Николай пошел вперед, движимый исследовательским любопытством, а ходить туда вовсе не следовало. Вообще, встречая маленькую коренастую дверь на заднем дворе, лучше спокойно пройти мимо, не нужно ее трогать; городская мифология (а такие двери, понятное дело, встречаются только в постройках городского типа) связывает с ними различные виды неприятностей - компендиумы наркоманов, логова сумасшедших работников котельной, архитектурные шутки типа "колодец" и прочее, ничем, строго говоря, не лучшее, нежели только что перечисленное. Поначалу Николаю везло: ничего из традиционно за таким дверьми размещаемого он не встретил. С двух сторон были стены, еще с двух, соответственно, пол и потолок. Сзади осталась дверь. Оставалось еще условно существующее "впереди". Там было темно и чертовски загадочно. Николай осторожно двинулся вперед, упреждая движения собственного тела разведывательными акциями, совершаемыми носком ботинка. По мере продвижения в темноту становились слышны какие-то звуки, что указывало, как казалось Николаю, на присутствие чего-то живого.
По мере приближения источника звука (а о приближении его Николай заключил из увеличения громкости шумов) становилось все более очевидным, что что-то живое находится в довольно затруднительном положении. С каждым шагом количество информации возрастало, и Николай начал различать сперва отдельные слова, а потом и целые фразы ("Это секретная информация! Это секретная информация!"). Пожалуй, голос, произносивший эти отрывистые и малосодержательные реплики явно октавы на две повыше, чем ему это обыкновенно было свойственно, принадлежал мужчине и звучал столь нетрадиционным образом не без посторонней помощи. По ходу размышлений, приведших Николая к только что описанным нами выводам, шеф миссии сделал очередной поворот и прямо перед собой увидел маленькую светящуюся точку. Распознав в ней замочную скважину, наблюдательный наблюдатель категории Х приложил к ней свой наблюдательный глаз и принялся наблюдать.
Открывшаяся картина оказалась до неприличия кинематографичной, так что Николай подумал даже, что какой-то остроумец вставил в замочную скважину телевизор. Первым делом Николай увидел обладателя неестественного голоса - он располагался в большой кубической клетке и отчаянно орал. Сама же клетка висела приблизительно в метре над полом, непосредственно напротив замочной скважины, метрах в пяти от Николая. Человек в клетке выглядел как мужчина лет двадцати пяти, небритый приблизительно с неделю, нечесаный приблизительно еще с неделю, одетый в какие-то лохмотья, которые при активном участии творческой фантазии наблюдателя, могли быть приняты за останки какой-то форменной одежды; голос у него явно был на грани срыва. "Это секретна информация! Это секретная информация!" Приглядевшись, Николай осознал, что через клетку пропускается электрический ток. "Куда же вы, доктор! Не уходите! Это секретная информация!"
Истошные вопли несчастного вызвали у Николая прилив естественного сострадания, но слово "доктор" поставило его в тупик. Разворачивающееся в замочной скважине событие едва ли можно было отнести к какому-либо из известных видов терапии; с другой стороны, едва же жертва столь изощренной пыточной техники (а именно на замечательной пример этого рода происходящее как раз и было похоже больше всего) стала бы называть своего мучителя доктором. Может, это имя собственное? У кого может быть такое странное имя?..
- Ну как, вам хорошо видно? - услышал вдруг Николай хорошо знакомый голос и почувствовал, или, вернее, потом догадался, как его ударили по затылку чем-то убедительно тяжелым. Канделябром, наверное. Или большим бронзовым настольным слоном.
- Давайте, мистер Ли, приходите в себя. Удар был очень мягким, так что не стоит устраивать трагедий. Извольте собраться.
Еще только выходя из пустоты бессознательного состояния и не вполне сознавая, кто он и что происходит вокруг, Николай уже жалел, что ему приходится делать это. Внутренний голос уверенно подсказывал ему, что в данной ситуации предпочтительнее в сознание не приходить. Но другой голос, гораздо более властный и уверенный в себе, призывал его снаружи, и Николай против воли открыл глаза.
- Доктор Морториус? - спросил Николай, прищурившись.
- Именно, - ответил тот уверенно.- А вот кто вы?
- То есть... как это? - вопрос оказался настолько ошарашивающим, что Николай невольно подверг себя лихорадочному осмотру, спешно отыскивая руки и ноги и пытаясь собрать из них нечто более или менее цельное.
- В клетку, - сказал Морториус.
- Как?
- Марш в клетку, - усложнил предложение доктор.
- С какой стати?
- Человек, который не знает, кто он, должен помещаться в клетке.
Николай измерил Морториуса взглядом на предмет возможного оскорбления действием. По виду расклад был явно не в пользу доктора: маленький и худой, он вряд ли способен оказать серьезное сопротивление.
- Даже не думайте, - спокойно разубедил его доктор. - У меня черный пояс.
Все это время доктор восседал в черном кожаном кресле, положив руки на подлокотники и направив объективирующий взор маленьких серых глаз на Николая. Пояс у доктора действительно был черный.
- Как же мне быть? - спросил Николай вполне искренне.
- Попробуйте выждать, затаитесь, подкараульте меня, когда я отвернусь, и ударьте сзади чем-нибудь тяжелым.
- Я попробую, - кивнул Николай.
- У вас нет ни малейшего шанса. Идите в клетку.
- Зачем? - это была последняя надежда.
- Я буду вас исследовать.
- Но что во мне особенного?!
- У вас на лицо вся симптоматика пограничной болезни. Вы представляете серьезный научный интерес, и в качестве такового должны сидеть в клетке.
- Может, мы лучше как-нибудь так... Поговорим, может быть, так?..
- Хватит разговаривать, - Морториус привстал, и в руке у него обнаружилась весьма убедительная электрошоковая дубинка. - Пора идти в клетку.
Как оказалось, клетка с охранником, которую Николай видел в замочную скважину, не было единственной в этой просторной лаборатории; по сторонам на значительном расстоянии от нее обнаружились и другие, число которых недвусмысленно свидетельствовало о масштабе исследовательских замыслов доктора. Николай невольно начинал уважать Морториуса - подобной целеустремленности и самоотдаче мог позавидовать любой естествоиспытатель.
- Доктор, я пошлю в Институт прошение премировать вас.
- Напрасно стараетесь, слишком старый трюк. Я все равно вас не выпущу до прохождения полного курса лечения.
- Лечения? - Николай поглядел на охранника, с тупой безысходностью смотревшего перед собой, и всерьез обеспокоился. - Что вы называете лечением? То, что вы проделывали с этим несчастным?!
- Нет, Мбабаган еще не начал курс лечения, он сопротивляется диагностике.
- А чем он болен?
- Пограничный синдром: вытянутая шея, подозрительность в сочетании с нездоровым любопытством, бред - вы сами слышали.
- Не вижу ничего болезненного, кроме того, что он очевидно находится в состоянии глубокого стресса.
- Я бы даже сказал, шока. Электрошока.
- Имея дело с вашими методами, недолго и в самом деле сойти с ума, - сказал рассерженный Николай. - Не попади он сюда, этот несчастный был бы вполне нормален.
- Достаточно того, что у него изменен цвет кожи - значение этого симпотма не сможете отрицать даже вы. Мбабаган - негретянское имя. А он - белый. Пока Мбабаган не почернеет, его ни в коем случае нельзя признать здоровым.
- Это секретная информация! Это секретная информация! - заголосил вдруг Мбабаган.
Доктор хладнокровно включил ток и устало посмотрел на Николая.
- Должен вам заметить, что ваше положение сейчас мало чем отличается от его - доктор перевел взгляд на клетку с охранником и выключил ток. - Так что будьте благоразумны, перестаньте сопротивляться диагностике и не задавайте дурацких вопросов.
- Вы, доктор, сумасшедший.
- Позвольте с вами не согласиться: из нас двоих безумны скорее вы. Не говоря уже о пограничной болезни, хочу обратить ваше внимание на то обстоятельство, что, в отличие от вас, я не брожу по ночам ночью по малоисследованным территориям - тем более без фонарика! - не сую свой нос во все попадающиеся по дороге двери и свой глаз во все имеющиеся в этих дверях замочные скважины...
- Я заглянул всего в одну!
- ...Не имеет значения. В то время как вы предаетесь этим в высшей степени сомнительным занятиям, которые, между прочим, находятся за пределами вашей профессиональной компетенции и отнюдь не вписываются в структуры поведения человека здорового, я занят своими непосредственными исследовательскими функциями...
- Пропускаете ток через несчастного охранника и требуете от него выдачи военной тайны.
- Это секретная информация! Это секретная информация! - заголосил Мбабаган.
- Я думал, с этим мы уже разобрались, - устало сказал доктор. - Рано или поздно науке откроются все тайны, в том числе и военные. Но не стоит отвлекаться.
