|
||
|
1927. 14.10. Родился в Москве, проживает в коммуналке в Плотниковом переулке 1937. Арест дяди Жоры 1939. Расстрел дяди Жоры 1941. Эвакуация. Ургенч, Туркменская СССР 1943. Нукус, Кара-Калпакская ССР 1944. Гибель отца на фронте, переезд в Муром 1946. Возвращение в Москву, поступление в техникум, живет с матерью в бараке в Сокольниках 1947. Окончание техникума. Подсобный рабочий на деревообрабатывающей фабрике 1949. Устраивается работать бухгалтером на деревообрабатывающий комбинат 1951. Переезд с матерью в комнату в коммуналке в Хлебном переулке 1953. Смерть матери 1968. Увольнение с комбината 1969. Работает сторожем на мебельной фабрике 1976. Московская психиатрическая больница Матросская Тишина 1982. Живет на инвалидную пенсию 1989. 09.01. Умер от инфаркта в Боткинской больнице. Похоронен на Ваганьковском кладбище 1947 12/06. 1947. Всю ночь не сомкнул глаз. Голова, словно кипящий чайник, который, , переливаясь, пыхтит на плите. Тысячи пузырьков с легким шипением роятся под черепом, а пар создает такое давление, что того и гляди- глаза вылезут из орбит. Только одно дает утешение - ветвь черемухи прохладная, темная, влажная в этом раскаленном аду протянулась из открытого настежь окна. 18/06. 1947. Ничего неохота делать. Снова ходил насчет работы, та же скотина в отделе кадров прошамкала что -то невразумительное. Полно контуженных и пьяных. Нашел резной подлокотник от кресла, вечером очистил его от грязи, оказалось красное дерево. Ночью снова не мог уснуть, вспоминал всю свою жизнь, дом в Плотниковом переулке и дядю Жору. У него была палка из красного дерева. «Дореволюционная», говорил он, любовно поглаживая тяжелый, фигурный набалдашник, на нем был вырезан чертик, обхвативший двумя руками длинное отполированное яйцо. По словам дяди в яйце был заделан кусок свинца. «Если нужно, то пол головы снести можно» - мечтательно пояснял он предназначение искусно сработанной безделицы. Но чтобы пустить такое в дело, то об этом я никогда не слыхал, зато полированный конец палки часто использовался совсем для другого. Дядя Жора часто зазывал меня к себе, я любил сидеть в его маленькой полутемной комнате, расположенной в самом конце коридора. Мебели там было на целую квартиру, так как его несколько раз уплотняли, поэтому на письменном столе стоял еще один стол с бронзовыми грудастыми девами, приделанными к ножкам, на шкафу стояли стулья, словом двигаться в его комнате можно было боком, да и то с трудом, зато когда я добирался до глубокого плюшевого кресла, то с наслаждением располагался в его темно-красных недрах, дядя с удобством садился напротив и начинал рассказывать. Какой он был рассказчик! Особенно я любил историю мальчика Аладдина и волшебной лампы. Когда повествование доходило до места, когда Магрибинец захлопывал дверь в подземелье, и ужас буквально парализовывал меня, дядя близко наклонялся ко мне, так что поры его большого красноватого носа были отчетливо видны, сам он становился похожим на Магрибинца, а я от страха готов был лишиться сознания, в этот момент я чувствовал, как полированная рукоять трости осторожно раздвигает мне ноги и плотно примыкает к промежности, переполнявший меня ужас переходил в сладчайший спазм, все плыло перед глазами, и я проваливался в подземные сады, где среди драгоценных самоцветов покоилась волшебная лампа. Постепенно аладдинова лампа и тяжелый деревянный набалдашник слились в моем сознании в одно целое, я часто просил об исполнении желаний, прикасаясь рукой к лоснящейся поверхности красного дерева. Дядя охотно давал мне для этого палку, как это ни странно, желания исполнялись. Я хорошо запомнил ту душную августовскую ночь, хотя прошло уже десять лет, каждый ее миг сидит у меня в голове. Весь день накануне мне было не по себе, и вечером тревога так меня мучала, что я решился на крайний для себя поступок: я тихо пробрался в дядину комнату и стащил палку. Проснулся я глубокой ночью, кто -то громко колотил во входную дверь. В коридоре зажегся свет, загрохотали тяжелые шаги, народу было много, меня затрясло от страха. Мать в длинной ночной сорочке прокралась к двери и следила за происходящим в скважину, потом отпрянула, на цыпочках подошла к отцу и шепотом произнесла: «За Георгием Дмитриевичем пришли». Грубые громкие голоса и топот в коридоре не прекращались. На меня словно накатился чугунный каток, неведомая сила швырнула и понесла к краю воронки где начиналось что- то другое, отличное от жизни. Я полуживой рукой нащупал под кроватью дядину трость, осторожно втянул ее и крепко зажал тяжелую рукоять между ног, другой рукой я поглаживал сверху полированную поверхность древесины. Постепенно шум в коридоре стал уноситься дальше и дальше, я шел по сверкающему подземному саду, по дорожке посыпанной бирюзовым песком. 12/07 1947 Двоюродный брат отца, Василий Петрович помог устроиться мне на деревообрабатывающую фабрику. Расположена она недалеко, на территории ВСХВ, теперь там новую выставку готовить собираются, работы - уйма. 27/07 1947 С транспортом совсем плохо, каждый день всякая пакость происходит и сегодня я встал пораньше и до фабрики пешком дошел. Уложился в час двадцать. Летним утром пройтись- одно удовольствие. 