назад к стихотворному предисловию
"...Говорят, купец один Беловодье
найти хотел, торговать там. Большой, богатый караван собрал. А есть оно,
Беловодье-то?
Проводник, говорят, у него был. Вроде
как божий человек. Тот знал, где это Беловодье.
Так ушли они, а потом Мертвый Караван
появился. Это тот караван и есть. И сейчас его увидеть можно... Караван как
караван, верблюды, люди. А они и не люди давно. Люди так долго не живут. Тысяча
лет им, а может и более. Но как люди, ничем не отличаются. И божий человек тот
сзади идет. С посохом.
Семен, брат отца моего, дядя, значит,
их видел. До немецкой войны, когда геологов водил. (Мы же казаки, давно здесь
живем.) Геологи-то сзади остались, а он вперед поехал. Поехал, а тут конь, конь
у него послушный был, как станет. И дрожит весь. А с холма этот караван идет.
Все как рассказывают. И нищий, тот, что сзади, вроде на земле посохом начертил
что-то. И на Семена смотрит. А у того конь понес... Потом возвращался, черту
эту искал. Не нашел.
А геологи, которые с ним были, ничего
не видели. Потому и Мертвый Караван называется, что не всякий его видит. Семен
понял, говорит, вернемся, дальше пути не будет. И не пошел. А геологи дальше
пошли. И пропали все..."
Зап. от Меркулова Е.П., 1929 г., гор.
Узунгач, опубл. в сборнике "Великий Шелковый Путь: прошлое и
настоящее". Уральск, 1961.
Песок и
пыль", — подумал Кристофер и повторил вслух:
— Песок и
пыль. Плюс — ветер.
Ветер сдувал
пот. Что было приятно. Но ветер делал не только это — он заталкивал во все
дырки песок и пыль. Песок хрустел на зубах, колол глаза, забирался в карманы, в
складки одежды. Не прошло и половины дня, как армейские ботинки из черных стали
темно-коричневыми, а выцветшие джинсы приняли цвет дороги.
"Теперь я
сам — словно дорога... Путь... Путешественник сознания внутри тела". То ли
близость Поднебесной навевала такие мысли, то ли недавний травяной разговор с
Виком — Кристофер встретил его в Бийске, у Валерки Дылды. Вик вернулся из Китая
и ночь напролет гнал телеги обо всем: от Дао до китайского автостопа. Теперь он
остался там, на вписке, а Крис уже третий день шел по трассе. В Алма-Ату.
Ту-ту-ту. Кристофер запоздало взмахнул рукой.
Очередная
машина пролетела мимо даже не притормозив. Ветер мгновенно закрутил пыльный
шлейф и унес его в сторону. Так в степи получаются смерчи. В настоящей степи. А
здесь... Отроги Алатау. Или Казахский Мелкосопочник? Уже много лет Кристофер
изучал географию с помощью "стопника" — атласа автомобильных дорог, в
котором — лишь трассы и города. Еще реки. Горы, к сожалению, обозначены не
были.
В самом слове
"мелкосопочник" было нечто презрительно-пренебрежительное,
мелкотравчатое. Пустыни, степи, плоские, бескрайние как море, находились и
севернее, и западнее, и восточнее. Но не здесь. Здесь трасса ползла среди
многочисленных голых невысоких холмов.
Мелкие
прыщики, гусиная кожа, покрывающая землю. Камень, песок, пыль. Ничего не
растет. И смерч в таких местах погибает, не успев родиться.
То ли дело —
Устюрт.
Кристофер вспомнил совсем другие места и времена. Тогда он
тоже болтался по Средней Азии. Правда, ехал не из столь далеких мест. Из Бухары
в Астрахань. На родину Хлебникова, первого Гуль Муллы, священника цветов,
стихийного суфия.
Тогда Кристофер еще делил людей на пипл и цивилов, а
Хлебников, великий поэт, в представлении тогдашнего Кристофера, был настоящим
хиппи, по случайным обстоятельствам переместившимся в начало века и
тусовавшимся с больше похожими на первопанков футуристами. Впрочем, и нынешний
пипл, что тогда, десять лет назад, что сейчас — не поймешь кто. Народ, одним
словом. Люди разной степени клевости.
На Устюрте — совершенно плоской, выжженной солнцем местности
между Каспием и Аралом, вообще не было трассы. По крайней мере, тогда, десять
лет назад. Были: железная дорога, линия газопровода, и по краю плато — обрыв в
две сотни метров — к солончакам, следам ушедшего моря, столь же плоским, как и
сам Устюрт. Подножие обрыва цвело коричнево-красным — ночные водители,
привыкнув к бесконечности плато, не замечали сброса. Комья железа, в которые
превращались машины, убирать было некому и они ржавели под редкими дождями.
