Перевозку пианино назначили на шесть часов вечера. Надо сказать, что это был наш третий переезд в течение года. И третий раз я, проклиная свой детский выбор инструмента, намерен был выложить 50 долларов грузчикам, тягавшим обшарпанное старое прокатное пианино. И хотя с тех пор, как я устроился на работу к Саранчову, я садился за него крайне редко, пальцы давно потеряли и беглость, и силу, а настройщика я не приглашал из-за частых переездов, почему звуки, издаваемые инструментом, становились все ужаснее и ужаснее, я с упорством, превратившимся в привычку, продолжал таскать с собою это пианино с квартиры на квартиру, перекладывая, правда, физическое бремя на плечи дюжих (а иногда и не очень) "профессионалов", но неся обреченно финансовый крест и без того дырявого семейного бюджета. Зато сколько радости ребенку!
На этот раз стоял погожий июньский денек. Я приближался к хрущобе, расположенной в глухом районе Марьиной рощи и служившей нам пристанищем в течение последних полутора месяцев, со смешанным чувством облегчения от переезда в более приличное место и сожаления о тех деньгах, которыми мне предстояло оплатить свою привычку к соседству инструмента. Тревога смущала мою душу, но я пока не мог понять ее происхождения. Я начал об этом догадываться, когда издали увидел громаду кабельного барабана высотой метра четыре. Этот барабан стоял перед нашим подъездом с того самого времени, как мы вселились в этот дом. Муниципалитет явно затевал некое мероприятие по благоустройству города. Это было видно из траншеи, бравшей начало у нашего подъезда и уходившей куда-то вдаль налево от дома. Из траншеи тянуло сыростью и тайными замыслами. Особенную таинственность траншее придавало то, что за все полтора месяца моих наблюдений за нею из ее недр не выходил ни один рабочий, чье присутствие свидетельствовало бы о реальности благих намерений городского управления. Кому неизвестны эти иррациональные, мистические траншеи, ямы, толстенные трубы, испокон веков пересекавшие московские улицы в самых неподходящих местах? Эти свидетельства городской заботы о своих гражданах всегда трогали меня, порою даже до слез (к примеру, когда, бывало, немного не рассчитав времени, торопишься на концерт в консерваторию, ведешь под руку разодетую даму и вынужден заставлять ее совершать чудеса акробатики в преодолении знаменитой Герценовской трубы, бывшей достопримечательностью Москвы в течение пяти, а то и более лет).
До сих пор барабан был обшит по окружности досками, в щель между которыми как-то заглядывала моя жена и потом с мистическим ужасом уверяла меня, что внутри там пусто. Теперь обшивка была снята и моему взору в полной мере представилась ошибка моей жены: на сердцевину барабана был намотан кабель толщиной сантиметров в двадцать. Вокруг барабана сновали одетые в робу и обутые в кирзовые сапоги калибаны (или ариэли?), служители муниципальных волшебников. По мере приближения к подъезду мое смущение росло и превратилось в полное отчаяние при виде той картины, что открылась мне, когда я подошел вплотную.
Где взять мне краски Эль Греко и слова Данте, чтобы описать ее? Обойдусь чем попроще.
Дорожка, ведшая к двери подъезда, была ограничена справа штакетником, огораживавшим кустарники и огородные культуры, высаженные заботливыми руками жителей первых этажей, налево от подъезда уходила траншея, а единственный узкий проход на улицу, по которому полтора месяца назад грузчикам удалось пронести пианино внутрь дома, был ныне пересечен на высоте полуметра толстой тяжеленной змеей, тулово которой обматывало многими витками барабан, а голова уходила в сырую бездну траншеи.
С замиранием сердца и священным ужасом я робко обратился к одному из городских духов, экипировка которого отличалась от прочих головным убором, форма и покрой которого свидетельствовали о неудержимой, но невыразимо печальной фантазии модельера.
- Это надолго?
Взгляд всесильного духа выражал снисхождение ко мне и сомнение по поводу того, удовлетворит ли меня его ответ.
- Пока протянем кабель… - говорил он словно сам с собой, - пока переставим барабан… Думаю, часам к девяти управимся, - закончил он, обращаясь уже непосредственно ко мне.
Во мне все перевернулось. Вчера из-за испорченного телефона (такая детская игра есть: поскольку в этой квартире у нас телефона не было, мы поддерживали связь с диспетчером по пианино через знакомых) перевозка сорвалась - грузчики приехали спустя десять минут после того, как я отчаявшись их дождаться, уехал с остальным скарбом на новую квартиру. Что же они скажут мне сегодня? Горе помутило мой разум, и я принял изначально порочный агрессивной тон в общении с этим духом:
- Да ведь это свинство! Как здесь проходить? Вы должны были сделать обходные пути!