Доктор вновь включил ток и таким способом восстановил тишину.
- Второе обстоятельство, на которое я хотел бы обратить ваше внимание и которое недвусмысленным образом должно решить для вас вопрос о том, кто из нас двоих сумасшедший - это тот факт, что вы сидите в клетке. Подумайте сами, разве нормальный человек может сидеть в клетке?
- Да ведь вы же сами меня туда загнали!
- А разве вы сопротивлялись? Ничего подобного - вы проследовали в клетку вполне добровольно и даже закрыли за собой дверь. Тот факт, что достаточно было одного моего устного уверения в том, что сопротивление бесполезно, чтобы вы оставили попытки избегнуть заточения, доказывает вашу подсознательную уверенность в правильности моего требования.
Николай задумался.
- Наверное, я и в самом деле сошел с ума.
- И именно ваше сумасшествие является предметом моего профессионального интереса, - обрадовался Морториус. - Но не стоит отчаиваться: вы еще не безнадежны.
- Правда?
- Ирония в данном случае неуместна. Если хотите уйти от сюда, расскажите возможно подробнее о специфике ваших отношений с объектом.
- Это секретная информация! Это секретная информация! - возопил из своей клетки явно дожидавшийся этого вопроса Мбабаган.
- А что вы, собственно, хотите знать?
- Абсолютно все. Даже самое, на ваш взгляд, незначительное. Мне нужно отследить все происходившие с вами изменения.
- А разве во мне происходили какие-то изменения?
- Разумеется. Вот например, раньше по ночам вы мирно спали в своей постели, а теперь сидите в клетке и отвечаете на мои вопросы.
- С вашей стороны не совсем этично напоминать мен об этом, доктор. Что я вам сделал плохого?
- Строго говоря, ничего, хотя вы спали со своим секретарем, а это морально не выдержанный поступок.
- Я спал не с секретарем, а с секретаршей.
- У вас ошибочная филологическая интуиция. Лицо, исполняющее секретарские обязанности, является секретарем; уточнение рода происходит только тогда, когда вы выходите за пределе свое и профессиональной компетенции и начинаете с ней спать.
- Я протестую: ваше позиция имеет четкую сексистскую направленность и дискриминирует положения женщины; от подобных взглядов давно отказались.
- Пусть так, зато у меня есть пульт включения электрического тока.
- Что плохого в том, что я придал Мишель половую определенность.
- Если каждый будет придавать Мишель половую определенность, то половая определенность рано или поздно перейдет в определенность социальную. Вы меня понимаете?
Николай кивнул и подумал, что эту определенность Мишель явно придали задолго до него.
- Кроме того, секретарша не выполняет функций секретаря, а вам полагается лицо, исполняющее секретарские, а не секретаршеские обязанности. Вы злоупотребляете властью и искажаете деятельность вверенного вам персонала, т.е. саботируете производство.
- А вы, можно подумать, не искажаете! Посмотрите на этого беднягу ("Это секретная информация! это секретная информация!") - как вы его исказили! Он уже недели две не брился...
- Не будем отвлекаться, - с легким раздражением в голосе сказал Морториус, резким жестом отбросив все сказанное оппонентом. - перейдем к делу. Для начала займемся проблемой вашего вопрошания, известной как синдром Хайдеггера. В чем вопрос вашего вопроса, мистер Ли?
- Что-то вы больно мудро говорите, доктор.
- Не пытайтесь симулировать интеллектуальную недостаточность - обострение хитрости так же входит в симптоматику пограничной болезни. Спросим так: удовлетворяет ли вас буквальный смысл моих ответов?
- Разумеется нет, - Николай нервно прохаживался по клетке, насколько позволяла ее малая площадь. - Вы же явный параноик. Как же меня могут удовлетворять ваши ответы.
- Ваш случай близок к клиническому - у вас уже развивается мания трансцендирования: вы хотите меня преодолеть и переместиться к предполагаемому полю пребывания смыслов, которое вы считаете находящимся вне пределов нашей с вами беседы.
- Преодолеть - это вы здорово сказали. Преодолеть точно хочу. Только чтобы преодолеть вас, мне необходимо сначала преодолеть клетку.
- Ни фига у вас не выйдет, - доктор гордо расправил плечи. - Я пытаюсь вам помочь, мистер Ли. Синдром Хайдеггера и мания трансцендирования лечатся через герметизацию речи.
- А герметизация речи непременно связана с герметизацией тела? Может, вы разгерметизируете меня из клетки?
- Это никак нельзя - я еще не закончил диагностику.
- Когда же вы ее закончите?
- Как только вы вместо того, чтобы задавать вопросы, начнете отвечать на них.
- Доктор, мне крайне сложно вести доверительную беседу, находясь в клетке, - Николай перестал бродить о клетке и приняв совершенно независимый, довольно сложно соотносимый с местом его пребывания вид смотрел на доктора. - Кроме того, я устал и хочу спать.
- Ну конечно, как лазить по подвалам среди ночи, так вы не устали, а как в клетке, так сразу уж и притомились, - доктор сделал усталый жест, призванный обозначить, что все это он уже не раз слышал. - у меня имеется весьма убедительное средство придать вам бодрости.
- Я знаю, - сказал Николай и снова забегал по клетке.
- Значит, у нас есть неплохое основание для организации диалога, - Морториус подмигнул Николаю и помахал пультом. - Расскажите мне о ваших посещениях Объекта.
- Что, собственно рассказать? - спросил Николай, нервно поглядывая на пульт.
- Все. Абсолютно все. Ваши впечатления. О чем вы думали, когда пребывали вблизи Объекта. На что обратили особое внимание.
- Вы что, сами там ни разу не были?
- Разумеется нет. Я видел стену издали, но благоразумно держал дистанцию.
- А как же ваша работа? Анализ кирпича, фауны, флоры?
Морториус молча кивнул на клетку с охранником. Николай сделал понимающий жест.
- Черт бы все это побрал, - сказал Николай озабоченно. - Я не знаю, что можно рассказать про эту Стену.
- Соберитесь с мыслями, - посоветовал Морториус, поигрывая пультом.
- Ну разве что, после посещения хочется прейти снова... - Николай метался по клетке, как страдающий клаустрофобией орангутанг. - Когда я в первый раз осматривал Объект, у меня было отчетливое желание потрогать, понюхать, даже облизать его...
- Весьма любопытно.
- Еще хочется ее перелезть. Перелезть... - Николай ухватился за прутья решетки и принялся карабкаться вверх.
- Вы не пробовали?
- Нет. у меня для этого недостаточно сил и сноровки, - Николай добрался до верхней решетки, просунул ногу между прутьями и, согнув ее в колене и отпустив руки, повис вниз головой; в таком положении ему удалось на время обрести успокоение. - Не знаю, что еще сказать... Разве что мыши.
- Мыши?
- Мыши. Они там повсюду - кругом мышиные норки. Даже ночью я слышал, как они шуршат.
- Это все?
- По-моему, да.
- Превосходно, - кивнул доктор.
Произнеся это слово, Морториус отложил в сторону блокнот, в котором все это время аккуратно фиксировал показания Николая, поднялся со стула и снял халат, под которым оказались черные джинсы, коричневые "казаки", куртка из крокодиловой кожи и огромный желтый галстук.
- А теперь - рок ин ролл! - радостно воскликнул преображенный Морториус. И включил пульт.
Они все здесь сошли с ума. После прошедшей ночи у меня не остается в этом ни малейшего сомнения, и хотя я совершенно не помню, каким образом из полночного кошмара в морториусовом подвале я попал к утру в свою постель, все же я абсолютно уверен, что, когда исчезнувший из моей памяти промежуток времени прояснится, образовавшаяся ясность только подтвердит мое нынешнее мнение. Перечитывая свои более ранние заметки, не могу не заметить, что мой нынешний тон необычайно резок. Однако, мне кажется, что хотя бы сам с собой я могу быть вполне откровенен. Я прожил жизнь нормального человека, я всегда считал себя нормальным и жизнь свою полагал такой же, как у всех нормальных людей; я всегда говорил своей жене, что ее претензии безосновательны, поскольку так, как мы, живут все нормальные люди. Мне не очень повезло с женой, это правда, мне не очень повезло с карьерой, с начальством, с родителями, - все это так же, как и у большинства нормальных людей. Но меня никто и никогда не сажал в клетки, через меня не пропускали ток, меня не подкарауливали в общественных местах с агрессивными сексуальными намерениями, наконец, мне не задавали такого количества пустых, бессмысленных вопросов. Должно быть ( по крайней мере, почему бы и нет?), все они раньше тоже были нормальными людьми, которых в детстве приучали любить великих композиторов. Но здесь они явно помешались.
