Данила Давыдов
РЕФОРМА В ЧИСТОПИСАНИИ
Драматическая фантазия в одном действии.
("Трилогия качеств", часть II).
ДЕЙСТВУЮТ:
Писатель
Посетительница
а также
Горничная
Следователь
Мальчик-газетчик
Кабинет Писателя. Полутьма. Голые стены (по желанию режиссера они могут быть обклеены рваными газетами). Дверь, напротив нее - стол. За столом (спиной к двери) сидит ссутулившийся Писатель. В двери появлятся Посетительница - нечто среднее между Софьей Перовской и Гретхен.
Писатель (не оборачиваясь, ровным голосом): Вы пришли меня убить.
Посетительница: Откуда вы знаете?
Писатель: У меня такое чувство, что вы под кожей храните револьвер.
Посетительница: Вы ошиблись. Я не захватила никакого оружия.
Писатель: Следовательно, вы задушите меня руками. У вас должны быть сильные руки, хоть моя шея и худосочна. Не кажется ли вам, что сюжет этой пьесы излишне напоминает "Ночной разговор с палачом" Дюрренматта? Впрочем, вы, конечно же, ничего подобного не читали.
Посетительница: Мы проходили эту пьесу в прошлом году.
Писатель: Ах так... (Впервые оборачивается и смотрит на нее.) Это меняет дело.
Посетительница: Собственно говоря, у меня к вам вопрос...
Писатель: Погодите. Вы - не та, за которую себя выдаете. Зачем вам понадобилось убивать меня?
Посетительница: Я пока еще этого не сделала.
Писатель: Почему? Ну да, у вас не было времени...
Посетительница: Я владею временем в той степени, что мне необходима.
Писатель: Вы даже не представляете, как я страдаю - и уже который год! (Встает со своего места и ходит туда-сюда по комнате.) Все хотят меня убить. Лучший друг, - кстати, довольно известный филолог, - убеждал меня, будто я страдаю манией преследования, а потом, как-то вечером, чуть меня не зарезал. Насилу спасся от преждевременной гибели. Мои произведения разносят в пух и прах. Кстати, знаете, про что была моя пьеса?
Посетительница: Что-то не припоминаю.
Писатель подходит к Посетительнице и шепчет ей на ухо. Та ужасается.
Посетительница: Неужели?
Писатель: Представьте себе. Ничего особенного - а как на меня накинулись! Мол, какие-то психушки, какие-то отравления, трупы... Да, трупы! Чего в этом особенного? Вы, например, - неужели никогда не видели живого трупа?
Посетительница: Признаюсь - ни разу. Мертвые - бывало, а живых не приходилось...
Писатель: Да... но вам простительно. Все-таки, молодая девушка...
Посетительница: Знаете сколько мне лет?
Писатель: Семнадцать-восемнадцать.
Посетительница, повторяя маневр Писателя, наклоняется к его уху; приходит черед ужасаться ему.
Писатель: Быть не может!
Посетительница (смущенно улыбаясь): Я имела в виду и прошлые жизни...
Писатель: Слава Богу. Мы возвращаемся в знакомые рамки реализма. А не то- оказались бы вы старухой, а я - покойником. Бр-р! Еще один аргумент для моих злопыхателей. Меня и так объявили абсурдистом, авангардистом, модернистом, постмодернистом, постпостмодернистом...
Посетительница: А вы?
Писатель: А я в это время создаю гениальное творение, которое повергнет всех врагов во прах. Представьте: драма из жизни великого человека, который, на самом деле, является сволочью. Вот, например...
Писатель выходит на авансцену. Его лицо проясняется, голос становится тверже, сутулость исчезает; он становится монументальным двойником самого себя. На него направлен яркий свет. Писатель декламирует:
Выдающийся деятель,
Лауреат многих премий,
Знаменитый воспитатель юных душ,
Участник множества международных обществ,
Постоянно сидящий в президиумах заседаний,
Ученый и педагог, устроитель общественного блага,
Специалист по выяснению необходимых истин -
Встал поутру, облачился в халат, и напившись кофею,
Уселся за стол писать новую речь
Или статью для газеты со странным названьем "Газета".
В статье говорилось о необходимости просвещения
И воспитания какого-то стержня внутри человека;
Вдруг раздался громкий звонок, дверь раскрылась
И в кабинет вошел посетитель или посетительница.
Свет гаснет. Писатель вновь сморщивается.
Посетительница: И... что там случится дальше?
