- Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!
                          Михаил Булгаков "Мастер и Маргарита"

 

Люблю грозу..... и причем здесь гроза..... совсем ни причем.....
 

Хотелось бы привести отрывок из романа Марии Семеновой "Валькирия":
 

- Меч дай…. – сказал вдруг воевода. Он силился приподняться, глаза были лютые, и одна щека располосована от переносья до уха.
- Девка глупая.. беги
 
 
Он почувствовал меня рядом с силою и выдохнул – уже издалека:
- Уходи…
Тогда в мой рассудок хлынула тьма. Или не тьма, а звериное, древнее, как у волчицы, когда убивают волчат. Я перекинула его левую руку через свое плечо и заставила взяться за поясной ремень, и пальцы варяга окостенели в судорожной хватке. Я стиснула его поперек тела и уперлась в землю коленями:
- Вставай, слышишь…. Вставай!
Он медленно, как во сне, попытался выпрямить ноги и не сумел. Мы оба останемся здесь, в метельной ночи, нас разыщут весной, когда стает снег. Я рванулась, что было могуты:
- Вставай!
Мы поднялись только на третий раз. А может, на седьмой. Я не знаю. Он был вдвое тяжелее меня. Но недаром жил дедушка Мал, сломавший спину медведю. Я сделала шаг. Вождь почти висел у меня на плечах, я в потемках не различала лица, мы шатались, как пьяные, и нависало над нами что-то бесформенное, черней самой черноты, изготовившееся схватить, вырвать из кольца моих рук, навсегда унести обреченную жизнь… не стоять под березой, не отказываться от угощения, не пить молока…
- Моя была бы… в жемчужной… кике ходила бы… - предпоследним усилием разомкнул губы варяг. Голуба, вспомнила я. Ой, Голуба! Извечным деревом любви была у галатов береза. Голуба привязывала шнурком серебряное запястье. С Некрасом утешится. Или с другим, кого строгий батюшка наречет. Где же ей догадаться, как любил ее воевода, как себя забывал ради нее. Куда там себя – ужас вымолвить, род, продления не узнавший… Мстивой между тем разлепил черные губы для нового стона:
- Кольчугу на белую грудь не вздевала бы…
И замолк, и совсем подломились колени, жизнь гасла в нем, как ни пыталась я ее снова вознесть. Нет, мне не вытащить его из этого леса, я сама уже мало что разумела сквозь непосильную тяжесть, ломавшую мне спину.. Я проковыляла еще полных девять шагов, и тогда только вломилось в сознание, что он говорил не о Голубе. Он говорил обо мне.
Я должна была что-то отмолвить, я открыла рот, понятия не имея, возговорю… ветер хлестал в лицо снегом, я проглотила его, задохнулась и стала отплевываться, в глазах плыли круги, я наконец просипела:
- Потерпи… еще немножечко…
Он еле переставлял бессильные ноги, с каждым шагом валясь на мое плечо. До корабля ему не дойти. Еще чуть и рухнет в снег уже безвозвратно, и я лягу рядом и опущу голову ему на грудь, и прорастут над нами два дерева, береза да маленькая черемуха.
… Как же он не хотел, чтобы я вступала в дружину. С оружием баловалась. Кольчугу на тело белое примеряла. Ой, Злая Береза, что же ты натворила, Злая Береза!
Тут я вспомнила кровную посестру, шатер-елочку, и поверила, что туда у него еще хватит сил добрести. Там пушистой кучей лежала старая хвоя, там я повстречала когда-то своего Бога, там был у меня давно обжитой дом. Я свернула в распадок, выпутываясь из цепкого вереска. Я более не размышляла. В родной избе не ошибешься мимо печи.
… Как он хранил меня в поединке, в день Посвящения, когда летела над нами гремящая Перунова колесница. Как после учил уму-разуму, чтобы никто не обидел, даже привыкший бить в спину, исподтишка… Грести не давал… Как же он берег и любил меня, этот воин, без памяти, и без меры любил с того самого дня, когда впервые увидел, с того злосчастного дня, когда нарушенный гейс помстил ему радоваться, посулил недолгую жизнь!..
