стихи

В разрывах серых облаков

смеется февральское солнце,

чувствующее себя хозяином небосклона.

Снег ежится, как собака при виде волков,

понимает: скоро придется

принимать форму ручейного звона.

Последние дни февраля

зима проживает не зря,

к ночи берет свое:

сыплет сухим снежком,

стучит ледяным посошком,

наводит холода флер.

Весна томительно и хмуро

еще лишь только предстоит,

как неминуемое расставание

барана со своею шкурой.

Снег в лесу хранит неприступный вид

на грани мокрого покаяния.

Судьбы недремлющей уроки

приносит тающий февраль,

пронзительный и безнадежный.

Конца зимы нас учат боги

не ждать, смотреть не вблизь, а вдаль

и счет летам вести прилежный.

шлет привет с Ангары и Амура,

дарит теплом Приморья;

днем - с Памира взирает строго,

играет тибетские партитуры

восточного Лукоморья;

а вечерами, лучась устало,

склоняется к западу за Уралом.

Март проявляет себя роскошными снегопадами,

светом, идущим сквозь низкие облака,

солнцем, окруженным пронзительной голубизной

неба, отрывающегося от земли, руладами

утренних птиц, проверяющих перышки на боках

под ксилофон капели божественно ранней весной.

Весна приносит с собой сумятицу

чувств, настроений, прыжков погоды

от Средиземного моря до Ледовитого океана.

Однако солнце видимо катится

к равноденствию в Овне, к началу года,

как его понимают астрологи и бараны.

Весной душа не озабочена прошедшим,

и будущее прозревает смутно

за контурами тающего снега

и домиками серыми скворешен,

и каждое подаренное утро

встречает, как пришедшее от века.

В марте зима неизбежно вернется,

сожмет ледяную руку на горле

робких надежд на тепло и солнце,

морозным ветром глаза наполнит,

ясными звездами улыбнется.

Мутное небо середины марта

свежим снегом смягчает твердыню наста.

Надежды солнечного февраля

не сбылись, вопреки обещаниям календаря.

Что с того, что день не намного короче ночи?

Душа пробуждения не пророчит.

День не может быть равным ночи.

Они несравнимы, особенно ранней весной,

когда жизнь обещает гораздо больше,

чем реально дает: надежду, любовь и прочие

свои атрибуты, которые этой порой

кажутся веселее, пышней и толще.

Зимой снежинки много толще,

сугробы больше, снег белее,

луна ночами серебрится;

а нынче март - весны настройщик,

зима болеет и хиреет,

на Север нехотя теснится.

Морозы, лютующие в середине марта

на фоне яркого солнца и снега

трудно воспринимать всерьез. Просто зима

беспокоится, чувствуя, что ее карта

больше не козырь, что конец ее века,

и, жестоко играя, красиво сводит с ума.

Со страхом жду весны. Подумать невозможно,

что все великолепие сугробов и снегов

поглотит неизвестный великан: ангины

ему не миновать. Как хорошо жить в прошлом

и ощущать, что к переменам не готов,

и жизни не менять вторую половину.

Солнце движется над горизонтом

дольше, чем это можно было представить

под Новый Год, и вечерние сумерки

приходят положенным вечером. За оконным

стеклом проступают деревья: береза, сосна и

ели, еще на снегу, но уже о весне задумавшись.

Стоит мороз, и середина марта

ему, как говорится, не указ.

Печальная судьба надежд на лето.

Лопата дворника скребет с азартом

под солнцем снег как бы в последний раз,

но жители по-зимнему одеты.

Сибирская природа любит зиму,

расстается с ней с видимой неохотой,

ночами купается в снеге и холоде

проводя таким образом половину

добрую года, ледовым оплотом

укрепляя озера, реки и бороды.

Солнечные лучи пронизывают сосновую рощу,

заставляя сиять коричневые стволы

и зеленые лапы над искрящимся снегом.

Света столько, что трудно представить больше;

взгляд растворяется в небе, пытаясь уплыть

за горизонт на север, к чукчам и печенегам.

... а весеннее равноденствие

обещает нам жизнь новую,

завершает зиму суровую,

сулит летнее благоденствие.

Солнце лучики да распахивает,

улыбаются красные девицы:

на весну, похоже, надеются.

На исходе зимы даже страшно подумать об осени:

теперь человеку необходима весна.

Тепло ощущается как потребность души, а не тела.

Месяц в холодном небе как серп на покосе, и

только собачий лай мешает сказать: "Тишина".