Писатель: Девушка, которая пришла к великому писателю, достанет из себя стрелятель, именуемый пистолетом, и, проделав в великом деятеле небольшую дырку, оставит на стол письмо, заключающее в себе ряд букв, - бессмысленный, как его не верти. Вся беда в том, что я не умею писать прозой.
Посетительница: А как же... сейчас?
Писатель: Это... э... ну, как бы сказать, первая попытка. К тому же, судя по всему, получается весьма вторичное произведение. Я на него особенно не расчитываю.
Посетительница: У вас на лбу выступил пот. Вы чего-то боитесь.
Писатель: Несомненно. Умирать - это так непривычно...
Посетительница: Вы хотите покончить с собой?
Писатель: Нет... с чего вы взяли. Просто я ожидаю, когда начнется то, что должно начаться.
Посетительница: Понимаю. Вы все еще думаете, что я вас убью. Даже если это когда-нибудь произойдет, то только не теперь.
Писатель: Почему?
Посетительница: Я хочу досмотреть пьесу до конца.
Писатель: Не вижу никакого интереса в том, чтобы наблюдать за самим собой. Поэтому меня совершенно не волнуют созданные мной вещи. Они перестают существовать для меня! Конечно, мне важна их судьба, но - не их суть. Вообще-то я гений. И все об этом знают. Но молчат. И, к тому же, хотят меня убить. И вы тоже.
Посетительница: Который сейчас час?
Писатель: Очередной.
Посетительница: Благодарю вас.
Писатель: Скажите, вы хорошо смазали свое оружие?
Посетительница: Понимаете ли, я вам хочу задать один вопрос...
Писатель: Не сейчас, не сейчас. Вот, послушайте-ка лучше замечательный пассаж, который я только что придумал...
Писатель выходит на авансцену; с ним происходят все те же изменения, что и в первый раз. На него направлен яркий свет. Писатель декламирует:
Толпы топчут пол, покрытый людьми,
Вспышки фотоаппаратов затмевают глаз сверхновой.
Говорит один корреспондент:
"О, солнце нашей эпохи!
Вернись, мы простим тебе то, что еще не простили!
Ты был звездой, ты был человеком,
Ты был дважды героем
И памятником дважды герою на собственной родине".
Говорит другой: "Мы
Найдем злоумышленника, будь он неладен!
Ему явно не нравятся наши буквы,
Наша бумага, наше небо, наши очки.
Его ищут пожарные, ищет полиция,
ищет несколько выдающихся сыщиков из небезызвестного управления.
Когда его поймают - немедля повесят на первом попавшемся фонарном столбе,
Предварительно переломав все ноги".
Говорит третий: "Ужель
Смерть разлучила нас - о, не верим!
Один из философоф доказал: смерти нет.
Значит, ты на свет сейчас появился
В облике мокрого ребенка с особой отметиной потаенной.
Поверь - мы тебя обучим и провозгласим!"
Плач постепенно скрещивается со штукатуркой.
Входит инспектор в шляпе. Толпа расступилась.
Свет гаснет. Писатель возвращается в прежнее состояние.
Писатель: Там еще будет молитва инспектора у тела убиенного и, чуть погодя, всеобщий парад небесных сил. Потом - интермедия: бутерброды, дискотека и беседы о мордобое.
Посетительница: Ваш замысел впечатляет. Когда вы его обнародуете?
Писатель: Вот уж не знаю. Если вы меня убьете - то никогда. Пока он покоится в моем мозгу, целиком и полностью разделяя заботы автора.
Посетительница: Мне вовсе не хочется вас убивать.
Писатель: По-моему, наш разговор затянулся; действие стоит на месте. Надо бы вставить какое-нибудь эпизодическое лицо.
Стук в дверь. Появляется Горничная.
Горничная: Позвольте убрать вашу комнату.
Писатель: Да-да, прошу вас. (Посетительнице.) Теперь - другое дело. Дальше горничная подслушает наш разговор об убийстве (Горничная внимательнльо слушает.) и сообщит в полицию. Приедет следователь, и тут-то действие начнет действовать.
Горничная (она нашла в углу какой-то предмет - галошу, ночной горшок или что-нибудь в этом духе - и, любовно прижимая к себе находку, направляется к двери): Извините за беспокойство. (Уходит).
Тотчас появляется бравого вида молодой человек - Следователь.
Писатель: Заходите, заходите.
Следователь: Здравствуйте. Видите ли, я - следователь по особо опасным преступлениям. С кем имею честь?
