На главную | Публикации о Б.А.Чичибабине | Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях

Лидия Гревизирская

Воспоминания о брате

Боря родился 9 января 1923 г. в г. Кременчуге Полтавской области.

Начну с того времени, о котором помню. Это было в г. Кировограде. Отец у нас был военнослужащий, поэтому мы часто переезжали с места на место. Так вот в Кировограде (Борису тогда было лет 6 или около этого — он старше меня на три года) мы жили в каком-то небольшом доме, потому что я хорошо помню веранду, палисадник с цветами и двор. Двор большой, во дворе какая-то столовая, и на здании столовой большая железная лестница с перилами, которая вела на чердак. Когда дети играли в «жмурки», они часто прятались на этом чердаке. Боря был постарше меня и бегал быстрее, а я ему всегда мешала — бегу за ним и не успеваю и вечно его «выдавала», где бы он ни спрятался. Однажды он на чердаке поранил себе голову гвоздем, а я прыгала и кричала: «Борис — дурак, полез на чердак, чердак провалился, Борис-дурак убился». Но когда я увидела, что у него на голове кровь, — очень испугалась и начала плакать.

Еще помню случай с Борей в Кировограде. Мы с мамой шли куда-то по улице. Мама встретила свою знакомую и остановилась с ней поговорить, а Боря увидел на другой стороне улицы большую собаку (он очень любил животных, у нас дома тоже всегда были кошки и собачки), и ему очень захотелось ее погладить. В одно мгновение он очутился возле этой собаки, и, только он протянул к ней руку, чтобы погладить, — как собака схватила его за руку и укусила. Наверно, ему было очень больно, но он не плакал — чувствовал себя виноватым. Боря в детстве вообще очень редко плакал. После этого укуса ему пришлось вытерпеть весь курс уколов в брюшную полость.

Из Кировограда папу перевели служить в Роганское авиационное училище, на «Военвед», как его тогда называли. Здесь мы жили в доме № 6. Боря на Военведе пошел учиться в школу. Это было в 1930 году. Учился он очень хорошо.

Мама наша всю жизнь занималась общественной работой в тех училищах и школах летчиков, где служил па­па, — организовывала различные кружки для жен летчиков, устраивала праздники и т.п. Она была женоргом училища и поэтому часто не бывала дома. Иногда у нас была домработница — няня, а иногда мы оставались дома одни. Борису, как старшему брату, вечно поручали меня. Ему, конечно, это поручение не очень нравилось, он хотел играть со своими товарищами — мальчиками, а здесь какая-то девчонка-малышка путается между ними. Но он меня очень любил и не давал никому в обиду.

Здесь, на Военведе, он начал писать стихи систематически. Я пишу «систематически» потому, что он еще в Кировограде пытался что-то сочинять. Помню, он написал там какое-то стихотворение про свинку-хрюшку, ма­ма его читала всем нашим знакомым, которые приходили к нам.

Причем, когда он сочинял в детстве стихи, — он никогда не писал их сидя за столом, а бродил по улице или дома ходил туда-сюда по комнате и бормотал что-то себе под нос, а потом записывал. А если это происходило на улице, то он обязательно брал в руки какую-нибудь палочку­, веточку и, размахивая ею в разные стороны, срубывая траву или подбрасывая что-то этой палочкой, опять-таки бормотал стихи, после чего приходил домой и записывал их.

