ОРЛЫ

Я помню лаковые крылья экипажа,
Молчание и ложь. Лети, закат, лети.
Так Христофор Колумб скрывал от экипажа
Величину пройденного пути.

Была кривая кучера спина
Окружена оранжевою славой.
Вилась под твердой шляпой седина
А сзади мы, как бы орел двуглавый.

Смотрю, глаза от солнца увернув;
Оно в них все ж еще летает множась
Напудренный и равнодушный клюв
Грозит прохожим, что моргают ежась.

Ты мне грозила восемнадцать дней,
На девятнадцатый смягчилась и поблекла.
Закат оставил наигравшись стекла,
И стало вдруг заметно холодней.

Осенний дым взошел над экипажем,
Где наше счастье медлило сойти,
Но капитан скрывал от экипажа
Величину пройденного пути.
1923

ПРЕВРАЩЕНИЕ В КАМЕНЬ

Мы вышли. Но весы невольно опускались.
О, сумерков холодные весы,
Скользили мимо снежные часы
Кружились на камнях и исчезали.

На острове не двигались дома,
И холод плыл торжественно над валом.
Была зима. Неверящий Фома
Персты держал в ее закате алом.

Вы на снегу следы от каблука
Проткнули зонтиком, как лезвием кинжала
Моя ж лиловая и твердая рука,
Как каменная, на скамье лежала.

Зима плыла над городом туда
Где мы её, увы, еще не ждали,
Как небо, многие вмещая города
Неудержимо далее и дале.

                    ***
 
 

«Как холодны общественные воды»
Сказали Вы, и посмотрели вниз.
Летел туман за каменный карниз
Где грохотали мерзлые подводы,

Над крышами синел четвертый час,
Спустились мы на мостовой морены,
Казалось мне: я закричу сейчас
Как эти пароходные сирены.

Но дальше шел и веселил Тебя,
Так осужденные смеются с палачами,
И замолкал спокойно за плечами
Трамвая конь, что подлетал трубя.

Мы расставались; ведь не вечно нам
Стыдиться близости уже давно прошедшей
Как осени по набережной шедшей
Не возвратиться по своим следам.

ОТВРАЩЕНИЕ

Душа в приюте для глухонемых
Воспитывалась, но порок излечен;
Она идет прощаясь с каждым встречным
Среди больничных корпусов прямых.
Сурово к незнакомому ребенку
Мать повернула черные глаза
Когда усевшись на углу на конку
Они поехали с вещами на вокзал,
И сколько раз она с тех пор хотела
Вновь онеметь или оглохнуть вновь,
Когда стрела смертельная летела
Ей слишком хорошо понятных слов.
Или хотя бы поступить на службу
В сей вышеупомянутый приют,
Чтоб слов не слышать непристойных дружбы
И слов любви столь говорливой тут.
1923
 

В ВЕНКЕ ИЗ ВОСКА
                        Александру Браславскому

Мы бережем свой ласковый досуг
И от надежды прячемся бесспорно.
Поют деревья голые в лесу
И город как огромная валторна.

Как сладостно шутить перед концом
Об этом знает первый и последний,
Ведь исчезает человек бесследней,
Чем лицедей с божественным лицом.

Прозрачный ветер неумело вторит
Словам твоим. А вот и снег. Умри.
Кто смеет с вечером бесславным спорить.
Остерегать безмолвие зари-

Кружит октябрь, как белесый ястреб
На небе перья серые его.
Но высеченная из алебастра
Овца души не видит ничего.

Холодный праздник убывает вяло.
Туман идет на гору и с горы,
Я помню, смерть мне в младости певала:
Не дожидайся роковой поры.

1924
 
 
 

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ДЕМОНОЛОГИЯ
                                Михаилу Ларионову

Снижался день, он бесконечно чах.
И перст дождя вертел прозрачный глобус.
Бог звал меня, но я но отвечал.
Стеснялись мы и проклинали робость.

Раскланялись. Расстались. А раз так,
Я в клуб иду: чертей ищи где карты.
Нашел, знакомлюсь чопорно, простак,
А он в ответ: Я знаю Вас от парты.

Вы помните, когда в холодный день
Ходили вы за городом на лыжах,
Рассказывал какую дребедень
Я, гувернер курчавый из Парижа.