Я дралась вперед по колена в зыбучем снегу, надсаживаясь и мысленно повторяя, как заговор: потерпи. Еще чуть-чуть потерпи. Кажется, у меня то и дело меркло сознание, так что половину пути я просто не помню. Я только слышал, как справа и слева по временам с гулом падали изломанные деревья. Елочку не обрушит. Она знала, где вырасти мне на удачу. Иногда чуть редели несущиеся снежные облака, и тогда тени вершин оплывали перед слепнувшими глазами. И наконец я уткнулась лицом в колючие ветви, узнала их и поняла, что пришла. Я свалилась на четвереньки, Молчан протиснулся мимо, юркнул под полог. Хватая ртом воздух и снег, я вползла вслед за ним, втащила на хребте воеводу… перевернула кверху лицом… и все, и не возмогла больше двинуться, кончились силы, болото сомкнулось над головой, лишь метель сотрясала кряжистые деревья, хохочущим великаном шагая за небоскат.
Наверное, нас в самом деле сыскали по весне, под стаявшим снегом… Спас Молчан. Ему прискучил ждать, пока я пошевелюсь, и он подобрался ко мне, полез носом в лицо. Я стряхнула смертную дрему и взвилась на когтях, рука дернулась к лицу воеводы, и был миг ужаса, когда я не жила… Минуло. У ноздрей, чуть заметное, трепетало тепло.
Я врылась в слежавшуюся хвою, достала залитый воском горшочек. Ножом сбила крышку. Старенький фитилек занялся неохотно и медленно, брызгая каплями жира.
Вождь лежал неподвижно.. Я коснулась ладонью щеки, той где не было раны. Потом я узнала, как кто-то жестокий, глумясь, приготовился исколоть ему глаз – Оладья не дал, вышиб нож из руки. Я вновь подумала о Яруне и новогородцах: а если мой побратим так же вот засыпал под теплой периной, и кровь из пробитого бока точилась, точилась сквозь снег в холодную землю……
Надо было дать знать на корабль.
От дыхания на жестких усах помалу обтаивал снег. Я снова принудила гибель посторониться, но вождь был беззащитен. За кругом слабого света, за ненадежным шатром еловых ветвей, как и прежде, мрачней самой тьмы стояла беда. Вот-вот протянутся, вползут холодные лапы и…
Я вмиг нашарила на груди заветное громовое колесо, вытащила и осветила огнем. И что-то отскочило от елки, напуганное гневным отблеском молний. Я приподняла в ладонях тяжелую мокрую голову и надела тоненький ремешок варягу на шею.
Надо было дать знать на корабль.
Желтое око Молана мерцало в неверном свету. Его песьего разума недостанет выискать ладью. Я вздрогнула снова, поняв, что не миную лететь сама за подмогой. Мстивой останется здесь, один на один с темнотой.
И долго ли еще опасут его радость–елочка и мое громовое колесо…
Лучше, чтобы прильнула кранам добрая тканина. Не волосья меховой куртки, содранной с убитого Вихорко. Я поставила наземь светильничек, разомкнула на себе воинский пояс, стащила с плеч полушубок. Сложила кольчугу, помнившую Славомира. Собрала в горсть и срезала весь низ сорочки, немного выше пупа. Я сама сеяла этот лен, сама пряла. Ткань подалась с треском.
- Девка глупая… что творишь, - с трудом выговорил Мстивой. Он открыл глаза и смотрел на меня, и глаза были те самые, что снились мне по ночам. Я узнала их. Довелось же узнать их только теперь, в ночи перед Самхейном. Для чего так рано уходишь? Дал бы полюбоваться тобой, дал бы огнем твоим согреться хоть мало…
Онемевшими пальцами я распутала крепко связанную тетиву, раскрыла на варяге одежду. На нем не было живого места от ран, меховая куртка набрякла. Две сорочки вроде моей сгодились бы без остатка. От моих рук в стылом воздухе шел пар. Я сказала.