Боря был очень живым ребенком и не мог долгое время усидеть на месте без книги, без какого-нибудь дела, для него это была просто мука. И поэтому родители его так и наказывали. Если Борис в чем-то провинился, его сажали на стул и мама говорила: «Посмотри на часы и ровно через час можешь встать, если попросишь прощения». Если Боря был виноват, то он просил прощения и раньше, чем пройдет час, но если нет — то он будет сидеть и больше, но не попросит прощения. А я плакала, каталась по полу, хватала маму за подол платья и умоляла простить его, за что Борис мне еще и давал тумаков. Но тут мама говорила: «Будешь сидеть за это еще полчаса». Мама наша была строгая, но в то же время и ласковая. Папа был вообще добрейший человек, и если нам чего-то очень хотелось и мы не надеялись, что мама разрешит, мы всегда обращались сначала к папе, а он уже уговаривал маму. Однажды, когда Боре было 12 лет и мы жили еще на Военведе, он с ребятами нашел где-то баллончик с серной или соляной кислотой и, как уж там получи­-
лось — или он его взболтнул, или ударил обо что-то, но баллончик у него в руке взорвался или разбился, и кислота попала ему на руку. Рука очень распухла и почернела до самого плеча. Папа устроил его больницу в Харькове, по ул. Рымарской, где были лучшие профессора и врачи. Он очень долго лечился, но руку ему сохранили, только шрам остался на всю жизнь.

На Военведе мы прожили 5 лет, после чего папу перевели в г.Чугуев начальником штаба эскадрильи. Первое время жили прямо в помещении штаба, в комнате, которую нам там выделили, на ул. Руднева. Немного позднее нам дали квартиру на этой же улице в доме № 9, возле пожарной каланчи.

В Чугуеве мы уже вместе с братом ходили в школу — он в четвертый класс, а я в первый. Учились в 1-й средней школе на ул. Николаевской. Здесь в Чугуеве Боря продолжал писать стихи, участвовал в литературном кружке, в старших классах был редактором школьной стенгазеты.

У него появилось много друзей, некоторых из них я помню — это Володя Брезинский, Ира Челомбитько, Володя Винников, Ира Цехмистро, Валера Ермаков, Сережа Лихоман, Галя Залесская и др. Все его друзья назы­вали его тогда Борис-Рифмач, и он сам в то время подписывал так свои стихи. У нас дома всегда собирались его друзья, они спорили, читали стихи.

Но Борис был обыкновенным ребенком, он рос как и все дети: играл во дворе, катался летом на велосипеде, а зимой на лыжах, играл с ребятами в снежки. Летом мы целой компанией ходили купаться на Северский Донец. Иногда ездили с родителями летом на вылазку в Фигуровку — там чудесный сосновый лес и тоже Северский Донец. Борис обязательно на некоторое время уединялся в лесу и, приехав домой, уже писал стихи. Нас с Борей родители иногда отправляли в пионерский лагерь, который находился там же в Фигуровке. Однажды Боря ездил в детский санаторий в Евпаторию. И везде у него находились друзья. В Евпатории он занимался в фотокружке и увлекся фотографией. Папа купил ему фотоаппарат — и они вместе вечерами печатали фотографии.

Но чаще всего папа отвозил нас на летние каникулы к маминым родителям в г.Кременчуг. Бабушка и дедушка жили на Ново-Ивановке. У них был собственный домик и небольшой садик. Нам там очень нравилось. Там же в Кременчуге жили и два маминых брата с семьями. Один из них, дядя Коля, очень любил Борю и много с ним занимался. У него была большая библиотека, и Борис целыми днями просиживал в ней. Кстати, Борис говорил потом, что дядя Коля привил ему любовь к книгам.

В 1940 году в Чугуеве Боря окончил школу и в этом же году поступил в Харьковский университет на исторический факультет. А папу в это время, после окончания военной Академии им. Фрунзе, перевели в г.Батайск Ростовской обл. начальником штаба Батайского училища летчиков. Мы уехали вместе с папой, а Борю устроили в общежитие, которое находилось на просп. Ленина, если его можно было тогда так назвать. Там была сплошная стройка и непролазная грязь. Но Боре там очень нравилось, у него опять появилось много друзей. Здесь он написал свое стихотворение «Проспект Ленина в Харь­кове».