Мысль почти родилась, замерзла и улетела.

В начале марта весна в Сибири

не слишком отличается от зимы. Четыре

времени года скорее тешат человеческий ум,

нежели его просвещают. Весенний костюм

надо, видимо, заслужить. А пока что снег

покрывает все то, о чем думает человек.

Предвкушаю таянье снегов,

жду весны отчаянной и нежной,

с теплым ветром, грозным ледоходом

и разливом рек. Из небывалых снов

светит солнце, греет безмятежно

обещает счастие народам.

Сегодня услышал журчанье ручья

и не поверил своим глазам:

небесной гармонии звук.

Неужели это весна? Моя

мечта обращается к облакам,

зеленую ждет листву.

Текущие по городку ручьи

уносят шубу канувшей зимы,

ландшафт преображают в одночасье.

Светила разноликие лучи

успешно отделяют свет от тьмы,

и к этому я словно бы причастен.

Слышать ночью шорохи дождя,

толстых капель звонкое паденье,

звук шагов по полноводным лужам.

Думать, что сказала, уходя

мне зима в последнем помраченье,

и гадать, кому еще ты нужен.

Снег выпадает из ясного неба,

поражает на миг своей белизной

и тает на удивление сразу,

как в голодном рту ломоть хлеба.

Что еще человеку нужно весной?

Солнца столько, что можно делать запасы.

Апрель, но зима не сдается:

морозит ночами лужи,

днем осыпает снегом,

недолговечным под солнцем,

но холод декабрьской стужи

помнится человеком.

В Сибири весна долго стоит на грани

своего наступления в мире; неестественно

много солнца и отраженного снегом света,

вселяющего надежду на выживание

после долгой зимы. Ели стоят не одетыми

снегом, но по колено в нем, и если б не это

да сильный мороз, то почти похоже на лето.

Конец апреля. Солнце уже в Тельце,

и зима, понимая, что смотрится анахронизмом

собирает свои приметы, уступая весне

место под солнцем. На ясном холодном лице

неба - белая тень облаков, и капризным

весенним ветром веет уже не во сне.

Из окна слышатся звонкие голоса

детворы, безразличной к закату, хотя бы

и бледно-пастельных тонов зефира.

Незаметно садится солнце, и нежная полоса

света сливается с небом, оставляя слабый

намек на возвращенье светила в пределы мира.

В апреле день настолько длиннее ночи,

что ее как-то жалко: приходит поздно,

под утро скрывается в одночасье,

как робкий любовник, потупив очи,

чувствуя приближенье мужа; звездна,

немного морозна, приносит счастье.

Весна-таки образумилась,

не спряталась, не обиделась,

с теплым ветром к нам прилетела.

Зима долго слезу лила,

в снегах тающих виделась,

уходить совсем не хотела.

Весна оказалась желанной, холодной и краткой.

Следом явилось лето, представ не просто сезоном

но, скорее, мировоззрением. Жаркое солнце

растопило остатки снега, сразив догадкой

о пребыванье мира в пределах своих законов,

подчиняться которым, несмотря ни на что, придется.

Оранжевое солнце за лесом

в светло-малиновом небе

склоняется к горизонту.

Смотрят за ним с интересом

зеленого цвета побеги:

пушистые, нежные, новые.

То, что меня в юности волновало

было скоро свергнуто с пьедестала,

а свершенья мои взрослые разные

оборачивались глупыми проказами;

и теперь на четырех своих конечностях

я смещаюсь в направлении Вечности.

Старость подкрадывается, как вечер,

сумерки жизни перестают быть метафорой,

в книгах пленяешься содержанием,

и вдруг понимаешь, что Бог человечен,

не предавая тебя анафеме

и не настаивая на расставании.

Старение это время, когда начинаешь любить природу,

ценишь в женщинах красоту, а не общедоступность,

не стремишься называть своими именами вещи,

головою не прыгнешь вниз ни в любовь, ни в воду,

присматриваешься к известной даме с косой или в ступе,

и смотришь на жизнь, как на поместье его помещик.

В зрелости время катится биллиардным шаром,

изредка попадая в лузу Большой Удачи,

хотя природа кия еще не вполне ясна;

уже не осталось надежд получить кое-что задаром,

виден удел, которому ты предназначен,

и снится ночами Божественная Тишина.

Подкравшаяся усталость

закрывает надежд горизонты,

приклеивает к подушке

голову по утрам. Умчалась

в прошлое юность, и дама с болонкой

снится гуляющей на опушке.