Первой же моей мыслью как только я проснулся. было арестовать Морториуса. Я уверенно оделся, положил в карман хрустальную пепельницу, - единственное оружие, которое я мог противопоставить Морториусу в случае, если бы он решил устроить засаду где-нибудь не пути из моей комнаты в гостиную (согласитесь, что после всего происшедшего ночью такое поведение с его стороны можно считать вполне оправданным), - и направился прямиком в отделение охраны. Чтобы этот "прямик" мог состояться, необходимо было пройти через гостиную, что я и вознамерился сделать, полный решимости постоять за себя, попытайся кто-либо оказать мне сопротивление. Я был уверен, что уж теперь-то никто не застигнет меня врасплох. Однако, когда я спустился вниз - обошлось без засады - в гостиной уже сидела вся компания, и вели они при этом себя так, будто ровным счетом ничего не произошло. Мишель как обычно демонстрировала свои ноги и постреливала глазками, Курт добродушно улыбался, а Морториус со своим обычным мрачным и отстраненным видом помещался за отдельным столиком и не считал необходимым замечать что-либо из происходящего вокруг. Словом, все они будто сговорились убедить меня в том, что на самом деле я, а вовсе не они, сошел с ума.
- Доброе утро, - сказал вежливый Курт и на сей раз, не в пример их первой встрече, слегка привстал, протягивая Николаю руку, которую тот не заметил.
- Как спал, милый, - спросила Мишель, подставляя взгляду Николая пару своих обтянутых черными чулками ног.
Морториус как обычно помещался чуть в стороне от остальных, абсолютно равнодушный к окружающему миру, мрачноватый и непроницаемый.
Николай, следую закону инерции, нервно пробежал гостиную, совершенно как будто не замечая ни реплик, ни жестов ее обитателей, и уже собирался выйти, когда неожиданно настигшее его понимание заставило Николая остановиться. Каким образом могло случиться так, что за прошедшие сутки мир этой гостиной ни капельки не изменился? После всего, происшедшего с Николаем минувшей ночью, мир не мог оставаться прежним. Морториус не мог сидеть вот так вот, оставаясь абсолютно индифферентным к происходящему. Допустим, остальные двое могли быть просто не в курсе, но доктор - другое дело.
- Морториус, я вас арестую, - резко сказал Николая, повернувшись к Морториусу. - Сейчас я иду в армейское отделение и распоряжусь, чтобы вас взяли под стражу.
Над гостиной нависла неловкая пауза.
- Ну, зачем вы так, - заговорил наконец Курт, нервно поморщившись. - Морториус, конечно, не самый приятный человек, но ведь этого явно недостаточно, чтобы посадить его в кутузку. Он, конечно, бывает немного невежливым...
- Немного невежливым? - переспросил Николай, подпрыгнув от возмущения. - Немного Невежливым?! Ставить эксперименты на людях, держать в клетке собственного начальника, пропускать через него ток, это, по-вашему, называется "быть немного невежливым"?!
- Я бы сказал, это просто хамство, - сказал Курт чуть виновато и просительно посмотрел на Шкловски.
Морториус оставался по-прежнему индифферентным; казалось, происходящее его вовсе не касается.
- Хамство? Хамство?! - Николай просто задыхался от бешенства. Слова застревали у него в горле и мешали дышать. Он попробовал замолчать, несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь вернуть ускользающий дар речи, и спросил:
- Да вы вообще знаете, что произошло этой ночью?
- Разумеется, да, - Курт снова просительно посмотрел на Мишель.
- Ты провел ночь в беседе с доктором, - сказала та.
Морториус оставался индифферентным.
- Ах, теперь это так называется! - с убийственной иронией сказал Николай. - Сидя в клетке?
- Сидя в клетке, - Мишель грустно улыбнулась, давая понять, что сожалеет о случившемся, но не видит в нем никакой трагедии. - Конечно. со стороны доктора подобный способ организации диалога может показаться несколько жестким...
- Жестким?!
-...Несколько жестким, но доктор заботится о благе миссии и о твоем психическом здоровье, милый.
- Да ты в своем уме?! Он посадил меня в клетку и пропустил через собственного начальника ток без какой бы то ни было разумной к тому мотивации.
- Доктор немного переусердствовал, но он сожалеет об этом...
- Ни черта он не сожалеет!
Морториус оставался индифферентным.
-...Но, - уверенно продолжала Мишель, - Не стоит придавать происшедшему слишком большое значение, поскольку доктор действовал в ваших же интересах, а его незначительные ошибки не нанесли вам сколько-нибудь существенного ущерба.
Неприятный переход на "вы" подействовал на Николая отрезвляюще, он слегка успокоился и снова стал способен говорить целыми связными предложениями.
- Да ни черта он не действовал в моих интересах. Он сказал "рок ин ролл". Где здесь мои интересы? Я что, Чак Берри, что ли?
Мишель и Курт молча смотрели на него, придав своим лицам слегка обиженное выражение. Морториус оставался индифферентным.
- Вас там не было, - заключил Николай, поворачиваясь к выходу из комнаты. - Иначе вы бы...
- Ну почему же не было, - сказал, пожав плечами, Курт.
- Мы и отнесли тебя наверх и положили в постель. Как ты думаешь ты там оказался?
Николай застыл на месте.
- Ты была там? Вы оба были там и все видели?
- Ну, не все... - Курт замялся.
- Курта я позвала, когда ты потерял сознание, и мы отнесли тебя наверх.
- Ты все это видела?! - Николай почувствовал, как у него на глазах выступают слезы.
- Ну... да, - сказала Мишель равнодушно. - Я ведь твой секретарь.
Морториус оставался вполне индифферентным.
- А-а-а-а-а!!! - возопил тут Николай и стремительно помчался к восседавшему на другом конце гостиной индифферентному Морториусу. Пожалуй, подумал Николай секунду назад, не надо его арестовывать: рука уже нашла в кармане хрустальную пепельницу.
Очнулся Николай, видимо, достаточно быстро. Он лежал на полу, над ним наклонились Мишель и Курт. Было трудно дышать, болело где-то в боку и где-то в голове, но Николай все же заговорил.
- Вы все тут психи, - не то чтобы эта фраза стоила затраченных на нее усилий, но Николаю стало как-то сразу лучше. К сожалению, со своего места он не мог разглядеть, оставался ли Морториус по-прежнему индифферентным.
- Конечно, - ласково сказала Мишель. - Именно по этому мы все так и заботимся о твоем душевном здоровье.
Николай почувствовал, что ему опять делается дурно, но пересилил себя.
- Почему вы все пытаетесь убедить меня, что ничего не произошло?
- Так ведь это так и есть, - улыбнулся Курт. - Мир ни капельки не изменился. Мы все так же пьем по утрам кофе в гостиной, а Морториус по-прежнему остается индифферентным к происходящему.
- Ну уж это нет, - сказал Николай и резко поднялся с пола. - Вот это уж точно нет!
Николай с силой одернул одежду, пытаясь дать выход охватившему его желанию немедленно что-нибудь разбить или хотя бы слегка изуродовать, сверкнул глазами на дернувшегося было к нему Курта, уверенным движением отстранил Мишель и походкой взбесившегося дрессированного слона направился к выходу. Приступ униженного отчаяния остался по ту сторону обморока, и теперь Николай не испытывал ни малейшего желания тратить время и силы на то, чтобы кому-нибудь что-нибудь объяснять. Он твердо знал, что следует делать, и только слегка досадовал на себя за напрасную заминку в гостиной. Хотя, с другой стороны, ему удалось всего за какой-то там час прояснить форму и статус участия его секретарши и заместителя в не истекших, как ему казалось, а текущих, как на самом деле оказалось, событиях. Морториуса он арестует и - вот замечательная мысль! - разместит в той же самой клетке, прямо напротив Мбабагана. "Это секретная информация! Это секретная информация!" Можно еще заставить его жрать исключительно морскую капусту, а по периметру клетки установить телевизоры и круглосуточно показывать порнографию. Для усиления мучений. Мишель следует тоже арестовать - за пособничество и сексуальные преступления. А Курта сдать в отдел психиатрических исследований Института - экспертиза явно поторопилась с удостоверением его нормальности. А в Стене нужно просверлить дырку.
Лейтенант Рутгер Нихау помещался в своем любимом кожаном кресле и смотрел из него свои любимые мультики, когда вслед за коротким уверенным стуком в его дверь вошел Николай Ли.
- Между прочим, пауза между тем моментом, когда вы постучали и тем моментом, когда вы вошли, была вовсе недостаточной для того, чтобы я успел на ваш стук ответить, - сказал лейтенант. - Это доказывает, что стук ваш не был вежливым - вы решили войти независимо от того, разрешу я вам это или нет. А из этого следует, что вы могли войти и без всякого стука.
- Ваша логика безупречна, лейтенант, - ответил Николай, брезгливо сморщившись. - В следующий раз я так и сделаю.
- Строго говоря, я бы на вашем месте так не делал.