Но в 1941 году началась война, и мама, и мы все очень просили его приехать к нам, но он долго не соглашался. Потом, помню, папа полетел за Борисом, и вскоре они прилетели вместе в Батайск. Здесь Боря устроился сразу же работать в авиационные мастерские и работал по 16 часов в сутки. Во время авиационных налетов, когда слышны были свист и разрывы снарядов, мы спускались в убежище или хотя бы на первый этаж (жили мы тогда на четвертом). Борю было трудно уговорить после смены спуститься вниз, он приходил домой очень уставший и засыпал как убитый. Особенно переживала это я — начинала плакать, умолять его спуститься с нами вниз. Он чертыхался, но часто, жалея меня, чтобы я успокоилась, спускался вниз вместе со мной.

Когда немцы стали подходить к г.Таганрогу, нас, семьи военнослужащих, эвакуировали в Азербайджан, г.Ев­лах, а папа улетел на фронт. Помню, когда все расселись по товарным вагонам и мы еще не успели уехать со станции Батайск (а стоял наш товарняк, битком набитый людьми, между двумя составами цистерн с бензином), начался налет на аэродром и на станцию. Боря находился на верхних нарах, выглядывал в маленькое окошко и комментировал всем находящимся в вагоне, как идет бомбежка, куда попал снаряд. Я очень переживала за него, плакала и просила закрыть окно. Но как-то обошлось, нам повезло, и мы благополучно прибыли (хотя и ехали почти месяц) в г. Евлах.

Здесь, в Евлахе, произошло непоправимое. Наша мама подружилась с женой начальника медицинской службы и поделилась с ней подробностями своей жизни. А у этой маминой приятельницы была взрослая дочь Ирина, которая дружила с Борисом. Они вместе ходили гулять, в кино, к друзьям, она также бывала и у нас.

И вот однажды, после очередного свидания с Ирой, Боря ужасно расстроенный (я помню это очень хорошо), не вошел, а вбежал в дом и бросился к маме: «Мама, скажи, что это неправда, у меня ведь родной отец, ну скажи, скажи!..»

Маме пришлось рассказать нам всю правду. Оказывается, мама жила со своим первым мужем в Харькове, где-то на ул. Пушкинской и на некоторое время летом вместе с Борей поехала к родителям. Когда они вернулись домой, ей рассказали, что муж в ее отсутствие ей изменял. Она сейчас же забрала Борю, которому тогда был год с небольшим, и уехала опять к родителям в Кременчуг. Больше­ она не хотела видеться с мужем и не знает о его дальнейшей судьбе. Мама просила прощения у Бори и спрашивала его: «Разве ты видишь разницу, как папа относится к тебе и к Лидочке?» Для нас двоих это был удар, а Боря все никак не мог успокоиться и повторял: «Это неправда, я не верю!» А мне казалось тогда, что папа относится к Боре лучше, чем ко мне. Во-первых, потому что Боря мальчик (а мужчины всегда мальчиков больше любят), а во-вторых, потому что Боря был гораздо умнее меня, а я — обыкновенный ребенок. Отношения в семье остались прежними, но лучше бы мы об этом не знали, особенно Боря.

Отсюда, из г. Евлаха, Борю призвали в армию, и он попал в Буйнакское пехотное училище. А мы с мамой переехали в г.Чимкент Казахской ССР, потому что папу назначили после ранения начальником штаба Чугуевского авиационного училища, которое в это время также эвакуировалось в Казахстан.

После окончания войны мы вместе с училищем вернулись в г.Чугуев и жили уже на территории военного городка в доме № 4. Я к тому времени закончила среднюю школу и поступила в институт в Харькове, а Боря опять поступил в университет на филфак.

Нам родители сняли комнатку в Харькове, и мы вместе с Борей жили на ул. Юмовской (сейчас она называется ул. Гуданова) в доме № 9/11.

В университете Боря познакомился с девушкой, которая тоже писала стихи. Это их сблизило, и они стали встречаться. Ее звали Марлена Рахлина и, чтобы не отставать от нее (она в то время училась на 2 курсе), он добился, чтобы ему разрешили сдать экзамены за 1 и 2 курсы. Он хотел учится вместе с ней. Боря сдавал все экзамены на «5».