На стадии полуготовности

переверни котлету:

убавь отчасти огонь;

воспоминания молодости

поверяй по брегету,

а лучше вовсе не тронь.

Мудрость является не ко времени,

а к тому, кто ее неустанно ищет,

забывая про все остальное. Так рыба

ходит по океану с видом рассеянным,

в поисках свойственной ей пищи

Божественный исполняя верлибр.

Кипенье ума заменяется поиском смысла.

Кровь пока что течет, но с шампанским ее не сравнишь,

и сверканье удач головы уже не воскружит.

Необъятная память, что туча с громами, повисла,

но сознанье бежит ее, словно проворная мышь

и рисует, и грезит, и чудо себе ворожит.

Сковывая в области движений,

старость прибавляет нам сомнений

в смысле и достоинстве жизни.

Облетает клен широколистный,

властелин прощается с отчизной,

цепь колодезная вниз виснет.

Человек умнеет, не замечая того.

Собственные ошибки скорее выходят боком.

Поводы для печали выглядят легковесно.

Чудо узрев, скажешь себе: "Ого!",

видишь места, где прорастаешь мохом,

но не стремишься ввысь по скале отвесной.

.. и по мере приближения старости

вижу смыслы на месте радостей,

замечаю приход усталости,

умиляюсь природы шалостям,

и любовь уступаю жалости.

Трудно поверить, но прошлое скрывается навсегда.

Растворившийся кофе не выпадет вновь в осадок,

и стареющий донжуан не вспомнит свою невинность.

И так странно думать,. что уж не скажет "да"

или "нет" общественный разум, и цвет помады

не подорвет устоев отечества половины.

Я вырос посреди обширной равнины,

в городе, олицетворявшем страх на карте

мира, но им не проникся. Равнодушие

и двуличие предлагали мне свои спины

напрокат, чтоб я ими прельстился в азарте,

и не сказать, чтобы съели, но изрядно меня покушали.

Я помню первомайские парады

и радость демонстрирующих толп

на главных улицах столицы. "Миру - мир"

был главный лозунг, и ему преградой

лишь империализм, угрозы полн,

да группа "Битлз", юности кумир.

Раскуривая фимиам

своим ушедшим дням,

их вряд ли ты поймешь:

давно ушедшая среда,

хотя и лишена стыда,

предпочитает ложь.

Освобождаясь из-под гнета

сюжетов юности стальных,

не обвиняю в них кого-то,

ничто не отвергаю в них.

Прошу у ангела удачи

Немного света и тепла,

Чтоб у детей моих иначе

жизнь от рождения текла.

Жизнь собственного тела

я чувствовал несмело

в дни юности моей:

заботиться о плоти

не очень было в моде

давно ушедших дней.

Но жизненные бури

я ощущал на шкуре,

и ею дорожил,

и знал, что мне в дорогу

дана она от Бога,

что мир благословил.

Подростковые мои сочинения

не вводили никого в восхищение,

отличались особостью мнения.

Невнимательные учители

в моем слоге не предвосхитили

Слова власти пленительной.

А оно пришло самозванное,

прямо в руки судьбою странною

персонально мне данное.

Просторы родины моей значительны,

позоры родины моей разительны,

но мы не слишком были впечатлительны.

И по просторам мы ее скитались,

и в злодеяниях смущенно признавались,

хотя путей раскаянья не знали.

Лишь от себя по строгому секрету мы

помянем поколенья неотпетые,

колымскими могилами одетые.

Отошло от меня мое прошлое,

и скучаю по нему лишь немножко я,

вспоминаю от случая к случаю.

Разошлись мы со стежкой-дорожкою

и гулявшими по ней ножками,

что любили меня и мучили.

Юность вспоминаю временами

с ее смутой, дерзостью и снами,

барышню с прекрасными очами,

панораму мира перед нами.

Но гудел на пристани корабль,

уходил по рельсам паровоз,

уносился с ветром альбатрос.

Если бы фантазии хватило,

не назвал бы девушку я милой,

отпустил бы с ясными глазами

любоваться жизни островами.

Мой первый взгляд на женское лицо

завершило обручальное кольцо,

но скатилось оно с руки.

И тогда я решил до горных вершин

добираться совсем один,

против теченья реки.

И оттуда увидел мир под собой,

и понял, что был храним судьбой

и тогда, и сейчас, и впредь,

а тому, что мешало ее понять,

и дорогу мою обращало вспять,

песни уже не допеть.