23/08 1947 Вчера сильно покалечился. Накаркал себе. Трамваи ходят редко, и как идти на работу, то ждешь обычно не меньше 10 - 15 минут следующего. А пешком ходить не всегда время позволяет. Народу, конечно, в это время бывает прилично. Часто и до драки доходит. Я прицепился к подножке, когда там уж все было людьми облеплено. Держался еле-еле, а как стали подьезжать к мосту, какая-то сука меня по яйцам лягнула. Я, естественно, на мостовую со всего маху, спасибо на подъеме вожатый ход сбросил, да и машины рядом не было. Сознания не потерял, но от боли выл благим матом. Меня мужики оттащили к тротуару, там провалялся не меньше часа, хорошо не зима. Лежу, постанываю, а никому дела нет. Наконец, бабка какая-то с дворником меня во двор оттащили и бабка эта мне попить принесла и лекарство накапала, а то уже и мутиться в голове стало. Не прошло и трех часов, как отвезли меня в Русаковскую больницу. Там опять же народу - тьма, все забито, в приемном покое давка и скандал. Только после обеда меня хирург осмотрел. В общем, я худшего ожидал. Нога вывихнута и два ребра поломаны, не считая ушибов. Хирург, мужик хороший оказался, он мне еще сотрясение вписал, что бы полное сохранение зарплаты до двух недель получилось. И до дому на санитарной довезли отлично. 25/08, 1947 Вот лежу тут в постельке, мне мамаша еду носит превосходную, балует. Отпуск получился нечаянный. А с работы отчислить не имеют права - у меня полный букет получился: и переломы, и в трезвом виде, и по дороге на работу, тут все чисто. Производственная травма. 2/09, 1947. Боль уже почти прошла, и передвигаюсь теперь почти свободно. Но сон снова нарушился, хотя сейчас полный отдых и все такое. Последней ночью много раз просыпался и подолгу не мог заснуть. Свет от уличного фонаря падает на стену против того места, где я лежу. Он проходит сквозь кисейную занавеску, которая все время шевелится от сквозняка. От этого световое пятно в темноте расплывается, как в тумане и слегка меняет форму. Когда мне не спится, я стараюсь неотрывно смотреть на него, и это иногда помогает снова заснуть. Но этой ночью сон не приходил, хотя я как мог пристально всматривался в это самое пятно. И постепенно мутновато- тусклый участок стены стал светлеть и вокруг него получилось целое сияние. Из самого центра этого света стали выплывать всякие фигуры, двигаться и даже говорить со мной. Я снова увидел дядю Жору, он был совсем рядом и говорил тихо и ласково, потом фигура его отодвинулась, он закрыл свое лицо длинноносой маской и постепенно растаял, а я заснул и крепко спал до утра. 4/09, 1947. Всю ночь снился олень. Большой, красивый, он бегал вокруг меня, и я чувствовал приближение его разгоряченного сильного тела. Порой его черные дрожащие ноздри были совсем рядом с моим лицом и запах этого прекрасного животного входил в меня с бодрящий воздухом леса. Его большие, тяжелые рога глухо постукивали, когда он резко опрокидывал голову, обдавая меня брызгами холодной росы. А потом он убегал в лес, исчезал в резком чередовании солнечных пятен, с шумом раздвигал на ходу густой кустарник и снова вырастал передо мной. Он исполнял танец, каждое движение которого было мне бесконечно знакомо и понятно, влекло, опьяняло все мое существо. Утром я долго лежал, вспоминая этот сон, чувствовал себя разбитым и оставленным, силясь представить перед глазами еще раз фигуру животного. Когда дядю арестовали, дверь его комнаты оставалась долгое время опечатанной. Помню какой резкий страх и тоску испытывал я, различая в темноте коридора, светлые полоски бумаги с фиолетовыми печатями, которыми была заклеена заветная для меня дверь. Спустя три месяца в нашу коммуналку снова пришли чужие, служивые люди, они выносили дядину мебель. Вся обстановка его комнаты была погружена на автомобиль и увезена. Хотя помещение было совсем маленьким, кузов здорового, крытого грузовика был доверху набит. На следующий день, проходя мимо его комнаты, я увидел, что дверь приоткрыта, сердце мое учащенно забилось и я бесслышно скользнул вовнутрь. Комната Дяди Жоры была совершенно пуста, если не считать жалких обломков мебели и разбросанного по полу мусора. Все во мне пронзительно сжалось. Как любил я раньше переступать этот порог! А теперь убогие, голые стены. Там, где в торце комнаты стоял массивный резной шкаф на стене краснел обрывок старых обоев. Я подошел, протер пыль и стал внимательно их рассматривать: видимо, когда - то это была дорогая и красивая обивка. Они были сделаны то ли из шелка, то ли из какой- то специальной бумаги. Теперь это было сплошь покрыто пятнами и плесенью, но кое где еще сохранился прежний цвет, словно на стене выступили алые капельки крови. Тускло пробивались золотые линии рисунка: изображение сидящего оленя с ветвистыми рогами и дерево с густой кроной. Среди мусора на полу я нашел несколько поцарапанных и затоптанных фотографий, одна из них была наклеена на плотный кусок картона с золотым обрезом, картон был окрашен в синий цвет, на самой же фотографии был изображен юноша в маске, возлежащий на старинной кушетке. Синий цвет подкладки был притягательно глубок, словно содержал какую -то забытую тайну. Эту фотографию мне удалось сохранить, несмотря на все тяготы последующей жизни. продолжение |