- Ты смирно лежи. Я наших приведу, вернусь вборзе.
Поверх сорочки я положила ему на грудь свой полушубок и запахнула полы плаща.
- Девка глупая… - вновь шелохнулись черные губы. Шелохнутся ли, когда возвращусь. Он пытался противиться, хотел отдать мне теплый кожух, но тело не повиновалось. Я скинула меховые штаны, вздетые поверх полотняных, натянула ему на ноги. Не такой уж там мороз. А хотя бы и мороз…
Я оброню последний рассудок, пока буду бежать и думать о том, как в мертвых лапах ночи все медленнее бьется сердце, как остывает кровь, сначала в ногах, как следует не отогретых… я собакой лежала бы на этих ногах…
Я схватила Молчана за шиворот, за роскошную зимнюю гриву, крепко встряхнула. Указала ему на Мстивоя:
- Береги!..
Он поджал хвост и заскулил. Я обняла волкодава и все-таки уложила подле вождя, горячим боком к боку.
Строго наказала ему, чтоб не смел вставать отползать…
Разостлала кольчугу, сплетение железных кругов, от всякой нечисти необоримый заслон… положила меч у руки, бесскверную сталь, отгоняющую тени…. Я оброню последний рассудок, пока буду бежать.
- Поцеловала бы, - выдохнули уста.
Я переживу его ненадолго. Я наклонилась. Губами обогрела губы, истрескавшиеся, холодней льда. Они еле дрогнули, отзываясь. Сердце закричало во мне. Я схватила нож и вмиг снесла косищу по самый затылок. Легко и безумно сделалось голове. Я вложила срезанную косу Мстивою в ладонь, пальцы медленно сжались. Я сказала:
- Твоя буду… Дождись!
Я мчалась по лесу, и голый волк с содранной шкурой бежал за мной сквозь сугробы. Я не оглядывалась. Я неслась, как стрела с тетивы. Меж холмов, без тропы, кратчайшим путем. Снег наотмашь бил по лицу, выкалывал сощуренные глаза. Я бежала. Пузырились остатки сорочки, кожа ороговела, не чувствовала ничего, ни холода, ни боли, когда хлестали кусты. Не изломились бы лыжи. Семь раз уже я обходила валежины, которых не было прежде. Не попасться бы в волчью ловушку, устроенную хоть побратимом. Ресницы смерзались, я продирала глаза, срывая ресницы вместе со льдом. Я прибегу и увижу – ушел, снялся с места корабль.
… Его бы к жаркому очагу, наконец-то утешить раны повязками, нацедить медового зелья в чистую чашку! Он лежал в слепой темноте, погрузив руки в песью теплую шерсть, и , смежив глаза, видел неистовое весеннее солнце, льющееся с неба сквозь путаницу ветвей.. И так медленно, медленно затевался в сознании радужный вихрь осколков мыслей и чувств. Когда-то виденных лиц, обрывков давно звучавших речей. Все быстрее кружится вихрь и весеннее солнце все ширится, заполняя собой мир, и вот уже нет совсем ничего, лишь невыносимый для смертного, ликующий свет..
Я бежала по лесу и знала, что не успею. Молчан встретит нас одиноким горестным воем, не сумев устеречь. И мой нож, перерезавший косу, сослужит мне еще одну службу, потому, что станет незачем жить.
Не было никогда красавца Некраса и пепельноволосого Хаука. Я не ведал, кто это такие. Я не слышала колдовских песен свирели, и мне не случалось задуматься как это люди могли бы назвать меня женой Славомира. Всегда был один-единственный человек. Тот, кого я всегда жду. Тот, кто поцеловал меня в неметоне, у непогасимого Перунова очага. Тот, с кем мы в два сердца рвались друг к другу и не могли сойтись, потому что жили в разных мирах. Смерти нет, есть несчитанные миры и вечная Жизнь, рождающая сама себя без конца. Мы будем всегда в этих мирах, и Злая Береза…
.. с того самого дня, когда первый нарушенный гейс помстил ему радоваться, посулив недолгую жизнь! Солнце светлое, для чего так рано уходишь! Дай полюбоваться тобой, дай огнем твоим согреться хоть мало!.....................