- Но я на своем месте сделал именно так, - раздраженно сказал Николай. - Поскольку у меня неотложное дело.
- Неотложное дело? В этой дыре?
- Абсолютно неотложное. Я требую, - Николай судорожно сглотнул, - чтобы вы немедленно взяли под стражу Морториуса. За организованный бандитизм. И Шкловски. За пособничество.
- Женщину - под стражу?! - изумленно воскликнул лейтенант и даже отвернулся от телевизора. - Вы меня удивляете. И еще какую женщину!.. На вашем месте я бы взял ее не под стражу, а под одеяло, - и лейтенант радостно засмеялся собственному остроумию.
- Но я на своем месте требую ее ареста, а вы на своем - заметьте, не на моем! - месте должны взять их обоих под стражу! Немедленно!
- Да не горячитесь вы так, - лейтенант поднялся из кресла, всем своим видом стараясь выразить искреннее понимание и даже сочувствие. - Ну, скажу вам честно: даже если бы я и хотел исполнить ваше требование, все равно ничего бы не вышло. Ни под какую стражу я никого взять не могу - у меня попросту нет этой самой стражи.
- Как то есть нет? - подобного поворота Николай никак не ожидал.
- Нету, - сочувственно поджав губы, сказал лейтенант. - У меня всего трое парней в службе. Было трое. Одного уморил Морториус - вы его видели. Еще один охраняет Стену. Больше он все равно ничего охранять не может, его и так давно пора списать на пенсию. А еще один нужен мне здесь, чтобы варить кофе и делать вот так, - лейтенант высунул, насколько это ему удалось, язык, приставил большие пальцы правой и левой рук к, соответственно, правому и левому вискам и принялся перебирать в воздухе пальцами, одновременно вращая глазами и наклоняя голову попеременно то влево, то вправо. - Когда не показывают мультики.
- Зачем вам это? - спросил Николай, преисполнившись к лейтенанту какого-то неловкого сочувствия.
- Я же вам сказал - когда не показывают мультики.
- А... - кивнул Николай, пятясь к двери. - Понятно.
- Так что не обессудьте - Нихау дружелюбно улыбнулся и развел руками. - К тому же, Морториус и так давно арестован - что иначе, по-вашему. он делает в подвале?
Ответ на этот вопрос у Николая был. Он уже понял свою ошибку и смирился с ней: руководитель миссии забыл, что лейтенант даже по сравнению с остальными отличается некоторым дополнительным своеобразием. Уже наполовину стоя за дверью, Николай обернулся к лейтенанту.
- Ну по крайней мере дырку в Стене вы просверлить в состоянии?
- Дырку в Стене? Остроумно придумано, - Нихау говорил явно уважительно, даже сделал несколько танцевальных па. - Дырку - это можно.
- Отлично. Просверлите дырку и сразу вызовите меня. Я буду в своем кабинете. Только не подглядывайте!
- Ну разумеется! - сказал лейтенант вслед уже закрывшему за собой дверь Николаю и полез искать свое лейтенантское пенсне дальнего видения.
К числу положительных последствий посещения лейтенанта с уверенностью можно было отнести по крайней мере (и только) одно: Николай успокоился. Как оказалось, состояние безумия, наблюдаемое у другого индивида, способно воздействовать на наблюдающего индивида таким образом, что он наисчастливейшим образом возвращается к оставленному было им душевному здоровью. Боюсь выдать профессиональную тайну психиатров, но скажу: психиатрические лечебницы используют этот факт в терапевтических целях; психи смотрят друг на друга и лечатся. Насмотревшись на лейтенанта, Николай из психопатического состояния перешел в сопереживающее. Исполненный искреннего сочувствия, он искренне умилился, представив себе, как несчастный Нихау тоскует без своих мультиков - например, когда выключают электричество, - и призывает на помощь своего подначального, -единственного, который умеет делать вот так (смотри выше). Николай даже пустил скупую слезу, проникнувшись тотальным чувством любви и безмерного сочувствия к ближнему, простил Морториуса и с полным раскаяния отвращением выкинул хрустальную пепельницу, все еще занимавшую свободное (или, скорее, несвободное) пространство в его кармане. Наверное потому, что каждый из нас прячет в своем кармане по хрустальной пепельнице, а порой даже по большому бронзовому слону, предназначая оных для нужномоментного изумления своих ближних, наверное именно поэтому Морториус и прячется по ночам в своем подвале и держит там в клетке Мбабагана - все это ради того, чтобы избавить нас от наших хрустальных пепельниц! Тут до Николая дошел неожиданно смысл тех слов Мишель, что говорили, будто Морториус действует в его собственных, николаевских интересах.
Захваченный такими вот диссидентскими мыслями, Николай вернулся к себе в комнату. Приступ любви к человечеству все усиливался, и Николай понял, что больше всего на свете хочется ему сейчас найти какого-нибудь искалеченного злыми стражами порядка (фашисты - сволочи!) негра-педераста и, по-братски обнявшись, разрыдаться вместе с ним над несчастной судьбой всех обиженных и непонятых: лишенных общественной поддержки гомосексуалистов, оставшихся без сексуального партнера феминистов, страдающих от соматических ограничений либертинистов, одноруких виолончелистов и прочее, и прочее, и прочее. Уродов, короче. А если бы в ходе дознания искалеченный негр-педераст оказался еще и дауном-спидоносителем, счастье Николая достигло предела человеческих возможностей. Потому что пришло время великого плача о человечестве, подумал Николай. А великий плач означает великую заботу. Он достал рюмку, налил себе водки, выпил, потом выпил еще. Любовь к человечеству приятными теплыми волнами (кругами? овалами?) расходилась (расплывалась? распространялась?) по телу. Что меня всегда особенно восхищало, так это звездное небо у нас над головой и моральный закон внутри нас, подумал Николай. И хрустальная пепельница. Николай случайным жестом притянул к себе и так же случайно открыл на случайной странице случайно все еще лежащий на его столе том отчета Курта Иванова, уже покрывшийся тоненьким, но весьма ироничным слоем пыли. Наткнувшись на текст (то есть когда буквы), Николай стал читать.
"Человек есть фактор проблематичный..."
Любопытно, подумал Николай. Как раз в тему. И стал читать дальше.
"По сию пору остается не вполне понятным, был ли человек - как говорит народная пословица, "А был ли мальчик?". Если с мальчиком все более или менее понятно, поскольку любая девочка на определенной стадии своего существования в состоянии верифицировать наличие мальчика с помощью ясного света разума (См. Рене Декарт. Рассуждение о методе.), а также и строго научным, можно еще сказать гинекологическим путем, то человек по сей день остается явлением не явленным ни какой бы то ни было науке, ни тем более ясному свету разума. Многочисленный исследования, производившиеся в данной области, не принесли сколько-нибудь убедительных результатов. Исследователи разделились на два основных направления. Представители одного направления попытались представить человека как плод человеческого воображения, придуманный человеком в период его становления человеком. Так считал один лысый французский философ, придерживавшийся в целом гомосексуальной ориентации в своих философских исследованиях, которые привели к смерти данного субъекта - естественному следствию профессионального риска, которому подвергаются все представители данного направления. Сходная судьба постигла и ряд его сподвижников. Наиболее выдающимся из них был особо почитаемый на востоке философ Де Лез; когда он умер, граждане Востока были безутешны: "Жиль, жиль - и умерь!" - говорили они, не в силах найти слов для адекватного выражения своего горя. В целом результаты, достигнутые исследователями данного направления, следует признать весьма значимыми, однако, как это ни прискорбно, идеи их дошли до массового сознания в крайне искаженном виде: дело в том, что в ходе их популяризации была потеряна крайне значимая для их правильного понимания дистинкция, а именно тонкое различие между субъектом и человеком. Субъект действительно, как мы только что убедились, умер - и лысый, и тот, который жиль. Собственно, лысый, конечно, тоже жиль. Однако с человеком дело обстоит значительно сложнее - поскольку, как показали покойные субъекты, человек никогда не жиль, то и умереть он, соответственно, тоже не мог. Для полноты картины необходимо развеять еще одно недоразумение, связанное с другим видным представителем сторонников фантазийно-экономического происхождения человека, автором знаменитой статьи "Смерть автора". Для правильного понимания этой работы необходимо знакомство с некоторыми подробностями биографии ее автора, подробностями, которые до недавнего времени оставались совершенно неизвестными, да и сегодня остаются достоянием немногих специалистов (тут Николай ясно увидел гордую улыбку приосанившегося Иванова - очевидного немногого специалиста). В покойном "авторе" "Смерти автора" читатели дружно признали "автора вообще". А между тем это совершенно неверно. Для человека, мыслящего логически, так сказать, дискурсивно, и без каких-либо дополнительных фактов должно быть совершенно очевидно, что "автор вообще" не умирает, умирают только те авторы, которые жили, например лысые. Несомненно, это было отчетливо ясно и автору "смерти автора", поскольку, как теперь стало доподлинно известно, речь в статье идет именно о ее собственном авторе, который, в отличии от своих более прямолинейных сподвижников, умер весьма утонченным способом - посредством смены имени, внешности и национальности; на память от покойника была оставлена одна лишь фамилия. А поскольку умерший немецкий автор и в самом деле может быть по праву назван Автором - для того, чтобы увериться в справедливости такого решения, достаточно посмотреть на его десятитомную "Теологию", - новоявленный француз так и написал: "Смерть автора". Таким образом, разница между ним и его рассмотренными ранее сподвижниками сводится лишь к нюансам самооценки - автор "Смерти автора" отнесся к себе значительно более почтительно, назвавшись автором, в то время как двое других согласились на весьма сомнительного субъекта.