Когда ж в трамвай садились вы во сне,
Прижав к груди тетрадь без промокашки,
Кондуктор, я не требовал билет,
Злорадствуя под синею фуражкой.

Когда же в парке, с девою один,
Молчали вы и медленно краснели,
Садился рядом щуплый господин
В застегнутой чиновничьей шинели.

Иль в мертвый час, когда ни пьян, ни трезв,
Сквозь холод утра едет полуночник,
К вам с грохотом летел наперерез
С невозмутимым седоком извозчик.

Иль в бесконечной улице, где стук
Шагов барахтался на вилке лунной,
Я шел навстречу тихо, как в лесу,
И рядом шел и шел кругом бесшумно.

И в миг, когда катящийся вагон
Вдруг ускорял перед лицом движенье,
С любимой рядом сквозь стекло окон
Лицо без всякого глядело выраженья.

Лицом к лицу и вновь к лицу лицом,
До самой смерти и до смерти самой,
Подлец встречается повсюду с подлецом
В халат одетым или даже дамой.

Пока на грудь, и холодно и душно,
Не ляжет смерть, как женщина в пальто
И не раздавит розовым авто
Шофер—архангел гада равнодушно.
 
 
 
 

    АНГЕЛЫ АДА
             Алексею Арапову
Мне все равно, я вам скажу: я счастлив.
Вздыхает ветер надо мной: подлец.
И солнце безо всякого участья
Обильно поливает светом лес.

Киты играют с кораблями в прятки.
А в глубине таится змей морской.
Трамваи на гору взлетают без оглядки
И дверь стучит, как мертвецы доской.

А дни идут как бубны арестантов,
Туда где кладбище трефовое лежит.
Сидят цари как толстые педанты
Валеты держат палки и ножи.

А дамы: как красивы эти дамы,
Одна с платком, соседняя с цветком,
А третья с яблоком протянутым Адаму,
Застрявшим в глотке — нашим кадыком

Они шурша приходят в дом колоды,
Они кивают с веера в руке.
Они приносят роковые моды
Обман и яд в оранжевом чулке.

Шумят билетов шелковые юбки —
И золото звенит как поцелуй.
Во мгле горят сигары, очи, трубки.
Вдруг выстрел! как танцмейстер на балу.

Стул опрокинут. Черви уползают,
Преступник схвачен в ореоле пик,
А банкомет под лампой продолжает
Сдавать на мир зеленый цвет и пыль.

1926

БОРЬБА СО СНОМ

Ан по небу летает корова
И собачки на крылышках легких.
Мы явились в половине второго
И вздохнули всей емкостью легких.

Ой, как велосипедисты, быстро
Под окном пробегают дни —
Лишь мы оба, что знаки регистра
Бдим случайности во вне одни.

Понижаясь и повышаясь
Пальцы нот шевелятся достать нас: о крючья!
Ты скрипичная выше, рогатка кривая,
Ниже я круглый басовый ключ.

Ноты разны, как ноты разны государств,
Но судьба томилась сидеть за роялью.
Вот тетрадка захлопнулась: бац! без вреда.
В темноте мы заснули в ночи борсальной.

Электрической лампы полуночное солнце
Лишь скользит вдоль страницы, белесой как снег.
Вижу сон: мы пюпитр покинули, сон!
Мы оделись как люди. Вот мы вышли. Нас нет.

Только пара шагов меж скрипичным и басовым,
Но линейка бежит в ресторан. Ан стена.
Что ж, как дачны соседи, поболтаем через изгородь, ба!
Недоступны и близки на ощупь как истина.

ПОДРАЖАНИЕ ЖУКОВСКОМУ

Обнаженная дева приходит и тонет,
Невозможное древо вздыхает в хитоне.

Он сошел в голубую долину стакана
Огнедышащий поезд, под ледник и канул.

Синий мир водяной неопасно ползет,
Тихий вол ледяной удила не грызет.

Безвозмездно летает опаснейший сон.
Восхищен, фиолетов и сладостен он.

Подходи, приходи, неестественный враг
Безвозвратный и сонный товарищ мой рак.

Раздавайся далекий, но явственный шум,
Под который нежнейший медведь я пляшу.

Отступает поспешно большая стена
И подобно змее уползает она.

Но сей мир все ж, как палец в огромном кольце
Иль как круглая шляпа на подлеце.