Молчит мое поколение.

Видно, мучат его сомнения:

а не рано ли начинать нам?

Но проплыли по небу звезды

и не рано уже, а поздно

танцевать на судьбы канате.

Я жил в нескучную эпоху

и ей внимал,

и разделял тревоги,

и, как ишак в чертополохе,

я обонял

ее цветов характер строгий.

Я на свое взираю поколенье

с невольным чувством изумления:

и это все, что мы смогли, свершили,

и с полным правом движемся к могиле?

Неужто юности далекие мечты

на пробу вышли гимном пустоты?

моего детства под реющим флагом

Великой Державы - миловал Бог,

оставшейся в прошлом. В сущности, краткий

для Истории миг, но пройденный дьявольским шагом,

и не вытащишь из кавычек обычное слово "срок".

Мысленные взоры человека

обнимают разные предметы,

каждого по вкусу и влечению.

Булка привлекает хлебопека,

а меня - растаявшие лета,

где ищу я смысл или значение.

Размышления и сомнения

в ариаднину мысль сплелись,

и дорогою, мне не знакомой,

через вехи смертей и рождений

устремляясь усердно ввысь

бездонной пропасти близ,

я судьбою иду влекомый.

Человек выражает себя, наблюдая весеннее небо,

созерцая тона облаков, освещенных лучами

восходящего солнца над розовым снегом,

постигая Божественный замысел первоначальный.

Я не спешу себя представить миру.

раздеться и пройти по свету нагишом,

крича: вот я! вот я! - ликующим народам.

Неторопливо я настраиваю лиру,

довольствуюсь укромным шалашом

и наблюдаю Вседержителя природу.

За положенными мне пределами

мысль моя невозбранно скитается

презирая оковы граничные,

но из путешествия смелого

обязательно возвращается

на круги, для меня привычные.

Родному языку не чуждые гармонии

творю по мере сил и разумения,

ищу земли и неба понимания.

Неяркое пятно на общем фоне я,

владычествуют надо мной сомнения,

а отличает качество старания.

Языка усердная штудия -

мое основное занятие;

скребу по родным сусекам,

играю словами трудными,

чтобы читатель понятливый

делался человеком.

Вторая родина мне улыбнулась краше первой

(хоть жаловаться на судьбу мне не пристало),

во глубине лесов объяла покрывалом,

не обозримым по своим размерам;

и посреди тайги, под кронами сосновыми

я вьюги и пурги овладевал основами.

В прошлом не находится опоры.

Старый друг вперед не повезет.

Преступая юность, наступает зрелость.

Но

вечерами задвигаю шторы,

не стремлюсь в неведомый поход

и пою, что в молодости пелось.

Добрые мои учителя

обучали меня, в сущности, зря:

все, что я в жизни постиг,

приходило помимо них.

Злые же мои учителя

изводили меня тоже зазря:

все, чего я в жизни достиг,

пришло, несмотря на них.

И теперь, на своих двоих,

я не помню ни тех, ни других.

Подлежащее и сказуемое,

не подвластны уму моему они,

отзываются в теле трепетом;

и к наречию с деепричастием

ей же Богу, совсем не причастен я

грамматически детским лепетом.

Я пишу стихи по наитию

своему сообразно развитию,

озабочен своими мыслями,

чтобы были они не случайными,

чтобы ясно они прозвучали бы,

и мозги бы мои почистили.

Мои юношеские опыты

звучали совсем не шепотом -

скорее, орлиным клекотом.

Годы скромности мне прибавили:

неудачи слагали штабелем,

самомнению не потрафили.

И пою теперь тихим голосом,

не вершины ценю, а полости,

и спокойствие паче гордости.

Разговоры с собой молчаливо веду вечерами,

когда шум утихает дневной в одинокой моей голове,

и сияние Цели не столь утомляет глаза,

а контуры Смысла мешаются с ясными снами

где небо со снегом соперничает в синеве,

а в глазах у любимой светится бирюза.

Сбежали ручьи по проталинам,

наполнили озеро снежное

журчанием переливчатым.

Песня моя печальная,

дума моя безбрежная,

а судьба половинчата.

Данный от Бога мир не устроил меня.

Другой я построил сам, но не ужился в нем.

Куда мне идти теперь, где разыскать коня,

как напоить его, дышащего огнем?