Писатель: Я - гениальный писатель нашей эпохи.
Следователь (пристально смотрит на него): Что-то не узнаю. (Смотрит на Посетительницу.) А это кто такая?
Писатель: Это - безымянная девица, желающая совершить непозволительное правонарушение.
Посетительница (непринужденно улыбаясь): Господин писатель предполагает, что я хочу его убить. А я еще не решила, что мне делать.
Следователь: Дайте подумать. (Думает.) А кто же звонил в полицию?
Горничная (входя): Это я звонила. Они разговаривали об убийствах. А еще я нашла вещественное доказательство. (Демонстрирует найденный предмет.)
Следователь: Дайте подумать. (Думает.) А вы кто?
Горничная (гордо): Я - горничная. Я родилась здесь и воспитана в традициях почитания почитаемого. Кроме того, я ношу имя Лукреция и брелок для ключей, изображающий герб отечества, в кармане.
Следователь (оглядывает Горничную с головы до ног): Я вынажден пригласить вас в соседнюю комнату... для дачи показаний. (Выходит, уводя за собой Горничную.)
Писатель (Посетитеьнице): Вот видите, как живо развивается действие!
Входит Мальчик-газетчик.
Мальчик-газетчик: Газету желаете? "Наша правда", "Вестник очередной власти", "Лиературно-художественные и полицейские ведомости"!
Писатель: Дай-ка последнюю.
Мальчик протягивает газету и убегает, не заикнувшись о деньгах.
Писатель: почему он не потребовал платы? Вечно в моих пьесах эти недоработки, спешка... Ладно, потом исправлю. Ну-ка, что здесь написано... (Углубляется в чтение первой полосы, вдруг чертыхается.)
Посетительница (участливо): Опять вас ругают?
Писатель: Да нет, вот, посмотрите сами. (Протягивает ей газету.) "Следователь такой-то задержал горничную Лукрецию, обвиняемую в покушении на жизнь литератора такого-то" То есть меня. Тьфу ты. Этот полудурок должен был арестовать вас. А вы меня - застелить. (Садится на стул, спиной к двери и к Посетительнице, которая присела на корточки около двери.) Стреляйте быстрее.
Посетительница: Но у меня нет пистолета.
Писатель: Не важно. Стреляйте.
Посетительница: Все же, я хотела бы вас спросить...
Писатель: Нет, нет, еще рано. Сначала - стреляйте.
Посетительница (робко): Вы, кажется, говорили, что можно задушить...
Писатель (нетерпеливо): Душите, душите!
Посетительница подходит к Писателю, берет его за горло и пытается придушить. Ничего не выходит. Обессилевшая, она садится на пол за его стулом.
Посетительница: Не могу! У вас толстая шея.
Писатель: У меня т о н к а я шея! Врач четко сказал: у вас, мол, т о н к а я шея, так что остерегайтесь, как бы вас не придушили. Это у вас слабые руки.
Посетительница (покорно): У меня слабые руки.
Сидят молча.
Посетительница: Сколько сейчас времени?
Писатель: Сколько-то. Любой ответ не будет содержать никакого смысла. У меня была на эту тему элегия: "О время! Я на могиле твоей, / опять перед нами полки лебедей, / минуты потухли..
."Посетиельница: Я помню. Она входит в школьную программу.
Писатель: Вы знаете, мне собираются поставить памятник в форме плевательницы.
Посетительница: Это по вам видно.
Писатель (поворачивает голову, смотрит в глаза Посетительнице): Что вы подразумеваете?
Посетительница (не отводя глаз): Ничего.
Писатель: Да. (Опять отворачивается.) Я надеялся, что вы подскажете мне, как описать душевное состояние преступницы, которая прячется в закоулках мегаполиса.
Посетительница: Откуда я могу это знать?
Писатель (поворачивается): Но ведь вы собираетесь меня убить!
Посетительница: Но я пока этого не сделала!
Писатель: Логично. (Отворачивается.) Все же попробуйте представить: ночь, трущобы, дрожащая девица, только что совершившая злодеяние - побудительные причины нам не ясны - крадется, думая: когда ее настигнет заслуженная кара.
Писатель встает, выходит на авансцену. Метаморфоза повторяется. Яркий свет. Писатель декламирует:
Ее лицо, приобретя бледность прокаженной нищенки,
направлено на луну. Ноги бредут сами по себе.
Она шарахается от каждой крысы,
Она разговаривает сама с собой.
