Проявления национальной дискриминации, нетерпимости, ксенофобии, расизма, экстремизма в России: обзор и анализ политических аспектов и предпосылок

Александр Верховский

Выступление на конференции «Дискриминация, нетерпимость, ксенофобия, экстремизм и расизм в России: пути преодоления», Москва, 29 мая 2000 г.

Я, как и предыдущий докладчик, сомневаюсь, что можно на такую обширную тему сделать доклад за 20 минут, так что хочу высказать лишь несколько разрозненных соображений.

Во-первых, перечень слов, которые фигурируют в названии доклада, разделяется на две части. Первая - это дискриминация как реальные действия, кого-то ущемляющие. Все остальное - это в некотором роде предпосылки для нее. О самой дискриминации хорошо написано в «мемориальском» докладе. Что касается политических предпосылок, то здесь надо бы говорить о проблемах нашего федерального устройства, которое во многом провоцирует дискриминацию на политическом уровне, но это не моя тема.

Что же касается центральной власти, не местной, не их сложных взаимоотношений друг с другом, то центральная власть, как мне кажется, старается не вносить свою лепту. И самый показательный пример, когда власть старалась, как мне кажется, но все-таки лепту внесла, - это пропагандистское обеспечение кампании в Чечне прошлой осенью. Война - это крайний случай выяснения федеральных отношений, и при этом государство на уровне внутреннего инструктажа пропагандистов и заявлений официальных лиц всячески старалось сделать так, чтобы пропагандистское обеспечение не было ксенофобским. Сперва там были какие-то отклонения – в частности, обвинения на религиозной почве, потом старались и это как-то замазать, но, как все мы видим, избежать ксенофобии не получилось. Потому что пропагандистскую кампанию развернули такого эмоционального накала, что личные ксенофобные эмоции пропагандистов, которые у них, конечно, были, перехлестывали через край, и никакими инструкциями уже не сдерживались.

Так, собственно, всегда и бывает, - когда разворачивается кампания, ее очень трудно удержать в рамках. То же самое происходило, когда государство боролось с проявлениями экстремизма в крайней форме в виде политического насилия. Все помнят оппозиционные демонстрации 1992-93 гг. и как именно они разгонялись. В некоторых случаях было очевидно, что требовалось вмешательство полиции и пресечение беспорядков, и также было очевидно всякому наблюдателю, что полиция сильно превышала при этом требуемые меры насилия, что в свою очередь является провоцирующим фактором. То же самое относится к октябрю 1993 года (я имею ввиду не стрельбу из танков, это вопрос технический - надо стрелять из танков в случае подавления мятежа или не надо). А вот беспредел, который был учинен после этого ОМОНом, никак не может быть объяснен военно-технической необходимостью, а является просто обычным государственным беспределом, и именно это провоцирует других. Война в Чечне в этом смысле - апофеоз.

Кроме того, государство в целом играет время от времени ту же провокационную роль. Последние события, связанные с группой "Мост", которые похожи на те, что были несколько лет назад, являются хорошей иллюстрацией. Государство позволяет себе проводить какие-то, грубо говоря, «разборки», другого слова уже нельзя применить, а «разборки» на государственном уровне - это уже дело политическое. Вот это, видимо, и называется политическим экстремизмом, только в государственном исполнении. Слава богу это случается относительно редко и не в самых ужасных формах, но ведь это же государство! Я не имею ввиду, что государство во всем виновато, что из-за него у нас весь экстремизм в стране. Не из-за него, конечно, но государство провоцирует тех граждан, которые, в общем-то, склонны к экстремальным проявлениям на политической почве, но еще не достигли должной степени идейности, чтобы самим эти склонности проявлять. Государство показывает, что так можно поступать: если государству можно немножко, то частному лицу можно больше - какой с него особенно спрос.