Что касается второго направления исследования человека, то его можно в целом охарактеризовать как овнатуристическое. Следует сразу предостеречь читателя от искушения этимологически возвести предложенный термин к существительному "овен" (потенциальное состояние шашлыка), - к животноводству овнатуристы не имеют абсолютно никакого отношения. Их позиция состоит в том, чтобы придать человеку натуральное, телесное, так сказать, содержание. Собственно, никакой позиции у представителей этого направления вовсе нет, и в этом - основная слабость овнатуристов. Однако, ими предложен метод. Метод этот состоит в том, чтобы посредством разного рода ухищрений овнатурить предмет исследования. т.е. перейти от слов непосредственно к телу. Однако непосредственное сообщения с телом человека привело овнатуристов к выводу о том, что человек отсутствует, поскольку исследователям попадались исключительно тела мальчиков и девочек (см. выше), а никакого человека не попадалось. В конец утомленные исследованиями, овнатуристы констатировали подмену и попытались под этимологической поверхностью человека обнаружить более древний исторический пласт. В качестве такового исследователи предложили челожопа - существо, представляющее собой коммуникативное единство головы и задницы, которое в голову ест, а остальное и так понятно. Однако, несмотря на изобилие способных служить примерами особей данного вида, факт внатурального контакта с ними ничего не доказывает относительно человека. поскольку овнатуристические разыскания так и не смогли устранить из сознания челожопов мифологему человека, с которым челожопы уверенно стремятся идентифицироваться. Таким образом, овнатуристы решили проблему человека не подходящим для нас путем - попросту отбросив ее как бессмысленную с их точки зрения. Мы же идем дальше и вынуждены честно поставить наиважнейший для нас вопрос: почему всякий внатуральный челожоп норовит овнатуриться в человека?"
Замечательно подумал Николай, оторвав глаза от текста. Какая эрудиция, какой полет мысли. Курт не зря обижался на Николая за то, что тот ленится читать его отчет. Николай подумал обо всех тех книгах, которые он мог прочитать, но не прочитал, и расстроился. "Каждый челожоп норовит вылезти в человека" - подумал он и пошарил в кармане. "Зря я пепельницу выбросил".
Николай взял в руки телефонную трубку и набрал номер Курта.
- Алло? - спросил осторожный голос.
- Это я, - сказал Николай.
- Было бы любопытно, если бы вы сказали "это не я", - пошутил Курт, однако в голосе его отчетливо чувствовалось напряжение.
Николай помолчал, размышляя над тем, что может напрягать Иванова, вспомнил казавшееся уже слишком далеким, чтобы на что-то влиять, утро и подумал, что будет лучше, если он сам поведет разговор.
- Я читаю ваш отчет, - Николай говорил самым наидружелюбнейшим голосом из возможных.
- Рад это слышать.
- Хочу извиниться перед вами за то, что раньше не прочел - ваша работа того заслуживает.
Курт удовлетворенно усмехнулся.
- Скажите, Курт, а вы и в самом деле думаете, что тот факт, что автор "Смерти автора" называет себя автором, а другой - субъектом, свидетельствует о более высоком уровне самооценки первого?
- А почему это вызывает у вас сомнения?
- Дело в том, что речь идет о покойниках. Если мы примем автора "Смерти автора" и субъекта "Смерти субъекта" за пропорциональные единицы, то после смерти автора от автора "Смерти автора" осталось несколько меньше, чем после смерти субъекта осталось от автора "смерти субъекта" - поскольку автор, как мы раньше условились, то есть как вы сами утверждаете, больше субъекта.
- Любопытная мысль. Алгебраические методы я к этой проблеме применять еще не пробовал.
- Так что с самооценкой, возможно, все обстоит как раз наоборот.
Николай уже начинал забывать, зачем позвонил, или, вернее, начинал вспоминать, что никогда этого и не помнил. Тем не менее ему хотелось быть тактичным, для чего Николай и продолжал упорно поддерживать беседу.
- Вы философ, - сказал тем временем Курт вполне уважительно.
- Я челожоп, - ответил скромный Николай.
- Не расстраивайтесь.
Вышла некоторая пауза.
- Скажите, Курт, а с чем вы вообще связываете проблематизацию человека? Почему, скажем, у древних не было никаких вопросов на этот счет?
- Говорят, у них не было никаких человеков.
- А как же они? - искренне удивился Николай.
- Ну, мужчины были, женщины... Дионисы, дифирамбы.
- А может, все дело в том, что мы просто в конец очеложопились? Может, Платом был прав?
- В чем?
- Вообще. Когда, например, говорил, что однажды мир заполнят сплошные челожопы, у которых будут только атомы и пустота - задница, то бишь, и, соответственно, голова, и в нее они будут есть, потому что пустота всегда поглощает, и будут копить атомы в заднице. и назовут это историей. И будет это век упадка. Может, он и Демокрита по этому сжигал?
- Про Демокрита это не правда - Платон его не любил, но уважал, - задумчиво ответил Курт. - Но вообще все это очень сложно.
Тут в дверь постучали.
- Один момент, я открою дверь, - Николай встал и положил трубку.
На пороге стоял торжественный лейтенант.
- Что ж вы телефон так занимаете! - сказал он с отеческой укоризной в голосе. - я вам звоню, звоню. А у вас - занято. Пришлось самому прейти. Дырку просверлили. Идемте смотреть, пока не затянулась.
Николай поспешно вернулся к телефону.
- Курт, мы просверлили дырку в Стене ("Как же, мы!" - хмыкнул про себя лейтенант). Я сейчас иду туда, там и встретимся.
Не вполне понятно как, и почему, и в особенности с какой стати, но успех эффектного эксперимента, задуманного руководителем миссии, мгновенно стал известен всем, кто хоть как-то мог быть в нем заинтересован, и к тому моменту, когда Николай появился в указанном лейтенантом месте, все скудное население этой забытой нормальными людьми местности практически в полном составе уже столпилось возле злополучной Стены, прямо у самой кирпичной кладки. Все присутствующие были настолько увлечены неким общим делом, что тихо подошедший Николай некоторое время оставался незамеченным и мог понаблюдать за происходящим в его непосредственной открытости, прежде чем был обнаружен и фактом своего присутствия (а так же активным участием) это происходящее пресек.
Первым возле небольшого - около двух сантиметров в диаметре - отверстия по понятным причинам оказался охранник Петров: он сам его сверлил. Строго и исполнительно следуя данным Николаем и непосредственно полученным от лейтенанта указаниям, честный Петров немедленно вызвал Рутгера Нихау, предусмотрительно преодолев позорное желание посмотреть в свежую, еще слегка дымившуюся дырочку. Лейтенант тотчас, строго следуя своим служебным обязанностям, уведомил Николая, но сразу же вслед за тем - и вот это уже отнюдь не соответствовало этим самым служебным обязанностям - помчался к Стене, преодолевая расстояние огромными прыжками и твердо вознамерившись первым сунуть свой орган зрения в неизвестность. Однако, примчавшись на место, лейтенант к своему величайшему удивлению и неудовольствию обнаружил там непонятно откуда взявшихся и каким образом прознавших о случившемся Мишель и Морториуса, припиравшихся с охранником Петровым, доблестно защищавшим девственность ворот в иное.
- О'кей, - сказала Мишель. - Я отвлеку его, а ты (она обращалась к Морториусу). - Посмотришь.
Она расстегнула блузку и положила длинные пальчики на собачку молнии юбки.
-Ну что, ты мужчина, или охранник? - спросила она нежно.
-Я на работе, - напряженно, почти истерически отвечал Петров, не в силах оторвать взгляда от прелестей Мишель и в то же время опасливо косясь на заходившего сбоку Морториуса. - Я исполняю свой служебный долг.
-Мужской долг превыше служебного, - уверенно сказала Мишель. - Давай, красавчик.
-Подозрительность и нервозность - характерные симптомы пограничной болезни. И недоверчивость тоже, - со своей стороны напирал Морториус. - Особенно недоверчивость. Хочешь познакомиться с Мбабаганом?