"Зачем, - думает она, или же говорит, - не все ли равно, -
Зачем я сделала это? Не деньги, не убеждения,
Не шантаж - что же? Сама не знаю.
Пытаюсь найти в голове отверстие для ключа,
Но ключ проваливается в пустоту."
И она бредет, все больше срастаясь с тенью,
Все больше уподобляясь несчастному мотыльку
Или повесившемуся Иуде, которым
Оня и является, в сущности. Слезы не сохнут.
Свет гаснет. Писатель меняется в обратном направлении.
Писатель: Ну как, похоже?
Посетительница: У вас замечательный слог. Вы, должно быть, классик. Непонятно, за что вас ругают.
Писатель: Все злопыхатели, все злопыхатели. Теперь, надеюсь, вы, наконец, решились привести меня в исполнение.
Посетительница: Отнюдь.
Писатель: Ну что мне с вами делать? На колени встать? (Становится перед ней на колени.) Стреляйте, стреляйте - пора заканчивать пьесу!
Посетительница: Куда вы торопитесь?
Писатель: Я уже объяснял: я не умею писать прозой. Попробовал и вижу, что не получается. Вы, например, - крайне неудачный персонаж. (Встает с колен.) Я давно не писал столь неубедительно. Ну, право, что вы за существо! Разве бывают такие девушки? (Хватает ее за руку.) Это что - рука? (С отвращением отбрасывает. Прикасается к ее щеке.) Это что - щека? лицо? (Касается ее носа.) Нос? Что угодно, только не заявленное в тексте. (Смотрит на свою руку, как будто притронулся только что к какой-то липкой гадости.) Кажется, я исписался. Все, закончу эту пьесу и пойду повешусь. Давно собирался, но как-то руки не доходили.
Посетительница: Но сначала вы ответите на один-единственный вопрос.
Писатель: Какой еще вопрос? Как вы мне надоели со своими вопросами! Потом, потом...
Входит Следователь, он явно смущен.
Следователь: Извините, что я вас еще раз беспокою, но та горничная, которая готовила на вас покушение, - ну та, Лукреция, или как ее там, - бежала из-под стражи. Я пришел предупредить: она может попытаться отомстить вам, так что будте начеку. (Уходит.)
Писатель: Безобразие. Это уже ни на что не похоже. Прямо Конан-Дойл. Или Агата Кристи. Кстати - милейшая была женщина; сама совершала преступления, а потом их описывала. А Черчилль, обожавший ее книжки, покрывал все, пока она и его не укокошила.
Посетительница (рассеянно): А отчего она умерла?
Писатель: Так... подавилась рыбной косточкой.
Входит Мальчик-газетчик.
Мальчик-газетчик: Газету желаете? "Наша правда", "Вестник очередной власти", "Лиературно-художественные и полицейские ведомости"!
Писатель: Дай-ка последнюю.
Мальчик-газетчик протягивает газету и собирается убежать.
Писатель: Постой, а плата?
Мальчик-газетчик: Про плату в тексте ничего не сказано. (Убегает.)
Писатель: Вот - говорил же я, что не умею писать прозой. Вечно у меня куда-то пропадают бытоописательные подробности и детали, отсутствует причинно-следственная связь... и еще бесконечные повторы... (Углубляется в чтение первой полосы, вдруг чертыхается.)
Посетительница: Что на этот раз?
Писатель: Вот, посмотрите сами. (Протягивает ей газету.) "Горничная Лукреция, обвиняемая в покушении на жизнь литератора такого-то, - о чем наша газета уже писала, - и бежавшая из-под стражи, была найдена нашими бравыми представителями наших бравых правоохранительных органов и застреляна при попытке сопротивления властям. В кармане преступницы обнаружены: брелок в форме национального герба, билет на Копенгаген и початая банка лисьего яда, замаскированная под финский нож." Как мне это надоело. Который раз пытаюсь построить хоть сколько-нибудь правдоподобный сюжет и - вот ведь опять!.. (Садится за стол, спиной к двери и Посетительнице.) Так вы будите меня убивать или нет?
Посетительница: Я шла к вам, держа в уме спорную последовательность будущих действий. Во-первых, у меня был вопрос. Во-вторых, по причинам, которые знать вам вовсе не обязательно, я собиралась лишить вас жизни. В-третьих, я собиралась проделать то же и с собой. В-четвертых, я отбросила последние две идеи, как бессмысленные. В-пятых, я предпочла не делать ничего.
Писатель: Таким образом, вы - лишний персонаж. Убивать меня вы не собираетесь. Но что же вы собираетесь предпринять?