Зато, когда государству нужно противостоять не насилию, не явной какой-то угрозе, а такой «неявной» вещи, как экстремистская, расистская, националистическая пропаганда, то здесь государство, как мы знаем, ведет себя очень смирно и, в общем, борется от случая к случаю и не шибко эффективно. Почему так происходит? Потому что государству действительно понятно, что одно дело, когда имеет место какая-то силовая акция, то на нее нужно отвечать адекватно. И это всем понятно, кто у власти находится. Когда же речь идет о каких-то маргинальных группировках, понятно, что они политику не определяют. В конце концов даже Кондратенко у нас – хоть и губернатор, но пусть он у себя в Краснодаре говорит что угодно, федеральной власти от этого ни жарко, ни холодно. К этому якобы можно относится толерантно.

Время от времени у власти возникают сомнения – может, к этому не нужно относится толерантно, может быть, это представляет какую-то угрозу? И тогда начинается очередная кампания «по борьбе», которая потом затихает. Происходит это от того, что за 10 лет существования ельцинской власти (до этого как бы совсем ничего не было) эти люди так и не пришли к выводу, нужно или не нужно с этим бороться. Я даже верю, что эти кампании проводились в некотором смысле искренне, не для отписки. Просто существует огромная инерция бюрократического аппарата, которая готова любую кампанию превратить в ноль. И политические лидеры, если хотят чего-то добиться, должны постоянно прикладывать усилия, чтобы эту инерцию преодолевать. А чтобы прикладывать такие усилия, нужно ощущать что это очень, очень важно. Очевидно, такого ощущения не было.

Последний всплеск такой деятельности выглядел даже обнадеживающим, но окончательно выдохся, поскольку началась выборная кампания, а это, всем понятно, важнее, поэтому все было немедленно и окончательно заброшено.

Самая популярная в этом контексте тема – о том, что у нас плохая Дума. Была, во всяком случае; новая Дума еще не проявила себя. Она не принимала соответствующих законов, и поэтому невозможно бороться, и вот они все саботировали. Это, конечно, важно, законы надо подправить, кто бы спорил, но также верно и то, что не очень-то в законах дело. Законов для того, чтобы кого-то ущемить, совершенно достаточно. Не обязательно их нарушать, хотя власти, конечно, и это могут, но они могут даже и не нарушать, а по закону всех ущемить. Может, не совсем по тому закону, а по соседнему. Как это делал Лужков, когда ему нужно было ущемить Баркашова. Он ведь не стал запрещать организацию, подводить ее под статью о националистической пропаганде. Там ведь пожарников задействовали. На самом деле, в известном докладе центра ИНДЕМ проводилась та же самая мысль: законы - законами, а государство должно в лице своих высших чиновников проявлять политическую волю. Посоветовать-то можно, а политической воли нет...

Дальше я хотел поговорить не про государство, а про партийную систему. У нас авторитарное правление еще не наступило, и партийная система свою роль играет.

Во-первых, речь идет о всем известных радикальных национал-патриотических группировках, о которых который уже год мы говорим и пишем. И надо заметить, что эти группировки хотя и не переводятся, но как минимум не растут. Я даже бы сказал, что они все-таки усыхают, потому что множественность у них как-то пошла на убыль. Раньше их было много, а сейчас выживают сильнейшие. Не знаю, хорошо это или плохо, но некоторые тенденции к упадку есть. Есть большое Русское национальное единство. Кое-кто даже подрастает, например, лимоновцы за последние годы сделали прогресс. Но, с другой стороны, они являют собой чистый образец того, как партия запрограммирована на маргинальность и никогда не станет большой, и никогда никаких выборов не выиграет. У них в идеологии заложена маргинальность, у остальных не заложена. Есть еще ряд мелких организаций; перечислять их нет никакого смысла.

Я хочу напомнить цифры, относящиеся к выборам. От года к году электоральная поддержка радикалов снижается, неравномерно, конечно, но снижается, в основном за счет того простого соображения, что раньше граждане плохо отличали радикальных агитаторов от умеренных. Они реагировали на общую направленность лозунгов и более-менее равномерно могли проголосовать за радикального кандидата и за умеренного. Сейчас это не так. Радикалы явно проигрывают. Вот примерно тот 1 процент, который получил Дмитрий Васильев на выборах мэра Москвы, это не точная цифра, но - это тот порядок голосов, который у нас могут набирать радикалы. Москва - демократический город, но также и «разный» город, и в ней достаточно сторонников и таких взглядов тоже; я думаю, не меньше, чем по стране в среднем. Где-то, конечно, могут быть успехи. Самое выдающее достижение - это 4 процента голосов у одного из РНЕшников на Ставрополье в одномандатном округе. А Игорь Артемов чуть не прошел в Думу, не добрав 1,5 процентов, чтобы победить во Владимирской области. Но все-таки не прошел. Вот в первой Думе был Николай Лысенко, который флаг украинский рвал, во второй Думе был Макашов, а в третьей Думе у нас никого такого нет. Это положительная тенденция.