Но скоро случилось несчастье: Борю арестовали. Произошло это ночью. К нам пришли какие-то мужчины и сказали, чтобы Боря «следовал за ними». Ничего из его вещей на этот раз не трогали. Я, конечно, чуть свет по­мчалась в Чугуев сообщить об этом родителям. Это был страшный удар для всех нас. Папа приехал в Харьков и стал искать «следы» Бориса. Он нашел его на ул. Чернышевского (там был КГБ или что-то в этом роде). Но папе свидания с сыном не дали. Помню, он долго хлопотал, где он только не был, обивал пороги всякого начальства, и Борю отпустили якобы «на поруки» под папину личную ответственность, предупредили, чтоб он лучше следил за своим сыном.

Папа в то время уже был на высоком посту, имел ордена и медали и был в звании полковника. Может быть поэтому с ним вообще стали разговаривать. Но выпустили Борю ненадолго. Вскоре его опять арестовали где-то на улице. Он просто не пришел домой, а его товарищи сказали мне, что он арестован. Опять папа ходил по разным инстанциям.

Потом Борю увезли в Москву, папа и туда ездил, но уже ничего не мог сделать. Борю осудили на 5 лет лишения свободы и отправили в Кировскую обл., где он и пробыл все 5 лет «от звонка до звонка». Там сначала ему было очень трудно, работал он на лесоповале, а здоровьем не мог похвастаться. Нам Боря писал успокоительные письма, но Марлене сообщал, что очень болен, что у него часто горлом идет кровь и что он еле утром поднимается на работу, а однажды чуть не умер: совсем плохо было, потерял сознание. Но и здесь его выручали друзья, они за него выполняли работу и ничего о его болезни не говорили начальству, а то бы его отправили в другое место. Позже, благодаря его каллиграфическому почерку и поскольку он был человек грамотный, Борю перевели в контору, там он работал до конца своего срока, но все равно много болел. Он писал, что там на севере хотел посмотреть на северное сияние (он же раньше никогда такого не видел), но не мог подняться с постели. Так его буквально «выволокли» под руки на несколько минут, чтобы он мог насладиться этим зрелищем. Очень ему подорвали здоровье в Москве: его беспрерывно водили на допросы, не давали спать, подсаживали к нему в камеру всяких уголовников и т.п.

Папа все ездил в Москву и писал прошения и в Верховный Совет, и в Верховный Суд, и лично Сталину, но ничего у него не вышло, так и пришлось Боре отбывать свой срок полностью, только папа весь поседел и перенес в то время первый инфаркт.

К тому времени папа ушел в отставку, и мы из Чугуева переехали жить в Харьков на ул. 8-го съезда Советов, д. 1, кв.18. Отсюда родные и ездили к Борису в Кировскую область. Но для того, чтобы получить разрешение на свидание с Борей, нужно было опять ехать в Москву и добиваться там этого свидания. Это было очень трудно, папа рисковал своим партбилетом, но ведь сын — в беде, и ему нужна помощь. <...>

Папа, когда пошел в отставку, получил участок в поселке Высоком, который ему был положен как отставнику, прослужившему в рядах Советской Армии более 30 лет. Так вот, мама перед этими поездками продавала на рынке фрукты, чтоб заработать на дорогу деньги. А тогда это преследовалось (хоть они продавали плоды своего труда), тем более, что папа был членом КПСС. Теперь это можно, а тогда — нет, время такое было.

После возвращения домой Боря рассказал, что когда его водили на допросы еще в Харькове, он там часто встречал своих «друзей» из папиного авиаучилища — Жору Семенова и Женю Сычева. Они здоровались со всеми за руку и разговаривали с сотрудниками, как со своими. А эти «друзья» очень часто бывали у нас дома, очень интересовались Бориной поэзией, и Жора Семенов пытался даже за мной ухаживать, но мне тогда было не до него — у меня был любимый человек, и больше я ни на кого не хотела смотреть. Так вот мы и поняли, кто сделал эту подлость.