Посетительница: Я задам вам вопрос.
Писатель: Задавайте. Но потом убейте меня. Или себя, на худой конец. Пьеса должна закончиться по-человечески.
Посетительница (некоторое время молчит, что-то вспоминая; потом, с удивленнным видом): Я забыла.
Писатель (оборачивается и переспрашивает): Что вы сделали?
Посетительница (искренно): Забыла свой вопрос. Вот ведь незадача. Давайте попробуем вместе угадать, что я от вас хотела.
Писатель: Вряд ли вы могли возжелать меня. Мое убийство вас, увы, не интересует. Мои пьесы и враги - тоже. Друзей я описал в комедиях и все они стали врагами...
Посетительница: Ваше имя? возраст? - кому это нужно... Который час? - я уже спрашивала...
Напряженно думают.
Писатель: В наших поисках утерянного вопроса отсутствует цель, как она отсутствует и во всем моем творчестве.
Посетительница (торжествующе): Вот!
Писатель (иронично): Что - вспомнили?
Посетительница: Да... Вы - писатель?
Писатель (настороженно): А то кто же еще?..
Посетительница: В смысле, - вы написали хоть что-нибудь еще, кроме собственного жизнеописания, выраженного праздными разговорами, жестами и пустым молчанием?
Писатель: Я пишу эту пьесу. Но она не получается.
Посетительница: Тогда я тем более не буду вас убивать. Если что-то не получается, лучше пусть не получается все сразу.
Писатель: Я всегда говорил, что следует опасаться подлости со стороны собственных персонажей.
Посетительница: Почему-то вы думаете, что я - ваш персонаж. В то время как мне кажется, что вы - мой персонаж, вернее - персонаж моей пьесы.
Писатель (ошарашено): Вы тоже пишете?!...
Посетительница: Точно также, как и вы. Я автор единственного, но весьма выдающегося произведения.
Писатель (совершенно выбит из колеи): Но я не читал критики...
Посетительница (очень четко):
Вы никогда ничего не читаете. Вы занимаетесь самопознанием.Писатель: Как ваше имя - быть может, я слышал когда-нибудь...
Посетительница (жестко): Не скажу.
Писатель (встает и подходит к ней вплотную): Вы меня убиваете.
Посетительница: Но вы сами этого хотели.
Писатель: Да. Действительно. Теперь я, кажется, начинаю понимать, чем должна закончиться пьеса.
Посетительница: Чем же?
Писатель: Убийца в полночь подходит к памятнику великому деятелю и разговаривает с ним.
Писатель выходит на авансцену, но обычного преображения не происходит. Он, уставший, сутулый и сморщившийся, производит самое жалкое впечатление. Яркий свет. Писатель декламирует:
"Да, - говорит она, - я тебя убила,
Но, - говорит она, - это было заслуженное наказание.
Я долго бродила по подвалам, червя всем напоминая,
Осуждала свое подсудное деяние, боялась за судьбу шеи и головы.
Теперь же, видя тело твое, глядя на твой бронзовый лик,
Осознаю, что, конечно же, убийство зачтется на Том или Этом свете,
Но действие оказалось благоденствием."
"Почему? - жалобно проговорил памятник, - Разве я
не принес пользы излюбленному народу?"
"Но, - произнес памятник, немного подумав, - неужто
Всем мы не сочиняем самих себя? Неужели
И ты не сочинила себя - ведь пока
Ты ведешь беседу с моим тяжеловесным памятником,
Сам я, как ни в чем не бывало, сижу в кабинете, пью кофий,
Готовлю самому себе надгробную речь, ты же
Тихо в прихожей сидишь, ожидая приема."
"Я так и думала, - прошептала она, - опять
Я ошиблась в расчетах, спутав игру
С неигрой, не найдя жизни под слоем
Игры." "А может, - задумчиво он заключил, -
Там, под слоем этим, и нет ничего, только следующий слой,
Под которым еще один и еще один." Они замолчали,
А потом она, не попрощавшись, ушла. Памятник,
Умевший молчать не хуже прочих,
Подумал: "Видимо, я что-то напутал.
Все-таки есть у меня реальная заслуга, реальное
Доказательство смысла жизни. Пусть я
Оказывался то сволочью, то гением, то живым, то мертвецом, то памятником,
то автором, то персонажем -
Все-таки я сделал по крайней мере одно действительно важное дело.