-Давай посмотрим вместе, - примирительно предложила Мишель, стараясь приблизить свое тело к контурам охранника. - Неужели тебе не любопытно?...
-Нет, мне не любопытно! - он ловким движением отпихнул Морториуса и вплотную прижался к Стене, отступая под натиском женщины.
-Ну, тогда иди ко мне! Я покажу тебе вместо этой кирпичной дырочки другую, к которой ты не сможешь отнестись так безразлично...
-В атаку! - крикнул тут окончательно прояснивший для себя ситуацию лейтенант, совершенно неожиданно для присутствующих устремившись вперед.
-Пропустите! - возопил почти одновременно с ним появившийся с другой стороны Иванов, весьма своевременно обнаруживая до толе неизвестную способность звучно и угрожающе орать.
Началась свалка.
Курт, как имеющий существенное преимущество в весе, стал побеждать.
Он был уже совсем близок к победе, когда.
Лейтенант, ловко вывернувшись из всеобщих объятий, вытащил откуда-то пистолет и произвел предупредительный выстрел в воздух.
Картина остановилась. Мишель выпустила из своих страстных пальчиков охранника Петрова, Морториус сосредоточенно сплюнул, Курт задумчиво щелкнул языком. Не без удовольствия Нихау еще несколько раз нажал на курок, всякий раз подпрыгивая на месте в такт движениям пистолета, подавил острое желание от бесцельной стрельбы перейти к иному ее виду и спрятал оружие туда, откуда перед тем его извлек.
-Всем стоять, - сказал он.
-Ну? - спросил Морториус.
-Смотреть буду я, - сказал Нихау. - Первым.
-Смотри, гад, - согласился Морториус.
Неожидавший как будто столь быстрой капитуляции, Нихау недоверчиво покосился на Морториуса, помялся и, постоянно оглядываясь на все еще подозрительных конкурентов, стал поворачиваться к Стене, одновременно сгибая свое маленькое тело по направлению к дырке. Поскольку по неизвестным причинам ее просверлили где-то на уровне пупка. В последний раз Нихау обернулся уже почти достигнув глазом отверстия, и на сей раз в его взгляде присутствующие увидели уже не столько обозначенное тем ранее недоверие, сколько приглашение приобщиться к таинству, которое лейтенант собирался совершить. Вся компания сгрудилась вокруг Рутгера Нихау. Он, подсознательно, видимо, чувствуя всю значимость момента. Медленно поднес глаз к отверстию, Николай подошел почти вплотную к все еще не замечающей его кучке...
-А-а-а! - отчаянно завопил вдруг лейтенант и, схватившись за глаз, отпрянул от Стены.
-Ну и какого черта? - спросил решившийся себя обнаружить Николай.
Все уставились на него, потом на державшегося за глаз лейтенанта. По рукам последнего текла кровь, он тихонько подвывал и тихонько покачивался в такт производимой им музыке.
-Какого черта, я спрашиваю?
На вопрос Николая никто не спешил отвечать.
-Еще кто хочет посмотреть?
Только лейтенант тихонько стонал.
Николай решительно подошел к Стене и нагнулся к отверстию. Видно было, что до последнего момента он был полон решимости заглянуть, но в последний момент передумал и решил поостеречься.
-Там кто-нибудь есть? - спросил он как бы в дырку.
-Есть, - услышали вдруг все какой-то странный голос.
-А кто? - находчиво спросил Николай, не давая противник передохнуть.
В ответ сказали коротко и очень неприлично. На сей раз Николаю показалось, что источник голоса находится где-то совсем рядом.
-Кто это? - спросил он.
-Да я это, - ответил Петров.
-И "есть" тоже ты сказал?!
-Ну.
-Придурок! - злобно сказал Николай.
Резким движением он наклонился и сунул свой глаз в отверстие.
Ничего не было видно. За неглубоким участком пустоты опять была стена.
-Ч-черт! - заорал Николай, понимая, что все-таки вышел из себя. - Я же сказал: насквозь!
-Ответил неуверенно Петров. - Сверло пошло как по воздуху, без сопротивления...
-Как по воздуху! Без сопротивления!
Николай бросился к лейтенанту.
-Это ты, гад, испортил дырку! Это все из-за тебя!
Морториус подошел к Стене, запустил палец в дырку, покрутил им там, вынул и молча пошел прочь. Курт дернулся было к Стене вслед за Морториусом, но потом передумал и ушел просто так. Лейтенант лежал на земле, вызывая стойкое желание хорошенько пнуть его ногой. Николай даже замахнулся, но потом отошел и сел, прислонившись спиной к стене. Это было полное фиаско.
-Меня очень возбуждают злые эгоистичные мужчины, - сказала Мишель. - Особенно в моменты проявления жестокости.
-Похоже, твое возбуждение - единственная польза, которую нам удастся извлечь из этой чертовой Стены, - устало отозвался Николай. - Не считая, конечно, этого.
Он указал на лейтенанта.
-Что вы там видели, Рутгер? - нежно спросила Мишель, проводя рукой вдоль тела лейтенанта. - Подсматривать в дырочки - это так сексуально...
-Спросите у моего глаза. Что он там видел, - обиженно ответил Нихау. - Но что бы он там ни видел, он успел сказать второму глазу, чтобы тот туда не смотрел.
-Вы, мужчины, ужасно наивные создания, - сказала Мишель, и легкая улыбка пробежала по ее розовенькому личику. - При всем своем просто-таки фантастическом любопытстве, вы никогда не ожидаете подвоха. Вы суете свой нос и все остальное в различные щели, совершенно не ожидая обнаружить там капкан или что-нибудь подобное. Похоже, вы всегда подсознательно уверены в безмерной ценности того внимания, которое вы оказываете своим глупым любопытством объекту своего интереса, и предполагаете, что эта ценность заранее защитит вас от всех возможных неприятностей. А между тем, вы только подумайте, какое это наслаждение - всадить спицу в наивно приникший к замочной скважине глаз!...
Николай смерил ее взглядом.
-Все бабы - суки, - ободряюще сказал охранник Петров.
-Это точно, - промычал лейтенант.
-Пора идти домой, - сказал Николай, встал и ушел.
Вскоре место проведения очередного научно-исследовательского эксперимента окончательно опустело. Примерно через час дырка полностью затянулась, и Стена вновь превратилась в спокойный, немного ироничный монолит; только вытоптанная трава да некоторое количество запекшийся крови выдавали избранность этого места, на кирпичах же не осталось ни единой царапинки. Маленькие мышки дождались ухода больших обескураженных людей и вышли на поверхность из своих загадочных подземных норок, чтобы прибраться. Они ничего не знали ни про Стену, ни про изучающую ее миссию, ни про отличие "этой стороны" от "той". Они просто жили здесь. Возможно, всегда. А возможно, только вчера вселились. Этого они тоже не знали.
Когда я был маленьким, мне хотелось быть больше. Когда я стал большим, мне хотелось быть меньше. Потом, когда я стал таким большим, который уже долго был большим и не мог стать маленьким, мне хотелось не быть вовсе. Наверное, этот разрыв между пульсацией желания и пульсацией существования для того и существует, чтобы то, что есть, могло однажды не быть - ведь если бы я мог повторять своей жизнью движения собственного желания, я никогда бы не умер. Я только достигал бы определенной точки, некоего пика своих стремлений, и тотчас инверсия желания - его фундаментальное и загадочное свойство - заставляла бы меня начинать обратный путь. Когда можно стать тем, чем хочется быть, едва ли найдется место и время для того, чтобы не быть ничем, и только последовательное разочарование в возможности следовать самому себе, помноженное на неотступную необходимость быть самим собой, вызывает жажду небытия. Твое желание разрушает тебя изнутри, вовлекая в безвыигрышную игру, понуждая начать движение, вызванное капризом и превращающее всю твою жизнь в какую-то смешную случайность, все в тот же каприз. Доверившись капризу в самом начале, мы как бы подписываем некий договор о допустимости по отношению к себе произвола. Желание стать больше - простой, в сущности, каприз, поскольку, как выясняется впоследствии, глупость - вызывает к жизни сознание, которое оказывается нужным лишь для того, чтобы обнаружить абсурдность вызвавшей его к жизни причины. Сознание, которое вроде бы призвано руководить человеком, оказывается обессмысленным уже в самом своем истоке, поскольку появляется как следствие каприза и становиться частью движения, в котором ничего уже нельзя изменить. Жажда сознания зовет нас к взрослению, которое, придя к сознанию, оказывается невозвратной тоской по детству, по собственному отсутствию; сознание оказывается такой вещью, которая, помимо всего прочего, слишком тяжела для самой себя. Мы меняем невинность на знание, причем единственным несомненным содержанием этого знания оказывается неравноценность обмена. Наше сознание с самого начала оказывается хроникой потерь. Мы меняем все на историю.