Смысла во мне немного,

но где-то он окопался,

далеко, глубоко, - не знаю,

где, но зовет в дорогу,

грозит лежебоке пальцем,

сомнений пугает стаю.

В отрочестве читанные книжки

плохо объясняли мир мальчишке, -

скорее, его заменяли.

А теперь, совсем уже взрослому,

с книгами тоже не просто мне,

что на меня упали.

Что я только себе ни придумаю,

и фантазии чту законами.

И висят, как костюм на плечиках,

мои мысли о человечности,

и примерки их ждать - эонами.

во всех делах и обстоятельствах

неукоснительно и бережно;

планида бы ни бросила куда,

пусть улыбнется по-приятельски,

пожалует и кормом, и скворечником.

я Книгу Жизни нехотя листаю:

страницы ветхие, тисненый переплет.

И все, что я о будущем узнаю,

я очень скоро в прошлом потеряю,

где Колокол Веков давно меня зовет.

Вечерами мысль замирает,

душа ожидает отчета

смолкающего сознания,

освещая от края до края

подробности перелета

по этажам мироздания.

Если мужчина влюблен, он просто обязан

поражать воображение своей избранницы

великолепием своей персоны и планов

грядущего завоевания мира. Приказом

свыше танцует он любви священный танец, и

не замечает, как повторяет путь магелланов.

Весна уносит зимние тревоги.

Печаль растает с почерневшим снегом

и обнажит души взволнованную почву.

И вдруг окажется, что существуют ноги

с неодолимой склонностью к побегу,

а в Книге Жизни - недописанные строчки.

Тельцам принято поклоняться

и приносить их в жертву,

поочередно и одномоментно.

Они неуклюжи в танцах,

любители медленных шествий

и тают под комплименты.

Постепенно молкнущие звуки

дня, клонящегося к своему закату,

мое сердце умиротворяют.

Пусть немного он принес науки,

был покатый он или горбатый,

все о нем я к вечеру узнаю.

во глубине души моей,

собою мне напоминают

мелодии ушедших дней.

Порой смешны, порой красивы,

семьей аквариумных рыб

они колышутся, счастливо

бока чешуйками укрыв.

Их жизни жар не опаляет,

тревоги пламя не сожжет.

Неведом парус корабля им,

Древнееврейский Моисей

на огненном Синае

завет от Бога получил;

а современный мне еврей,

скрижали почитая,

Субботу заслужил, -

хотя от образа тельца

он отошел не до конца.

Жизнь, наполненная ожиданием,

лишней радостью не пожалует,

развенчает очарование;

и Божественное мироздание

не надеждой держится малою,

а трудами Его непрестанными.

Твой голос делает с моей душой

то же, что рука - с телом:

проникает вовнутрь, законам всем вопреки,

и я замираю, становясь тобой,

взглядом смотрю несмелым,

погружаясь в воды Нирваны-реки.

длинношеесть - кроткого жирафа,

крутобедрость - самку бегемота;

сладостность - достоинство сиропа,

углубленность - свойство батискафа,

пылкая влюбленность - идиота.

Не смерть судьбе поставлена пределом,

а леность мысли, свойственная человеку,

убожество фантазии и склонность к ритуалам -

пустым, удушливым и смыслом оскуделым.

Не переехать Греке через реку,

пока сидит в ней рак - пусть самый малый.

Пленять внимание публики

общеизвестными мыслями

прибыльно и почетно.

Жуя свою дырку от бублика

(хотя далека от мистики),

она жаждет: "Еще, еще нам".

Русский человек афористичен,

склонен к сильным, емким выражениям

(в основном из круга туалетного),

к пышной речи вовсе не привычен,

тянет междометия в сомнениях

и не любит чересчур конкретного.

что откуда-то знает.

Человек легковесен тем,

чего вовсе не понимает;

поет песни, которые любит.

Человек приходит из детства,

которого не забывает,

где получает наследство,

сам того не желая,

и оно его жжет или студит.

Человек привлекает того,

кому он зачем-то нужен,

в тепле обретает смех,

шубу - на случай стужи,

и живет, не ведая смысла.

Человек уходит от нас,

когда наступает время,

судьба подает стремя,

а смерть - свое коромысло.

В глубинах чистого листа,

в просторах белого холста

твоя таится суть.

не даст до срока умереть,

и вовремя уснуть.

Счастье - совсем не в погоде, но где-то неподалеку.

Иначе зачем обсуждать ее неустанно,

тревожиться о непонятных циклонах,

давлении низком или высоком?