Это - поступок, это - историческая заслуга,
С которой я войду в сердца обыкновенных людей. Это -
Реформа в чистописании."
Свет гаснет.
КОНЕЦ
25-26.02.95
01-02.03.95
ПРОЕКТ ЛИТЕРАТУРНОГО ЖУРНАЛА В ИНТЕРНЕТЕ
И.Кукулину, Ст.Львовскому
1.
никогда никому не буду звонить
никогда ни с кем не буду говорить
никогда не буду собою быть
буду быть вне зависимости от себя
где-то там витать где-то там
проволочный нимб теребя
отдаваясь деревам и цветам
2.
3.
4.
5.
6.
7.
март 1999
я надеюсь что она не чумная
в крайнем случае несущая на себе
вирус гриппа или какое-нибудь такое же говно
книга про революцию-905
найденная баскаковым на парапете
когда мы пили палёный портвейн
солнечный берег в разрушенном магазине
испещрённом граффити
типа сухарь-мудак
и отданная мне
т.к. я собираю всякую дрянь
в доме своём храню никому не показываю
думаю это меня удержит
от совершения более стрёмных дел
песня с бурей вечно сёстры
так зовётся поганый том
издан московским рабочим суровый дядька
так представляю вытачивал её на станке
сделал на зависть любой болванке
ржавчина не возьмёт книжный червь обломает зубы
пусть беды над нами как тучи плывут
пишет филипп шкулёв пролетарский поэт
мы любим душою не праздность а труд
с трудом благодатным нам всё не почём
на странице 87
труду мы хвалебную песню поём
и далее
только трудом
все мы живём
вот оно ёбаный рот
дурно пахнущие мёртвые слова
пахнут не более дурно чем ваши живые
славные милые добрые мои
умницы гении мастера филигранных вязей
укладывающие пинцетами строчки на аптекарские весы
пахнут не более дурно когда воротит от сладкого
когда среди ночи ссышь в кустах у сущёвского вала
когда понимаешь что тонкая грань между своим и чужим
утрачена безвозвратно
только трудом
все мы живём
ночью и днём
ночью и днём
только трудом
только трудом
труд это кайф
ёбаный рот
пусть лежит там в третьем ряду
между зайцевым и шмелёвым которые никогда никогда
во второй раз не будут открыты
разве что я наконец устроюсь в хорошую школу
буду детям трахать мозги
русской литературой мировой культурой
пушкиным пушкиным родным языком
пусть там лежит пока я буду
находиться в неположенном месте
в электронной версии у феди францева
сучьим детям из хороших семей сообщать неправду
пuздить у львовского внутристиховые пробелы
думать что всё обойдётся
ирка думает что всё обойдётся
думает что наши в конце концов победят
как бы не так!
мы рождены чтобы читать говёные книжки
про революцию придуманную нечистоплотным доцентом
в пьяном бреду неизвестно в каком году
раньше я говорил хороших поэтов
раз-два и обчёлся хлопал в ладоши раз два
это ни к чему привести не способно кроме как к цдлу
к библиотеке имени боборыкина где каждый четверг
собираются мы прокуроры ангела
если думать что бродский и седакова
или думать что бреннер и летов
разницы никакой
всё равно дорога на сайт вавилон
я люблю этот сайт есть свидетели и помимо Господа
дорога на башню претендующую на то
чтобы дефлорировать небо
потому что единственный в этом мире поэт
это филипп шкулёв
только трудом
все мы живём
ночью и днём
ночью и днём
только трудом
только трудом
труд это кайф
ёбаный рот
теперь пора убивать вас дорогие друзья
по одиночке не называя имён
ближе к утру когда вот-вот рассветёт
с метафизическим ножом за спиной
красться переулками не указанными на карте
чтобы увидеть как москва не поверит слезам
как не утрёт их своим пуховым штандартом
как рассвет откажется понимать
суть постыдных вещей показанных вопреки
декларации прав человека
как сказал ещё один замечательный непоэт
adieu adieu
soleil cou coupe
последняя строчка в переводе кудинова звучит
как солнце с перерезанным горлом
какая хуйня
шкулёв бы сказал много лучше
типа ты эти цветы сбереги
чтоб их не сгубила невзгода
и злые не смяли враги
как это круто!
гораздо круче нежели слова недоноска
написавшего a child`s first trip
away from home
that moment of freedom
потому что свобода это право назвать говном
тех кого ты по-настоящему любишь
только трудом
все мы живём
ночью и днём
ночью и днём
только трудом
только трудом
июнь 1999
