что берется сам составить книгу и приготовить предисловие к ней.

- Книга Бродского! Вот бы хорошо! - сказала я. Фридочка показала мне рукой, чтобы я с кресла пересела на тот угол тахты, с которого она могла видеть меня, не поворачиваясь. И подняла веки.

- Не до предисловия тут, не до книги, - сказала она легко, быстро, внятно. И затем снова с трудом, по складам: - Вы-пустили бы маль-чи-ка на во-лю. Кни-га - это по-том.

И закрыла глаза.

Книга - потом. На первом месте - человек.

Мысль мыслей.

<...>"

Из дневников Лидии Чуковской: Дело Бродского. Из книги "Фрида".

1 Черноуцан Игорь Сергеевич, заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС.

3 Анна Андреевна, Найман. -- Анна Андреевна Ахматова и Анатолий Генрихович Найман, исполнявший обязанности ее секретаря.

4 Эткинд Ефим Григорьевич, специалист по французской и германской литературе, переводчик, профессор.

5 АА -- так для краткости в дневнике записано имя Анны Ахматовой.

6 Сурков Алексей Александрович, поэт, секретарь Союза писателей СССР.

8 Толстиков Василий Сергеевич, первый секретарь ленинградского обкома.

Позже Лернер был дважды осужден за мошенничество (в 1973 и 1984 годах).

10 Алена Чайковская -- Ольга Георгиевна Чайковская, журналистка.

11 Самуил Яковлевич -- Маршак.

13 Клара -- Клара Израилевна Лозовская, секретарь К. И. Чуковского.

15 Евгений Александрович -- Гнедин, журналист.

16 Чаковский Александр Борисович, главный редактор "Литературной газеты".

17 Сарра Эммануиловна -- Бабенышева, критик, преподавательница Литературного института.

18 Руденко Роман Андреевич, генеральный прокурор СССР.

19 Миронов Николай Романович, член Центральной ревизионной комиссии КПСС, заведующий отделом административных органов ЦК КПСС.

21 Тикунов В. С., министр охраны общественного порядка РСФСР.

22 Юля и Раиса Давыдовна -- Ю. М. Живова и Р. Д. Орлова (о них см. примеч. 14 и 20 ).

23 Грудинина Наталия Иосифовна, поэтесса, переводчица, руководительница литературного объединения молодежи при заводе "Светлана".

24 Воронков Константин Васильевич, секретарь правления СП СССР.

25 Ильин Виктор Николаевич -- оргсекретарь Московской писательской организации.

27 идти к Ивановой -- речь идет о Тамаре Владимировне Ивановой, переводчице, вдове писателя Всеволода Иванова.

28 Поликарпов Дмитрий Алексеевич, заведующий отделом культуры ЦК КПСС.

30 Шура -- Александра Иосифовна Любарская, писательница.

31 Савельева Е. А., судья.

32 Ира Огородникова -- Ирина Федоровна Огородникова, переводчица с румынского, сотрудница Иностранной комиссии Союза писателей.

33 Логунов П., зам. директора Эрмитажа по хоз. части, до этого -- инструктор РК Дзержинского района. Свидетель по делу Бродского.

34 Распоряжающийся Арий. -- Имеется в виду Арий Давыдович Ротницкий, сотрудник Литфонда, который занимался организаций похорон писателей.

35 Косолапов Валерий Алексеевич, директор Гослитиздата.

36 Семичастный Владимир Ефимович -- председатель Комитета государственной безопасности при СМ СССР.

37 Демичев Петр Нилович, секретарь ЦК КПСС.

39 Марина -- Марина Николаевна Чуковская, жена Николая Корнеевича Чуковского.

40 Румянцев Алексей Матвеевич, экономист, главный редактор газеты "Правда", академик.

41 Саша -- дочь Ф. А. Вигдоровой.

43 Мелентьев Юрий Серафимович, сотрудник отдела культуры ЦК КПСС.

44 Павлов С. П., первый секретарь ЦК ВЛКСМ.

46 Наташа Долинина -- Наталья Григорьевна Долинина, прозаик, педагог.

47 Руня -- Руфь Григорьевна Зернова, писательница.

48 Тата -- Наталья Леонидовна Рахманова, переводчица, жена Я. А. Гордина.