Глядя в проницательные добрые глаза собеседника, я понимал, что творю глупость, но язык отказывался слушать доводы разума. Нельзя, никак нельзя разговаривать таким тоном с существами, неизмеримо высшими по отношению к тебе. Ведь в их демиурговой деятельности по благоустройству города ты лишь один мелкий жучок, один из той массы, ради которой они и восходят из сырых и таинственных траншей. Они снисходительно пропускают мимо ушей твою брань, хотя стоит пошевелить им пальцем, и ты обратишься в прах и ничто; они благосклонно смотрят тебе в глаза, и ты читаешь в их взгляде всемирную скорбь по поводу твоей неразумности, и ты постигаешь под этим взглядом неуместность и бесполезность своего детского лепета. И только совершенно обезумевший не услышит в такой момент звон благовеста в вышних и не увидит ореола вокруг головы стоящего перед ним существа. Я был безумен. Вместо того, чтобы преклонить колена и смиренно ждать завершения их акта творения, я требовал начальства, восстановления справедливости и создания удобства для своей ничтожной личности, погрязшей в гордыне и невежестве.
Дух прикрыл глаза и послал меня к начальству. Я пошел. Навстречу мне попался немец. Я сразу понял, что он немец. Его глаза ввалились от непривычки к ежедневному пьянству. Он всячески пытался сохранить свое иностранное достоинство, глядя куда-то поверх всего земного, но при этом вся его фигура выражала безысходность. Было понятно, что он давно принял местную религию безразличия и отказался от борьбы с обстоятельствами. Нечего и говорить, что в душе моей не было и тени того почтения, которое я испытывал к служителю у барабана. Со всей страстью любителя музыки я накинулся на него.
- Это вы руководите работами по прокладке кабеля?
- Да, - от ветил он, - но я не руководитель, я только … супервайзор.
- Понимаете, мне нужно,… я договорился на шесть часов вынести пианино, а вы … они там перегородили весь подъезд.
Немец сочуственно покачал головой и сказал:
- Ай-я-яй.
- Нужно же было какой-то обход сделать …
- Нужно, - согласился немец.
- Что мне теперь делать? Ведь грузчики сейчас приедут!
- Прямо сейчас? - горестно спросил немец.
- Сейчас. А там… Они же не пролезут там с пианино!
Тем временем мы подошли назад к барабану. Немец посмотрел на кабель, барабан, зачем-то в небо и подтвердил:
- Не пролезут.
- А я уже назначил. Ну скажите же, как мне быть?
Немец пожал плечами.
- Вы знаете, - доверительно начал он, - первое слово, которое я выучил по-русски, когда приехал в Москву два года назад, - "бардак".
Я нервно засмеялся.
- Я ничем не могу помочь вам. Я ведь только супервайзор от фирмы АВВ. Прораб здесь Хренов Саша.
Сперва мне показалось, что немец настолько освоился здесь, что произносит обычный эпитет по адресу прораба, но потом до меня дошло, что это его фамилия.
Только тут до меня стало доходить, что обстоятельства сильнее меня, и инструмент придется перевозить в другой раз. Но инерция намерения была велика, поэтому когда появился Саша Хренов, я набросился и на него:
- Что это такое?!
Прораб оглядел просторы и сказал:
- Кабель тянем.
- Я вижу. А как здесь ходить?
Прораб, пригнувшись, прошел под кабелем туда и обратно и сказал:
- Ничего, пролезть можно.
- А пианино!!!
Тут все поняли, что я растратил свой словесный запас, и стали объяснять прорабу, в чем мое горе. Прораб преисполнился важностью той миссии, которую он вершит, и торжественно произнес:
- Вы кто? Я делаю дело для всего города. А вы кто? Один из граждан. Ваши интересы ничто в сравнении с этим. Это ваши проблемы.
- Мои проблемы, что вы не сделали обход?
- Да.
- Кто ваш начальник, дайте телефон!
- Пожалуйста. Позвоните. Замятин любит поговорить про пианино.
И под дружный смех я записал номер телефона, хотя уже знал, что никогда не наберу его. Вот тут на меня и низошло то блаженное состояние, при котором твои собственные проблемы выглядят словно чужие и потому перестают тебя волновать. Все дальнейшие события я воспринимал так, будто я читаю в метро неувлекательный, но любопытный (поскольку надо убить время) рассказ.
