Ода воробью 
 
Пока меня не сбили с толку, 
презревши внешность, хвор и пьян, 
питаю нежность к воробьям 
за утреннюю свиристелку. 
Здоров, приятель! Чик-чирик! 
Мне так приятен птичий лик. 
 
Я сам, подобно воробью, 
в зиме немилой охолонув, 
зерно мечты клюю с балконов, 
с прогретых кровель волю пью 
и бьюсь на крылышках об воздух 
во славу братиков безгнездых. 
 
Стыжусь восторгов субъективных 
от лебедей, от голубей. 
Мне мил пройдоха воробей, 
пророков юркий собутыльник, 
посадкам враг, палаткам друг,— 
и прыгает на лапках двух. 
 
Где холод бел, где лагерь был, 
где застят крыльями засовы 
орлы-стервятники да совы, 
разобранные на гербы,— 
а он и там себе с морозца 
попрыгивает да смеется. 
Шуми под окнами, зануда, 
зови прохожих на концерт!.. 
А между тем не так он сер, 
как это кажется кому-то, 
когда из лужицы хлебнув, 
к заре закидывает клюв. 
 
На нем увидит, кто не слеп, 
наряд изысканных расцветок. 
Он солнце склевывает с веток, 
с отшельниками делит хлеб 
и, оставаясь шельма шельмой, 
дарит нас радостью душевной. 
 
А мы бродяги, мы пираты,— 
и в нас воробышек шалит, 
но служба души тяжелит, 
и плохо то, что не пернаты. 
Тоска жива, о воробьи, 
кто скажет вам слова любви? 
 
Кто сложит оду воробьям, 
галдящим под любым окошком, 
безродным псам, бездомным кошкам, 
ромашкам пустырей и ям? 
Поэты вымерли, как туры,— 
и больше нет литературы. 
 
1977