Иль как дева что медленно входит и тонет,
Там где дерево горько вздыхает в хитоне.

        ВЕСНА В АДУ
                   Георгу фон Гуку

Это было в тот вечер, в тот вечер.
Дома закипали как чайники.
Из окон рвалось клокотанье любви.
И «любовь не картошка»
И «твои обнаженные плечи»
Кружились в паническом вальсе,
Летали и пели как львы.
Но вот грохнул подъезд и залаял звонок.
Весна подымалась по лестнице молча.
И каждый вдруг вспомнил что он одинок.
Кричал, одинок! задыхаясь от желчи.
И в пении ночи и в реве утра.
В глухом клокотании вечера в парке,
Вставали умершие годы с одра
И одр несли как почтовые марки.
Качалась, как море асфальта, река.
Взлетали и падали лодки моторов,
Акулы трамваев завидев врага
Пускали фонтаны в ноздрю коридоров,
И было не страшно поднявшись на гребень
Нестись без оглядки на волнах толпы
И чувствовать гибель в малиновом небе
И сладкую слабость и слабости пыл.
В тот вечер, в тот вечер описанный в книгах
Нам было не страшно галдеть на ветру.
Строенья склонялись и полные Краков
Валились, как свежеподкошенный труп
И полные счастья, хотя без науки.
Бил крыльями воздух в молочном окне
Туда, где простерши бессмертные руки
Кружилась весна как танцор на огне.
 

     ДОН-КИХОТ
                     Сергею Шаршуну

Надо мечтать! Восхищаться надо!
Надо сдаваться! Не надо жить!
Потому что блестит на луне колоннада,
Поют африканцы и пропеллер жужжит.

Подлетает к подъезду одер Дон—Кихота
И надушенный Санчо на красном осле.
И в ночи возникает, как стих, как икота:
Беспредметные скачки, парад и балет

Аплодируют руки оборванных мельниц
И торговки кричат голосами Мадонн,
И над крышами банков гарцует бездельник,
Пляшет вежливый Фауст, святой Купидон.

И опять на сутулом горбу лошадином
В лунной опере ночи он плачет, он спит.
А ко спящему тянутся руки Ундины,
Льются сине—сиреневых пальцев снопы,

На воздушных качелях, на реях, на нитках
Поднимается всадник, толстяк и лошак,
И бесстыдные сыплются с неба открытки
(А поэты кривятся во сне натощак).

Но чернильным ножом, косарем лиловатым,
Острый облак луне отрубает персты.
И сорвавшись, как клочья отравленной ваты
Скоморохи валятся через ложный пустырь.

И с размаху о лед ударяют копыта,
Останавливаются клячи дрожа.
Спит сиреневый полюс, волшебник открытый,
Лед бессмертный, блестящий как белый пиджак.

В отвратительной неге прозрачные скалы
Фиолетово тают под ложным лучом,
А во льду спят замерзшие девы акулы,
Шелковисто сияя покатым плечом.

И остряк путешественник, в позе не гибкой,
С неподвижным секстантом в руке голубой,
Сузив мертвый зрачок, смотрит в небо с улыбкой
Будто Северный Крест он увидел впервой.

И на белом снегу, как на мягком диване,
Лег герой приключений, расселся денщик,
И казалось ему, что он в мраморной ванне
А кругом орхидеи и Африки шик.

А над спящим все небо гудело и выло,
Загорались огни, полз прожектора сноп,
Там летел дирижабль, чье блестящее рыло
Равнодушно вертел чисто выбритый сноб.

И смотрели прекрасные дамы сквозь окна
Как бежит но равнине овальная тень,
Хохотали моторы, грохотали монокли,
И вставал над пустыней промышленный день.

1926
 

Низко—низко, задевая души,
Лунный шар плывет над балаганом,
А с бульвара под орган тщедушный,
Машет карусель руками дамам.

И весна, бездонно розовея,
Улыбаясь, отступая в твердь,
Раскрывает темно—синий веер
С надписью отчетливою: смерть.

---

Восхитительный вечер был полон улыбок и звуков,
Голубая луна проплывала высоко звуча,
В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку.
Незабвенную руку что сонно спадала с плеча.

Этот вечер был чудно тяжел и таинственно душен,
Отступая заря оставляла огни в вышине,
И большие цветы разлагаясь на грядках как души
Умирая светились и тяжко дышали во сне.