А на президентских выборах, к которым граждане относятся ответственнее, чем к парламентским, в этом смысле тенденция еще утешительнее, потому что в 1991 году Жириновский был очень боек, казался страшным экстремистом и получил почти 8%. Там еще Макашов был, он тогда был скорее коммунистом, но тем не менее не забывал поговорить о русском народе, о его угнетенности, и тоже получил почти 4%. А в 1996 году картина была совершенно не такой. Жириновский получил гораздо меньше и был гораздо умеренней. А от радикалов был единственный кандидат - штангист Власов, он получил 0,2%. На последних выборах - вообще ничего. Я полагаю, что Жириновский - не радикальный деятель давно, а то, что он произносит – это, так сказать, для поддержания имиджа. Это означает, что радикальный электорат отмирает. Он, кстати, отмирает не только у национал-патриотов, и это приятно.

Есть умеренный национал-патриотический электорат. К ним относятся ЛДПР, зюгановская партия, плюс бабуринский РОС, Конгресс русских общин и т.д. И у этих происходит сплошной упадок. Он не настолько, может быть, заметный, но тем не менее, если считать, а мы прикидывали, - между двумя последними парламентскими выборами получается, что партии умеренной национал-патриотической ориентации потеряли 11% голосов. Это очень много. Ясно, что основная масса приходится на потерю у ЛДПР и на потерю у Конгресса русских общин, которые получил голоса под Лебедя в прошлый раз, а на этот раз не получил этих голосов. Но если эти партии вычесть, а еще лучше – вычесть и коммунистов, потому что с ними довольно сложно, то получится, что остальные умеренные партии национал-патриотического толка, которые выступали на выборах, получили впятеро меньше голосов, чем в прошлый раз. И, в общем-то, националистическая идея, которая оказалась очень перспективной 10 лет назад в качестве альтернативы умершему коммунизму и как бы заведомо не пригодному для нашей страны либерализму, себя не показала и теперь отмирает.

Не получается это – значит, должно получаться что-то другое. И мы сейчас, в общем, видим, как это получается, пока еще так невнятно, но получается же. «Отечество» лужковское в прошлогоднем своем расцвете трудно назвать националистической организацией, конечно, но, тем не менее, есть что сказать про Юрия Михайловича в этом смысле и, соответственно, про его партию. (Здесь надо осторожно оценивать, вот про Юрия Михайловича можно сказать, а у блока ОВР в целом, наверно, не было такого ксенофобского уклона.) Но это все осторожно делается, это и рассчитано на то, что люди стали осторожней, и политики, соответственно, становятся осторожней, но зато они адаптируют те идеи, которые раньше было неприлично адаптировать. Тем более это относится к «Единству», так, как оно в ускоренном порядке формировалось прошлой осенью. Оно формировалось заведомо под то, чтобы всем понравиться. И оказалось, что формировать идеологию под то, чтобы всем понравиться, – значит, правильно использовать умеренно ксенофобские даже не лозунги, а проговорки, манеру выражаться. Это то, что всем приятно слышать и никому особенно слух не режет.