Я уже писала о том, что в лагере Боря чуть не умер, ему было очень плохо: он терял сознание, у него шла горлом кровь, были сердечные приступы. Почти всегда это случалось ночью, а наутро он не мог подняться с постели. И когда у него появилась новая начальница — женщина, она очень много делала для Бори: выполняла кое-какую работу за него, давала ему работу полегче.

Боря же не мог оставить без благодарности это, он очень ценил все ее поступки по отношению к нему. Звали ее Клава Поздеева. Она была больна эпилепсией. Так вот, Борис привез ее оттуда к нам домой (мы тогда уже жили на ул. 8-го съезда Советов), чтобы вырвать ее с севера, поменять климат, подлечить, отправить на курорт. Так он объяснил все маме и папе. Чтобы прописать ее, Боря оформил с ней брак. Но очень хорошо помню, что они даже спали врозь. А чтобы не совсем сесть на мамино и папино иждивение, он быстренько окончил двухмесячные курсы бухгалтеров и устроился работать в какое-то домоуправление.

Помню, как мы всей семьей держали Клаву, чтоб она не разбилась, когда у нее начинался приступ. Это было страшно! Клава устроилась работать на завод Шевченко светокопировщицей, вскоре ей дали общежитие, и она переехала от нас. Прошло некоторое время, как сейчас помню эту картину: вдруг не входит, а вбегает Борис, поднимает меня, потом маму на руки, кружит нас, сам подпрыгивает и не говорит, а выкрикивает несколько раз: «Мама, Клава выходит замуж!..» Он так радовался этому событию.

Прошло еще некоторое время (в каком году какое событие произошло, я не припомню, но их последовательность, конечно, запомнила), и Боря ушел от нас к Матильде Якубовской — паспортистке того домоуправления, в котором он работал.

Она жила на углу ул.Рымарской и Бурсацкого спуска, в комнатке не более 7—9 квадратных метров под самой крышей. В этой комнатушке у Бори собиралось столько друзей, что они все не помещались в ней. Тогда открывали дверь, которая выходила прямо на лестницу, и там еще находилась часть его друзей. Они читали стихи — свои и других поэтов, спорили, играли на гитаре, пели. Туда к нему приходили (из тех, кого я помню) Марлена Рахлина, Марк Богославский, Леша Пугачев, Алик Басюк, Саша Лесникова и многие другие.

Папа в это время отделил от своего сада участок в 6 соток­ для Бориса и построил ему небольшой дачный домик из двух комнат и кухни. Они там с Мотей жили до самой осени. В это же время Боря получил от Союза писателей однокомнатную квартиру на Павловом Поле. Я и вся наша семья не могли никак понять Бориса, что его связывало с Мотей. Ему ведь нужна была жена-друг, которая понимала бы его не только как человека, а и как поэта.

И вот, наконец, ему встретилась женщина, настоящий друг и помощник — Лиля Карась, с которой он прожил до конца своих дней.

Они познакомились в литературном кружке, который вел Борис. И полюбили друг друга, хотя у них была большая разница в возрасте. Лиля буквально опекала его всю жизнь, она за ним ухаживала, как за маленьким ребенком. Если бы не Лиля, он бы, может, умер еще раньше с его подорванным здоровьем. Он пришел к Лиле в чем был одет, даже не захватив с собой лишней пары белья.

На всех своих выступлениях он должен был видеть Лилю, встретиться с ней взглядом и понять, одобряет ли она то, что он говорит, или нет. Или бывали случаи, когда­ он от волнения забывал, что дальше говорить. Он посмотрит на Лилю, и она ему подскажет. Поэтому куда бы его ни приглашали, он без Лили не ездил и не ходил.

Лиля очень добрая, общительная, гостеприимная женщина, и поэтому у них в доме всегда очень много бывало гостей, их общих друзей.

Вот и сейчас, Бори уже нет, а я часто прихожу к ним и чувствую себя у них, как у себя дома.

1995 г., Харьков