Драйвер, взявший Кристофера, рассказывал про ложные огни,
появляющиеся в пустыне и смущающие водителей: "Я сам чуть не купился.
Принял метеостанцию за газопровод. А чего — светится и светится. Луна спасла,
вовремя заметил".
Кристофер вспомнил, что весь их караван — три больших
бензовоза, летящие по раскаленной земле казалось бы наугад — совершенно точно
выехал к поселку. Поселок назывался Каракалпакия.
Был на Устюрте еще один ориентир — памятник и колодец.
Памятник Серебряковой, не художнице, а путешественнице. Каким-то образом она
оказалась посреди этой пустыни, в одиночестве, без еды и питья. Однако, сумела
найти чуть ли не единственный на всем плато колодец. И, разорвав всю одежду на
мелкие полоски, привязала к ним кружку и пыталась зачерпнуть воду. То ли
колодец был слишком глубок, то ли самодельная веревка коротка, но героическая
женщина умерла от жажды. А через несколько лет возле колодца поставили
памятник.
Эту историю ему рассказывал все тот же водитель бензовоза —
они в конце-концов сломались и, отстав от колонны, лежали на потрескавшейся
сухой земле в тени цистерны. Кристофер помнил крупные мясистые помидоры и
водку. Одна или две бутылки. К вечеру и Крис и драйвер были совершенно в хлам.
А на следующий день...
На следующий день поднялся ветер. И Кристофер впервые увидел
смерч. Издали. Высокий серо-коричневый столб, колонну, медленно бредущую по
пустыне.
Кто-то говорил Крису, что смерчи рождаются от движущихся
машин. Завихрение воздуха ветер разгоняет, крутит. Он вспомнил, как в детстве
лепил снеговики — чем больше ком, тем быстрее растет.
Как снеговики.
Одновременно с этим сравнением сзади появилась машина. Легковая. Кристофер
поднял руку. И улыбнулся. Улыбка давалась ему легко, на этой солнечной трассе
он мог представить только два выражения лица — улыбающееся или уставшее.
Усталости пока не было. И машина — пятерка, жигуль, остановилась.
— До Алма-Аты.
— Я
поворачиваю. На Панфилов.
— Тогда до
поворота.
Водитель
кивнул. Аккуратная стрижка, футболка. Джинсовая куртка на заднем сиденье.
Русский или немец. Массивные часы с калькулятором. Пингвин на присоске в
салоне. Бумаги в папке. Вероятнее всего, коммерсант.
— Только я не
заплачу.
Водитель снова
кивнул.
— Ветер, —
сказал Кристофер, усаживаясь на переднее сиденье. — Холмы, а ветер. Ремень
накинуть?
— Не надо. —
Машина плавно тронулась с места. — Скоро осень. Это еще не ветер... Ветерок.
Десять с
лишним лет стопа научили Кристофера разговаривать с драйверами, причем так, что
беседа протекала в русле, интересном и драйверу, и самому Кристоферу. Сейчас он
думал о смерчах, и слово смерч само собой просочилось в салон машины, в речь
водителя, и вскоре Кристофер уже не говорил, а слушал, пребывая в мягкой
полудреме.
— Ну, ты
знаешь, эти вояки здесь везде стояли, — рассказывал водитель, — на каждом углу.
Я двадцать лет, бля, на них отпахал. Ну вот, как назло, мне навстречу лейтенант
на каком-то жопике. То, что он лейтенант, я потом узнал... А я, значит, на
этой, у меня уже эта была... Так, значит, вот он, ну, метрах в двадцати передо
мной, навстречу прет. Значит, ветер был, да, но такой, знаешь, ни то ни се. А
тут вдруг — ухх. Я и сообразить-то ничего не успел. Я даже по тормозам не того.
Как на самолете — поднимает, бля, пыль, темно, хлобысь, хлобысь, я-то понять
ничего не могу, все, пиздец, но знаешь так, по автомату, заносит — значит, рули
в сторону заноса, а сам помню о том жопике, что впереди, меня же в его сторону
крутит-то. Потом чмок — еду. Бля, не поверишь — по противоположной полосе. —
Водитель сделал паузу. — А с лейтенантом, он еще с сыном был — обосрешься. Я в
зеркало смотрю. На дереве. Дерево-то одно на сто километров было. Ну вот его
как раз промеж веток и всобачило. Ну я задним ходом. Живые. Оба. Тоже ни хуя не
поняли. Так быстро все было. Но лейтенант говорит, видел краем глаза. Он давно
в этих местах. Смерч, говорит. Черный столб. А если бы не дерево — они в
лепешку. Судьба, бля... А ты, значит, сам из Алма-Аты...