Это – печальная перспектива. То, что казалось угрожающе маргинальным 10 лет назад, сейчас плавно так вползло в политический центр. Оно вползало по разным поводам, не связанным даже. В 97 году была бурная кампания вокруг Закона о свободе совести, ксенофобского по сути закона, но не в национальном, а в религиозном смысле. Кампания поддержки была вполне единодушна; во вполне демократических изданиях, почти во всех, этот закон более или менее поддерживался. Про политиков и говорить нечего. Потом был 98 год, война в Югославии, вся эта безумная истерия. Люди, которые приезжали к нам сюда в 98 году, поражались тому, что их собеседники, которые вчера казались вполне умеренными и благонамеренными гражданами, вдруг начинали стучать кулаком по столу и чуть ли не кричать, что сейчас мы на танках въедем в Нью-Йорк. То, что происходило на уровне личного общения, отражалось на политическом уровне. В этом случае не политики провоцируют граждан, а граждане провоцируют политиков. А сейчас мы имеем ситуацию, когда Дмитрий Рогозин представляет наш парламент за рубежом. Такого вообще раньше нельзя было представить, а сейчас вроде как и ничего, казалось – хуже будет. Это означает, что власть не может быть экстремистской, власть в принципе – не радикальное образование, если, конечно, это не какая-то там тоталитарная оголтелая диктатура. Она должна быть умеренной, и все люди, которые раньше могли в интервью, в газетах писать какие-то резкие вещи, когда попадают во власть, становятся другими. Это естественно, и только так они могут находится во власти, только так они могут поддерживаться избирателями в достаточном количестве, чтобы попадать в эту самую власть. Но власть меняется изнутри.

При этом я хочу подчеркнуть, что это не означает, что маргинальные экстремистские группировки перестали быть предметом интереса. Они в этом процессе играют очень важную роль, играли раньше и, я уверен, продолжают играть сейчас. Они – такой идейный катализатор. Потому что на самом деле люди, входящие в большую политику, не выдумывают никаких идей. Они не только их не выдумывают, они даже стараются их из книжек не вычитывать, они их как бы откуда-то подбирают из воздуха. А воздух этот чем-то создается. Процесс происходит следующим образом: есть какие-то радикальные группы, допустим, газета «Лимонка». Она очень популярна, ее читают в широких оппозиционных кругах, далеко не разделяющих взгляды Лимонова, и там высказывается, сами представляете, какой набор идей. Конечно, респектабельный политик не может их повторять буквально, но что-то у него в голове откладывается. И когда Дугин выступал советником при Селезневе, конечно, понятно, что Селезнев не мог повторять тексты, который Дугин продуцирует, да он их и не выговорил бы, но влияет же на него Дугин. Это такой прямой случай, а если даже такого прямого влияния нет, все равно есть факт, что активисты у этих умеренных и радикальных националистических организаций – общие, а содержательная пропаганда, идеи существуют только у радикалов. А умеренные все это только заимствуют постепенно. То, что сперва позаимствовали умеренные на уровне Бабурина и Зюганова, потом через пару лет может повторить Лужков в еще более смягченной форме, а еще через пару лет это может повторить президент. Вот так процесс плавненько и происходит. А тем временем радикалы новое что-то пишут, они выдумывают что-то, у них голова продолжает работать, а у остальных соответственно продолжают работать уши. Как далеко зайдет этот процесс, нам пока неизвестно.

На самом деле пугающее зрелище – это то, как формируется сейчас партия власти. Мне кажется, туда даже и Подберезкин вступил. Это не значит, что Подберезкин будет, как Зюганову, писать Шойгу идеологию, там писателей и без него достаточно. Вопрос в том, на что этих писателей собираются ориентировать. Конечно, вокруг президента, где вся эта идеология формируется, происходит известная борьба, и мы не знаем, на чем сердце успокоится. Можно предположить с некоторой надеждой, что будет достигнут некоторый такой стабильный компромисс, который будет такой умеренно ксенофобский. Скажем, будет допустима некая антизападная позиция, но скорее на уровне риторики: ведь сотрудничать-то надо в какой-то степени. Мы вот у них кредит вроде брать не собираемся, это хорошо - можно их поругать. Зато не будем на государственном уровне поносить кавказские народы, за исключением чеченцев, которых уже поносим, уже это можно. Будет выработан такой устойчивый компромисс.