Сегодня днем, когда нашему лейтенанту Рутгеру Нихау выкололо глаз, мне ни капельки не было его жаль. Почему? Во-первых потому, что он полез туда не только без спроса, но и вопреки. А во-вторых - он сам этого хотел. Я имею в виду то, что он хотел нового, а новое - это всегда всего лишь утрата старого. Теперь новое для него заключается в том, что он убавился на целый глаз. Основное впечатление, которое мы обыкновенно выносим из подсматривания за другими - это уверенность в том, что следует задергивать занавески, то есть сократить, сузить себя. И лейтенант сегодня стал превосходной метафорой сокращения.
А может быть, я все это понимаю совсем неправильно. Возможно, просто он увидел нечто такое, от чего его глаз уже не мог спокойно оставаться на своем месте в глазнице - импульс желания был настолько сильным, что обезумевший орган выпрыгнул из тела и поскакал на ту сторону. Возможно? Возможно, почему нет. Если нельзя преодолеть Стену в целостном, так сказать, виде, то, может быть, ее можно пересечь по частям: сначала глаз, потом, к примеру, зубы... В любом случае, мне в этом опыте было отказано - дырка заросла.
Кажется, посидев в клетке, я здорово изменился. Мне перестало хотеться не быть, зато я снова, как когда-то давно, очень хочу стать маленьким. Когда ты висишь в клетке, в полутора метрах над полом, и через тебя пропускают ток. - так, без каких-либо существенных причин, просто по тому, что ты оказался в клетке, а не на стуле, как все нормальные люди - в этот момент ты понимаешь, что все остальное не так уж и принципиально. Морториус говорил, что человек, лишенный самоидентификации, должен сидеть в клетке. Напротив, каждого слишком уж хорошо самоидентифицированного человека следует периодически помещать в клетку и пускать ток; несмотря на свою бездарную философию, интуитивно Морториус все делал правильно. То, что остается от тебя в клетке, ничего не способно понимать, но зато если ты не забываешь об этом впоследствии, то кое-что можешь и понять. Я приехал сюда усталым лысеющим мужчиной, у которого вместо воли было расписание, а вместо мыслей - "когнитивные схемы". И вот теперь я снова испытываю желание - я хочу быть маленьким, я снова хочу быть маленьким. И я хочу этого так сильно, что, возможно, у меня получиться.
Согласно одному из правил-сюжетов порожденной современным игровым кино мифологии, процесс пропускания тока высокой частоты через индивида придает этому последнему совершенно фантастические способности (если, разумеется, не убивает). Суть дела в том, что электрический ток в некоторых ситуациях по совершенно непонятным причинам ведет себя несколько нетрадиционным образом: вместо того, чтобы расплавлять мозги и сжигать конечности, он конденсируется в загадочных глубинах человеческого тела и преобразуется в своего рода резервуар чистой энергии. Которую человек-аккумулятор способен использовать сообразно ситуации и возможностям собственной фантазии. Кажется, исток этой маленькой мифологии находится в одном из рассказов то ли А.Конан-Дойля, то ли одного из его современников. То ли А.Конан-Дойль, то ли его современник оставил нам довольно вздорную историю про мужика, который был подвергнут казни на электрическом стуле и с проявленным крайне не вовремя упорством никак не желал умирать. Через него вновь и вновь пускали ток, потом пускали снова и снова, потом - вновь и снова, и снова и вновь, а он все не умирал и не умирал, лысел только - от чрезмерного нервного напряжения, наверное. И вот в итоге выяснилось, что мучители так этого мужика зарядили, что ему не на одну жизнь хватит, и ничем его теперь уже не возьмешь. Что-то похожее произошло и с Николаем, которого после проведенной в клетке ночи переполняла неуемная энергия. Вечером он позвонил Мишель, и она с готовностью пришла.
-Честно говоря, мне жалко лейтенанта, - сказала она, поправляя волосы и поудобнее устраиваясь на отчаянно этому сопротивлявшейся и для двоих безнадежно узкой кровати Николая.
-Он был хитроватым придурком, - отозвался Николай, прикидывая, достаточно уже или еще нет.
-Ты не любишь людей, - сказала ему Мишель.
-Я не люблю людей, - согласился Николай.
-И меня тоже не любишь, - сказала ему Мишель.
-И тебя тоже не люблю, - согласился Николай.
-И вообще ты удивительная скотина, - сказала ему Мишель.
-И вообще я удивительная скотина, - согласился Николай. - А почему?
-Почему? - переспросила она. - Ну, например, потому что этого требует принцип симметрии. Вы с Ивановым вполне симметричны: ты начальник, он - зам, он тупой - ты тупой, он холостяк - и ты такой же. Он свою девушку отравил, ты свою жену довел до такого состояния, в котором она уже не могла чувствовать себя человеком - это, в общем, равноценно убийству. Скажи честно, неужели ты стал бы заниматься всеми этими глупостями, если бы мог быть нормальным мужем?
-Скажи честно, неужели я стал бы нормальным мужем, если могу заниматься всеми этими глупостями, - довольно агрессивно парировал Николай. - А вообще - ты права: Стена существует не для благополучных.
-И не для счастливых.
-И не для несчастных.
-А только для тупых скотов. Если у человека есть семья, если у него есть нормальная жена, которая любит его, нормальные дети, которых любит он, он никогда не попрется черти куда, искать какую-то там Стену.
-А если не приведи Господь наткнется на нее сам, то уж ни за что не станет сверлить в ней никаких дыр. Зачем на ту сторону тому, у кого все в порядке на этой? Вуайеризм - слишком утонченное извращение для благополучного человека.
-Несчастный тоже не будет вуайером - он слеп.
-Как и счастливый. Счастливому не нужны глаза, потому что он не знает, что такое дистанция - для него все уже здесь.
-Да, ведь зрение рождается желанием, а у счастливого нет желаний.
-Но как же тогда он умудряется быть счастливым?
Тут что-то было не так. Опять во всей этой повседневной логике что-то было не так, что-то было не на своем месте. Николай поерзал под одеялом, уткнулся коленями в теплые бедра Мишель и сменил способ сообщения. Интересно, почему она никогда не возражала? Николаю вспомнились еще отчеты. По видимости, ее безотказность как и все здесь связана со Стеной. Каждый здесь пытается решить одну и ту же проблему. "...И все заканчивается" Иванова - наверное, самое удачное решение. Самое любопытное, что, судя по их поведению утром возле Стены, никто так и не сумел достигнуть чего-нибудь удовлетворительного. Они не сходят с ума, нет, они просто все острее чувствуют приближение этого "...и все заканчивается". Что станет делать Морториус, когда Мбабаган расколется и выдаст ему секретную информацию? Куда и чем будет смотреть лейтенант Нихау, когда ему выбьет второй глаз? Чем станет заниматься Мишель, когда избавится от своего неимоверного желания? А охранник, когда его шея изогнется настолько, что переднее станет задним, а заднее - передним? Эта Стена вызывает в каждом ужасное беспокойство, но ведь однажды наши возможности будут исчерпаны, и что тогда? А что бы делал я сам, если бы мне удалось сегодня заглянуть в дырку? Получается, можно либо задавать вопросы, либо получать на них ответы, и это "либо" - отнюдь не указание на простое отсутствие одновременности, нет, это нечто гораздо большее - это обозначение принципиальной разницы состояний, абсолютного или. Ведь ответ заведомо неадекватен вопросу, он всегда гораздо больше того, что способно вместить в себя вопрошание. Обладатель ответа никогда не сможет задать вопроса - такая глупость ему просто не под силу, с этим "будьте как дети" еще никто не сумел справиться, во всяком случае честно отнесясь к слову "как". И мы с таким истерическим упорством бьемся головой об эту Стену вовсе не потому, что хотим знать, что там, а потому, что не можем этого знать. И мы не можем успокоиться, потому что знаем: ответ на наш вопрос есть, он находится где-то в том мгновении, которое будет последним перед тем, как сама возможность вопроса исчезнет. В тот момент, когда мы окажемся по ту сторону, никакой "той стороны" не станет. Пока мы находимся на этой стороне, никакой "той стороны" тоже нет. Но есть граница - между тем, чего нет, и тем, чего не будет. Собственно, почему я так уверен в том, что эти "то, чего нет" и "то, чего не будет" в дальнейшем превратятся в "то, что было" и "то, что стало"? Я говорю о разделяемом границей так, присутствие обеих разделяемых ее присутствий несомненно. Однако... Однако единственное, что действительно есть - это только граница между двумя гипотетическим пустышками, которую мы однажды пересечем, или никогда не пересечем, что в нашем случае - то же самое, и память о прохождении которой стала нашей паранояльной мечтой. Собственно, и граница это, если уж быть честным, тоже только предположение; единственно несомненно реальное здесь - это Стена.