Ты меня обвела восхитительно медленным

взглядом,
И заснула откинувшись навзничь, вернулась во сны.
Видел я как в таинственной позе любуется адом
Путешественник ангел в измятом костюме весны.

И весна умерла и луна возвратилась на солнце.
Солнце встало и темный румянец взошел.
Над загаженным парком святое виденье пропало.
Мир воскрес и заплакал и розовым снегом отцвел.

---

ЛУННЫЙ ДИРИЖАБЛЬ

Я хочу Тебя погубить,
Я хочу погибающим быть,
О прекрасной гибели душ
Я Тебе расскажу в аду.

Строит ангел дворец на луне,
Дирижабль отходит во сне.

Запевают кресты винтов,
Опадают листы цветов.

Синий звук рассекает эфир,
Приближается мертвый мир.
Открывается лунный порт,
Улыбается юный черт.

И огромная в темноте
Колоннада сходит к воде
В синих—синих луны лучах
Колоннады во тьме звучат.

В изумрудной ночной воде.
Спят прекрасные лица дев,
А в тени голубых колонн
Дремлет каменный Аполлон.

Зацветают в огне сады.
Замки белые всходят как дым,
И сквозь темно-синий лесок,
Ярко темный горит песок.

Напевают цветы в саду.
Оживают статуи душ.
И как бабочки из огня
Достигают слова меня.

Верь мне, ангел, луна высока,
Музыкальные облака
Окружают ее, огни
Там звучат и сияют дни.

Синий ангел влюбился в весну.
Черный свет отойди ко сну.
Прозябание полюби,
Погибание пригуби.

Тихо смотрит череп в окно.
В этой комнате совсем темно,
Только молча на самом дне.
Тень кривая спит на стене.

---

РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В БУТЫЛКЕ

Мыс Доброй Надежды. Мы с доброй надеждой

тебя покидали,
Но море чернело, и красный закат холодов
Стоял над кормою, где пассажирки рыдали,
И призрак Титаника нас провожал среди льдов.

В сумраке ахнул протяжный обеденный гонг.
В зале оркестр запел о любви невозвратной.
Вспыхнул на мачте блуждающий Эльмов огонь.
Перекрестились матросы внизу троекратно.

Мы погибали в таинственных южных морях,
Волны хлестали, смывая шезлонги и лодки.
Мы целовались, корабль опускался во мрак,
В трюме кричал арестант, сотрясая колодки.

С лодкою за борт, кривясь, исчезал рулевой,
Хлопали выстрелы, визги рвались на удары
Мы целовались, и над Твоей головой
Гасли ракеты, взвиваясь прекрасно и даром.

Мы на пустом корабле оставались вдвоем,
Мы погружались, но мы погружались в веселье.
Розовым утром безбрежный расцвел водоем,
Мы со слезами встречали свое новоселье.

Солнце взошло над курчавой Твоей головой,
Ты просыпалась и пошевелила рукою.
В трюме, ныряя, я встретился с мертвой ногой.
Милый мертвец, мы неделю питались тобою.

Милая, мы умираем, прижмись же ко мне.
Небо нас угнетает, нас душит синяя твердь.
Милая, мы просыпаемся, это Во сне.
Милая, это не правда. Милая, это смерть,

Тихо восходит на щеки последний румянец.
Невыразимо счастливыми души вернутся ко снам.
Рукопись эту в бутылке, прочти, иностранец,
И позавидуй с богами и звездами нам.

---

                         ГАМЛЕТ

«Гамлет, Ты уезжаешь, останься со мной,
Мы прикоснемся к земле и, рыдая, заснем от печали.
Мы насладимся до слез униженьем печали земной,
Мы закричим от печали, как раньше до нас не кричали.

Гамлет. Ты знаешь, любовь согревает снега,
Ты прикоснешься к земле и прошепчешь: «забудь

обо всем!»
Высунет месяц свои золотые рога,
Порозовеет денница над домом, где мы заснем»,

Гамлет ей отвечает: —- забудь обо мне,
Там надо мной отплывают огромные птицы,
Тихо большие цветы расцветают, в огне
Их улыбаются незабвенные лица,

Синие души вращаются в снах голубых,
Розовой мост проплывает над морем лиловым.
Ангелы тихо с него окликают живых
К жизни прекрасной, необъяснимой и новой,

Там на большой высоте расцветает мороз,
Юноша спит на вершине горы розоватой.
Сад проплывает в малиновом зареве роз,
Воздух светает, и полюс блестит синеватый,

Молча снежинка спускается бабочкой алой,
Тихо стекают на здания струйки огня,
Но растворяясь в сиреневом небе Валгаллы,
Гамлет пропал до наступления дня,

«Гамлет, Ты уезжаешь, останься со мной!»
Пела безумная девушка под луной.