А можно чаинок на дне стакана

исследовать расположенья законы.

В ожидании чуда можно прожить целую жизнь,

а потом удивиться тому, что оно не случилось,

хотя, казалось бы, почему? Ведь так его ждали.

Но счастье - не шкура оленя: нельзя положить

на пол его как трофей у ног своей милой,

и даже на мушку его поймаешь едва ли.

Вечерами мысли движутся полого

с высей не пикируют отважно,

не стремятся к горним запределам.

День грядущий виден за порогом,

бык судьбы возделывает пашню

шагом осторожным и умелым.

Смысла в жизни моей немного,

одиноко мое бытие;

но прощенья прошу у Бога,

Когда Вселенная сходит с ума,

ясная голова достается только тебе,

а Божественная правота закрывается на учет,

в час, когда восходит луна,

становится виден исходный бес,

мир поворачивающий наоборот.

Выпавший за ночь снег неизбежно тает к обеду.

Крики мальчишек свидетельствуют о постоянстве

рода людского, повторяющегося в звуке

членораздельной речи. Мы тихо ведем беседу,

так же, как наши деды, волнуемся духом странствий,

кашу варим свою и умываем руки.

Девушка в ситцевом платье идет по дороге,

думает о расставанье с любимым,

заранее переживает разлуку,

не чувствуя теплого ветра, уносящего прочь тревоги,

приветственного шелестенья рябины,

волнения старого дуба, ей протянувшего руки.

Сюжет исчерпывает тему,

и накрывает с головой,

как крышка гроба.

И я не напишу поэмы

о нас, любимая, с тобой

устной речи соблюдаем форму,

фокусничаем с падежами.

Составляем мненье о предмете,

сыплем разуму питательного корму,

делимся сомненьями и снами.

от пустых и бесплодных надежд,

от отчаянья злого и черного;

не оставь на дороге домой,

не даруй многоцветных одежд,

не реки языками учеными.

Сколь бы дитя не плакало,

счастья себе не выплачет,

сухую пеленку разве что.

Судьба говорит знаками,

но если тебе незачем -

не слушай ее, обманчивую.

во всех ее обличиях

и гранях колдовства,

ты на меня взираешь вниз

с ухмылкой неприличною

иного естества.

Поэт - язычник по призванию,

упорный, легкомысленный и ветреный,

любитель зрелищ и существ невиданных.

От прозы на достойном расстоянии,

он жизни и любви пленяется приметами

и сокрушает им же сотворенных идолов.

Выдрав перо у ангела,

его макаю в чернильницу,

гранит скрижалей царапаю.

Мне слава не машет флагами,

но любовь моя не противится,

и капель за окном накрапывает.

Слова по сути своей скромны,

а чванятся ими - люди.

Где милее вам осетры -

в море или на блюде?

Самое гордое слово -"я" -

очень демократичное:

вся человеческая семья

с детства к нему привычная!

Поэту свойственная благодать

слова споспешествует сочетать

под общим руководством смысла.

Ему совсем не требуется знать,

как ценит их читательская рать,

и частоту критического писка.

Стихи нужно писать для тех,

кто их любит, читает и понимает,

почему рифма стоит в самом конце

строки, а не в ее начале. Грех

стихосложения сладок, и строки во тьме сияют,

хотя доля поэта - в терновом стоять венце.

Мысль разворачивается в строку,

располагается на листе,

привлекает глаз запятыми и двоеточиями;

а поэт находится где-то сбоку,

сожалея о прекрасной мечте,

оказавшейся несколько худосочною.

Вдохновенное стихотворение

пленяет поэта зрение,

его очарует слух:

короткое или длинное,

мыслью не уловимое,

как тополиный пух.

Идет за тяжким плугом пахарь,

целебны травы растирает знахарь,

поэт молчит под бременем метафор;

от снежных гор к морям река течет,

луна средь звезд свершает оборот,

и вдохновение приносит пышный плод.

Долгими и зимними,

средними весенними,

краткими летними вечерами

мыслями покинутый,

разумом растерянный

я сижу, стихи мои, с вами.

Песни вековечные,

чувства быстротечные

будоражат воображение,

и не знаю, во благо ли,

полетав над бумагою,

превращаются в Сочинение.

... а еще мне хочется пару строк

написать о горнем и высшем,

Вдохновителе и Созидателе,

о Том, Которого жизнь - урок,

улыбка - в вине прокисшем,

а радость - во взгляде сознательном.