Но трудно поверить, что такой компромисс может быть на самом деле устойчивым, потому что идеологический компромисс, допускающий такие вещи, будет построен изначально на чисто прагматических соображениях. Потому что люди, которые эту идеологию в Кремле выдумывают, к сожалению, в большинстве своем полагают, что можно выдумать все что угодно, что они такие умные - могут любую конструкцию придумать, и она будет держаться. Но это неправда, у идей есть своя инерция, своя динамика. Они придумают такой консенсус, такую конструкцию, но она не будет стабильной, она будет продолжать сползать в ту же сторону и дальше. Это – неприятная перспектива, и неизвестно, что с ней делать.

Вопрос (Дмитрий Дубровский, Европейский университет, Санкт-Петербург):

Вы рассказали об экстремистских организациях. Есть ли данные о том, как власти относятся к членству государственных чиновников и офицеров, прежде всего правоохранительных органов, в этих организациях? Это особенно распространенное явление в среднем и низшем звене.

Ответ: Я не помню случая, чтобы кого-то за это увольняли, хотя, может такие случаи и были. Может же чиновник состоять в какой-нибудь партии, если она легальная. А если эта партия плохая, то государство должно хотя бы провозгласить что-то по этому поводу. А государство так ничего и не провозгласило. Если уволить очередного прокурора, который считает, что надпись «бей жидов» это так – упражнение в письме, это будет произвол, а «произвол недопустим». Я не представляю, как это может быть. Это надо, чтобы приняли какие-то концепции вроде той, что в ИНДЕМе придумали, провозгласить крестовый поход против экстремизма и национализма и чтобы выступил президент и сказал, что всех, кто будет так поступать, мы будем наказывать. Я не думаю, что это скоро случится. С чего бы?

Вопрос (Виктор Дашевский, Московский антифашистский центр):

Как Вы считаете, если бы движение «Спас» все-таки было зарегистрировано, что бы оно могло на выборах получить, какой процент? И второе: то, что Зюганов получил 30 миллионов голосов – это гораздо больше, чем в 96 году. К нему полностью перешел электорат Анпилова и т.д. Не является ли это неким тревожным симптомом, если дела в России пойдут не очень хорошо? Какие могут быть перспективы у такого течения?

Ответ: Что касается «Спаса», он получил бы максимум 2%, скорее 1%, если не меньше. Потому что результаты РНЕ по одномандатным округам на большее рассчитывать не позволяют; даже в Ставрополье, где они очень популярны, 4% - это предел. Значит, в целом по стране и половины не наберется. Что касается успеха КПРФ, то это – успех относительный. Это означает следующие две вещи. Во-первых, избиратели у Зюганова – верные, какие были, такие все и остались. Во-вторых, это означает, что КПРФ съело голоса ближайших соседей, того же Анпилова частично, Жириновского частично, наверно, еще кого-то, а в целом прокоммунистически ориентированный электорат уменьшается, что, в общем, естественно. Я не думаю, что у этого течения есть перспектива. В принципе, если бы возможно было почему-нибудь, чтобы верхушка КПРФ была способна к каким-то динамичным преобразованиям, то она в свое время могла бы перехватить лозунги, на которых взрастал Лужков. Все это они могли сделать от себя, но не могут, потому что это очень косная структура, ее слишком тянет время назад. Пока не похоже, чтобы они как-то перестраивались. Это можно по-разному объяснять, может быть тем, что все завязано на личности Зюганова, который сам-то, как известно, не бог весть какой коммунист, но считает нужным удерживать старый советский электорат, который просто тихо хочет назад. Он верит, что, именно опираясь на эти ностальгические чувства, можно получать максимум голосов, что в общем-то правда, но это не перспективно, этот электорат уменьшается, и так тихо, тихо партия отступает. Каждый раз после выборов начинаются какие-то движения, что надо бы что-то поменять, и вот сейчас, как известно, такие движения есть, но не похоже, что они увенчаются успехом, потому что машина очень косная. Честно говоря, я не верю в то, что она может перестроиться и превратиться в какую-то динамичную партию. Нет у них для этого никаких ресурсов.

Вопрос (Юрий Вдовин, общественная правозащитная организация «Гражданский контроль», Санкт-Петербург):

Мы сейчас находимся на таком этапе, я бы его назвал «всеобщая ФСБизация страны», которая разыгрывает карту если не откровенного экстремистского национализма, то, во всяком случае, умеренного национализма и патриотизма, замешанного на этих чувствах. Скажите, пожалуйста, не послужит ли это неким спусковым крючком развязывания бытового национализма, который как бы дремлет и ждет одобрения власти?