Николай откинулся на спину. Мир был маленьким, а он, Николай, - очень большим. И ему вспомнились мыши.
Мыши - маленькие серые существа.
Все кругом пронизано их норками.
Про них писал Чайковский. Он был великим композитором, а великие композиторы иногда проникают в самую суть вещей. Иногда.
Николай рывком поднялся с кровати и принялся одеваться.
-Мне нужно пойти посмотреть, - сказал он в ответ на изумленный взгляд Мишель. - Я скоро вернусь.
До утра он не вернулся. Его, впрочем, никто особенно и не ждал.
Человеческое в человеке являет себя как правило в форме различных предчувствий. Голод - предчувствие еды. Образование (пресловутая "жажда знаний") - предчувствие истины. Любовь - предчувствие счастья. Когда эти самые объекты предчувствия - еда, истина, счастья и многое другое - приходят, человеческое исчезает, причем чем большее число предчувствие оказывается оправдано, тем меньше остается человеческого. Казалось бы - сохрани предчувствие, и человеческое останется с тобой навсегда. Но так было бы слишком просто. В действительности хитрый устроитель бытия предусмотрел возможность такого рода жульничества со стороны человека. Если предчувствия слишком долго не находят своей осуществленности, они отцветают и засыхают, оставляя лишь окрашенные в презрительные тона воспоминания ("а ведь я, дурак, когда-то думал, что бывает какая-то там любовь (истина, ценности, etc.)... Молодой был, глупый"). Никому никогда не дано замереть перед прыжком надолго - придется либо прыгнуть, либо отказаться от этого и не прыгать. И рано или поздно человеческое уходит от нас. Суть его - в вере в возможность пересечь границу. Каждый решает одну и ту же, принимающую бесконечное количество новых форм и вариаций, дилемму: либо есть Стена и есть Великое по ту сторону, и до Великого можно добраться, перепрыгнув на ту сторону, либо есть только я ничего более. Этот выбор решает судьбы человеческого, вернее, способ его смерти. Тупое счастье или циничное одиночество - вот два образа судьбы, которые человеческое не желает принять и к которым оно неизбежно приходит.
Но помимо человеческого существует еще мышиное. Мышам не знакомы проблемы человека, потому что они живут в норах. Человек - равнинное существо, даже когда он живет в горах, поскольку горы - это тоже равнина, так как у них есть поверхность. Человеческая жизнь всегда связана неким горизонтом - фундаментальным, наиглубиннейшим атрибутом поверхности, - прочерчивающим границу между здесь и там. И человек всегда либо стремится "туда", либо пытается избавиться от этого стремления, поворачиваясь к влекущему его горизонту... спиной. Это непрерывный поворот принуждает его вращаться на месте, поскольку горизонт, как известно, находится повсюду, и от него некуда бежать кроме как внутрь. Волчок и ракета, вращение на месте и прямолинейное движение - таковы образы человеческого. Но мыши живут в норах, а там нет горизонта и нет никакого "здесь" или "на месте", потому что всякое "здесь" всегда определяется через "там", а в норе есть только "здесь" или только "там", вернее, "здесь" и "там" в норе совпадают - она слишком узка для топографии. В норе невозможно двигаться "вперед", потому что там нет горизонта. Мышь движется не "вперед" и не "назад", так о ней думают только поверхностные существа, наблюдающие за ее перемещениями сверху. Мышь просто движется, если угодно, - во всех направлениях сразу. Когда у тебя нет горизонта, ты находишься повсюду, весь мир принадлежит тебе. Когда ты идешь по поверхности, твой путь рано или поздно преграждает Стена. Когда ты движешься под поверхностью, в чистом "внутри", ничто не способно остановить тебя, поскольку там ничего, что отличалось бы от чего-то другого, там нет дистанции, а значит, - нет и различия. Поэтому мышь всесильна.
Эпилог.
Из отчета зам. нач. Миссии Н.Ли Иванова К. Генеральному Директору Института Загадочного:
"...Темп жизни в миссии был не слишком высоким, и поэтому отсутствие Н.Ли привлекло к себе внимание только к вечеру следующего дня. За завтраком Мишель Шкловски сообщила нам (мне и доктору Морториусу) о странной отлучке Николая Ли накануне ночью, но ее сообщение не привлекло особенного внимания, поскольку каждому из нас свойственно иногда под воздействием вдруг возникшей догадки срываться с места и спешить проверить внезапно появившуюся гипотезу. Мы ожидали возвращения Н.Ли вплоть до ужина, когда, ощутив уже отчетливое беспокойство, решили сами отправиться на поиски. Пригласив охранника Петрова в качестве следопыта, мы проследили путь Н.Ли по его следам практически от самых дверей миссии плоть до Объекта (в течение дня никто из нас не покидал здания, так что следы не были испорчены и прекрасно сохранились). Как сообщил следопыт Петров, Николай Ли шел уверенной быстрой походкой, что предположительно указывает на факт принятия им некоторого решения. Возле объекта следы его странным образом терялись, причем ничто не указывало на возможную причину их исчезновения. До самого Объекта отчетливо прослеживался след, у самой Стены следы полностью исчезали. Не исключено, впрочем, что следы Н.Ли были вытоптаны мышами, в большом количестве обитающими возле Объекта - их норы обнаруживаются практически повсюду.
Несмотря на тщательные поиски, предпринятые нами в тот же вечер и продолжавшиеся в течении последующих суток, не только самого Н.Ли, но хотя бы сколько-нибудь отчетливых следов его пребывания нам обнаружить не удалось. Больше начальника Миссии Н.Ли никто из нас никогда не видел..."
Миссию закрыли, и все закончилось. Здание снесли, армейские посты сняли. Люди покинули эти места. Последний из них, отъезжая, смотрел из окна автобуса, как медленно тает, исчезая, Стена. Возможно, она и в самом деле исчезла. Но никто не вернулся, чтобы это проверить.
1997 - апрель 1998.
Если в банку (крынку?) с молоком долго лить по капельке воду, в конце концов молока в ней не останется. Это так же верно, как погода или окурки в пепельнице.
Если я буду соединять слова в цепочки, следуя строгости грамматических правил, беспокоясь о флексиях, согласовании падежей и родов, лиц и чисел, вы непременно поймете меня. Смысл не нужен при письме, он возникает при чтении, и поэтому вы всегда фатально будете меня понимать, даже если (и всегда если) я обману вас.
- Если он говорит, что любит, не верьте. И тем более не верьте, если он молчит об этом. Любите его, не веря и не спрашивая, иначе он обязательно обманет вас.
- Скажите ей, пусть выйдет из кадра.
- Я не знаю, куда выйти.
- Тогда стойте где стоите и хотя бы перестаньте говорить глупости.
По стороне квадрата сосредоточенно ползет человек с линейкой - он создал себе дополнительные проблемы, забыв эталонный метр. У него была язва, но с тех пор, как ему сделали операцию, все хорошо: у него нет желудка.
Если двое разговаривают, они делают это, чтобы обмануть кого-то третьего. А когда они не умеют разговаривать, будет музыка.
Если предложение заканчивается, непременно нужно поставить точку; в противном случае можно упасть.
- Если не найдете сценарий, поснимайте рыбок в аквариуме, это будет аллегорией. А человек в углу будет гиперболой. Человек - всегда гипербола.
Девушка измеряет ноги сантиметром. Эталон сантиметра хранится в Париже. Париж хранится во Франции. Франция хранится в учебниках по кинематографии и философии.
Симметрия. Принцип при должном напряжении может заменить значение. Композиция оправдывает все.
- Вы что-нибудь понимаете?
- Зачем?
- Значит, понимаете.
- Я только оператор. Вон тот, с линейкой, - режиссер. Никогда не читайте книг: у вас разовьется болезнь цитирования. Слова имеют свойства лишаев, они обвивают вещи и паразитируют на них, запутывая вас. Из слов и вещей рождаются человек и гомосексуализм. К Годару это не имеет почти никакого отношения.
Ассоциация влечет за собой паранойю. Часто от постановки кавычек зависит вся ваша будущность.
- Я устал объяснять. Неужели нельзя сделать что-то просто вот так вот, а не иначе?! У меня нет времени на заботу об идиотах.
- Но, шеф, если они не будут смотреть - кто нам заплатит?
- Шеф - это из другого жанра.
Кино может кончиться? Разумеется. Кино все может.
- Поснимайте что-нибудь. Выйдите во двор, найдите какую-нибудь кошку, или просто снимайте прохожих. Нам нужно чем-то заполнить время.
- А если мы не успеем доснять?
- Вставим куски чистой пленки. Это не важно.
В подзорную трубу всегда видна какая-нибудь глупость - звезды, например. Почему все так любят смотреть в трубы?
Communicative tube.
Идите за мной по моим следам. Понимайте меня. Изучайте мое чувство юмора. Верьте мне.
19 октября 1997 г.