---

                       ФЛАГИ

В летний день над белым тротуаром
Фонари висели из бумаги.
Трубный голос шамкал над бульваром
На больших шестах мечтали флаги.

Им казалось море близко где-то
И по ним волна жары бежала,
Воздух спал, не видя снов как Лета,
Всех нас флагов осеняла жалость.

Им являлся остов корабельный,
Черный дым что отлетает нежно,
И молитва над волной безбрежной
Корабельной музыки в сочельник.

Быстрый взлет на мачту в океане,
Шум салютов, крик матросов черных,
И огромный спуск над якорями
В час паденья тела в ткани скорбной.

Первым блещет флаг над горизонтом
И под вспышки пушек бодро вьется
И последним тонет средь обломков
И еще крылом о воду бьется.

Как душа, что покидает тело,
Как любовь моя к Тебе. 0тветь!
Сколько раз Ты в летний день хотела
Завернуться в флаг и умереть.

---

МИСТИЧЕСКОЕ РОНДО 1

                          Татьяне Шапиро

Белый домик, я тебя увидел
              Из окна.
Может быть в тебе живет Овидий
              И весна.
В полдень тихо сходит с белой башни
              Сон людской.
Франт проходит в розовой рубашке
              Городской.
Шелк песка шумит и затихает.
               Дышат смолы.
Отдаленный выстрел долетает
               Точно голубь.
Руки спят, едва меня касаясь.
                Голос сонный.
С отдаленной башни долетая,
                Славит солнце.
«Спят на солнце золотые души
                Тех кто верят.
Тихо сердцу шепчут о грядущем
                Из — за двери.
О, Тристан, иди столетий мимо
                И внемли,
Я люблю Тебя необъяснимо
                 Вне земли.
Ты с луны мне говоришь о счастье.
                Счастье — смерть,
Я Тебя на солнце буду ждать,
                Будь тверд».
Жарко дышат смолы. Все проходит.
                Спит рука. На башне ангел спит,
Меж деревьев белый пароходик
                Колесом раскрашенным шумит.

---

          РИМСКОЕ УТРО

Поет весна, летит синица в горы.
На ипподроме лошади бегут.
Легионер грустит у входа в город.
Раб Эпиктет молчит в своем углу.

Под зеленью акаций низкорослых
Спешит вода в отверстия клоак,
А в синеву глядя, где блещут звезды
Болтают духи о своих делах.

По вековой дороге бледно—серой
Автомобиль сенатора скользит.
Блестит сирень, кричит матрос с галеры.
Христос на аэроплане вдаль летит,

Богиня всходит в сумерки на башню.
С огромной башни тихо вьется флаг.
Христос, постлав газеты лист вчерашний
Спит в воздухе с звездою в волосах.

А в храме мраморном собаки лают
И статуи играют на рояле.
Века из бани выйти не желают,
Рука луны блестит на одеяле.

А Эпиктет поет. Моя судьба
Стирает Рим, как утро облака.
 
 

Здесь спит "сражённый неземной нстомой,
В гусарском кителе больной орлёнок."

Бедная, запущенная могила Бориса Поплавского. Это фото я сделал зимою 1999 года. Кладбищенский сторож плохо говорит по-русски, но обещал, что плесень почистит и что можно подправит. Но без многих слов ясно, что несколько сотен франков много не изменят. В конторе кладбища милая старушка помогла найти (в машинописной растрепанной учетной? Книге) место, где похоронены все Поплавскне, поэт-сын, отец и мать. Старушка мило и вежливо удивлялась, что вот ведь как странно что они и не слыхали о таком поэте. Таблички (их можно различить на фото) прикручены к каменному кресту ржавой проволокой и там упомянуто, "Борис Поплавский - поэт".

---

"Боже Господи, как легко,
Как глубоко, как от земли далеко."