На главную | Публикации о Б.А.Чичибабине | Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях

Лариса Миллер

"Я почуял беду..."

Что делает поэзию Чичибабина столь притягательной? Интонация, наверное. Едва я натыкаюсь на строки:

нам дает свой венок — ничего не поделаешь — Вечность, 
и все дальше ведет — ничего не поделаешь — Дух —

как попадаю под обаяние этой особой неповторимой чичибабинской интонации. Понимая, что попытка разъять единое целое на составные части — задача неблагодарная, я все же не могу не поддаться чисто детскому желанию разобрать стихотворение, как часы, чтоб посмотреть, что за пружинки и винтики спрятаны внутри. Наверное, Чичибабин, в котором всегда было много детского, понял бы меня и не осудил. Тем более, что стихи, в отличие от часов, нельзя испортить: сколько их ни разбирай, с них как с гуся вода.

Я почуял беду — и проснулся от горя и смуты, 
и заплакал о тех, перед кем в неизвестном долгу, 
и не знаю, как быть, и, как годы, проходят минуты. 
Ах, родные, родные, ну чем я вам всем помогу? 

Казалось бы, поэт не говорит ничего обнадеживающего, но строки звучат как утешение. И «виновата», наверное, интонация, которая нередко бывает важнее слов. Недаром к ней так чувствительны наши братья меньшие. Помню, как пес моих друзей поджимал хвост и забивался под диван, когда ему грубым голосом говорили: «Джекунчик, милый, хороший». Но едва хозяин ласковым тоном произносил: «Пошел вон, подлец», как Джек выползал из-под дивана и лез целоваться. Вот и нам важно не ЧТО, а КАК. Поэт говорит:

О, как мучает мозг бытия неразумного скрежет, 
как смертельно сосет пустота вседержавных высот! —

но в голосе его столько нежности и сострадания, что нам кажется, будто он пытается согреть нас своим дыханием, взять на себя нашу тоску и неприкаянность. Поэт жалу­ется:

И меня обижали — безвинно, взахлеб, не однажды, 
и в моем черепке всем скорбям чернота возжена... —

а у читателя возникает чувство, что ему помогают избавиться от его собственных обид. Поэт утверждает:

Век растленен и зол. И ничто на земле не утешит —

а сам, опровергая собственное утверждение, только и делает, что утешает и спасает. На коротком отрезке пути от сердца поэта к сердцу читателя все мрачные слова преображаются и начинают светиться, помогая нам «свободней и легче» дышать. И если у поэзии есть какое-то предназначение, то не в этом ли оно?

Декабрь 1995 г., Москва