Ответ: Я не знаю. Пока вроде бы не послужил. Я не знаю, как можно делать прогнозы такого рода, к сожалению. Казалось, начало чеченской войны, то, как все это начиналось в этот раз, должно было привести к грандиозным народным волнениям, так казалось, а, в общем, ограничилось тем, что какие-то молодцы на Каширском шоссе арбузы разбросали. Прискорбный факт, но не тянет на то, что всеми с трепетом ожидалось. Но это ничего не значит, так один раз случилось, а в другой раз какая-то критическая масса будет накоплена, и это произойдет.

Вопрос (Леонид Паперно, Российский исследовательский центр по правам человека, «Движение без границ»):

А контрпропаганда имеет какую-нибудь перспективу? Кто-нибудь, кроме правозащитников, имеет тенденцию к такому действию?

Ответ: Есть же у нас в стране какие-то демократические партии, они, в общем, выступают против ксенофобских тенденций. Да, они выступают относительно пассивно. На самом деле есть две разные вещи. Есть, грубо говоря РНЕ, с которым бороться путем направленной пропагандистской кампании в каком-то смысле неправильно. Это скорей для них реклама, чем борьба против них. Мне нравится идея, которая высказывалась в фонде «Антифашист», что самый правильный способ с ними бороться – это писать про них издевательские статейки, внушающие читателю мысль, что они все – моральные уроды. Это в смысле пропаганды. Я в пропаганде не специалист. Вообще-то националистические тенденции не ограничиваются этими экстремистскими группировками, они скорее в среднем слое существуют. Что касается статьи Чулаки в «Известиях» – редакция могла бы и проследить, что она там печатает. Люди, работающие в большой прессе, могли бы больше этому уделять внимания и реагировать почаще. Эмоции нагнетать не нужно. Правильно, чтобы на каждую националистическую проговорку, которая звучит в чьей-то речи, статье, сознательно или несознательно это делается, чтобы где-то был такой же краткий и спокойный ответ, чтобы напоминать об этом людям. Постепенно люди привыкают к другой риторике. Собственно говоря, главное средство пропаганды – это употребляемые слова и обороты, а не идеи, которые там излагаются.

Вопрос (Владимир Козлов, Краснодарская городская организация по защите прав человека):

Я хочу высказаться по отношению к вашему тезису о том, что «власть не может быть экстремистской». Я, конечно, с этим не согласен. Я на дискуссии выскажу свое мнение по этому поводу. Может быть, у нас клиника в Краснодарском крае. Но я хотел бы тогда знать вашу более конкретную позицию, что вы понимаете под термином «власть». Это вопрос довольно-таки конкретный.

Ответ: Да, в Краснодарском крае власть, конечно, отличается от общероссийской. Я такую гипотезу выскажу, что это происходит от некоторой безответственности. Власть, которая является властью в конечной инстанции, в нашем случае – это президент и его окружение, в каком-то смысле несет ответственность за свою вотчину, чтобы в ней все было в порядке. А все остальные власти «могут себе позволить». Это ораторы в Думе могут позволить себе все что угодно, потому что это не важно. Потому что они понимают задним умом, что это все сгладится. Я, конечно, не знаю, что бы случилось, если бы, не дай бог, Кондратенко стал президентом, но, мне кажется, и в этом патологическом случае он бы вел себя более сглажено. Потому что власти свойственно стремиться к стабильности. Стабильность, конечно, может достигаться разная, может быть стабильность нацистского режима, но Кондратенко же – ведь не нацист все-таки, в точном смысле этого слова. Просто он такой националистически настроенный популист, пользующий тем, что последствия его националистического популизма отчасти расхлебывает кто-то еще, а не он. Мне кажется, что пока у нас власть все-таки еще не тоталитарная, и пока она такой еще не собирается становиться, она будет сохранять тенденцию к тому, чтобы стабилизировать ситуацию и в этом смысле противостоять экстремизму.

My Texts HomePage

This page hosted by