— Не, я из
Питера.
— Ого... А
здесь отдыхаешь, значит?
— Вроде того.
В гости еду. А ты здесь живешь?
— В Аягузе. Уж
двадцать лет как. В Питере у меня тетка. На Кирпичном, значит. Знаешь такой?
— В центре?
Около Садовой?
— Где-то
там... И ты так, значит, всю дорогу... Пешком?
— Автостопом,
— поправил Кристофер, — а где на электричках.
— Не, бля... В
гробу я видел такой отдых. Грязь, пыль... Я вот сейчас в Хоргосе возьму товар,
у себя сдам. Тысяча баксов навару... Тут тебе и телки, и кабак...
— Каждый
оттягивается по своему, — сказал Кристофер. — С китайцами торгуешь?
— Больше не с
кем... На этом, значит, и живем. Если бы еще бандитов поменьше.
— Много
бандитов? — Кристофер знал, что много, предыдущий водитель уже сетовал на них,
но этот вопрос позволял беседе течь в интересном для водителя направлении.
— До хуя... На
этой трассе...
— То-то меня
не сажали.
— Я бы тоже
тебя не посадил. Любопытство разобрало. Что за человек такой — волосатый, бля,
бородатый. Ни турист, ни геолог. С этой штукой. — Он кивнул в сторону заднего
сиденья, куда Крис положил рюкзак и гитару в кофре. Гитара, что ли? Музыкант?
— Вроде как.
— Тут на
повороте ГАИ будет. Я тебя, значит, высажу, они дальше посадят.
Кристофер
улыбнулся: дальше посадят... Весьма двусмысленно. Гаишники, как и всякие менты
начинают с расспросов — кто, откуда, зачем. И Кристофер старался обходить
ментовские будки стороной. Можно, конечно, подойти и прогнать какую-нибудь
телегу типа Умкиной — я, дескать, пишу книгу об автостопе. Но это в крайнем
случае. Когда трасса вконец обламывает. А обломать Кристофера было почти
невозможно. Правда, ему иногда добровольно помогали гаишники:
"Эй,
парень, куда идешь?"
"Туда-то
туда-то".
"А чего
по трассе?"
"Денег
нет".
И так далее,
до:
"Сейчас я
тебе быстро до "Туда-то туда-то" машину остановлю".
Но часто такая
помощь оборачивалась подставой — водитель, посадивший пассажира по просьбе
ментов (а попробуй откажи), но помимо своей воли, не испытывал к стопщику
никаких симпатий. Это было насилием над драйвером, а Кристофер не любил
насилия.
Поэтому он
пешком миновал пост ГАИ, затем прошел еще вперед. Ни одной машины. Нависающая
над трассой будка вскоре превратилась в маленький белый прямоугольник — кусок
сахара, возле которого копошился муравей-мент. Дорога хорошо просматривалась в
обе стороны, сопки остались где-то сбоку, за пыльным маревом. Впереди трасса
была пустынной — только несколько вертикальных треугольно- прямоугольно-, и
круглоголовых штрихов на обочине — дорожные знаки.
И среди них —
едва различимая человеческая фигура.
"Стопит
или торгует. Кому здесь торговать? — трасса почти пустая. Все торговцы дынями
остались позади, на развилке".
Попутчики
Кристоферу были не нужны. Разве что попутчицы — с герлой легче берут. Правда, с
ней и мороки больше. Вероятность встретить на восточных трассах попутчицу почти
нулевая. Любая девушка, даже самая дурная дурнушка, путешествуя в одиночку,
могла поплатиться не только честью-невинностью, но и свободой-жизнью.
Изнасилуют и пристукнут как нефиг де...
Кристофер
замедлил шаг. Лучше быть первым. Да и вообще следует держать дистанцию между
стопящими.
Он вспомнил Крым, лагерь в кипарисовом лесу, куда все
добирались по трассе, и трасса просто была усеяна ярким волосатым и не очень
волосатым народом, идущим по двое, поодиночке. "Надо держать дистанцию,
чтобы не заморачивать водителя, — говорил тогда Доктор Хвост, — якобы мы едем
не вместе, а каждый сам по себе, но на самом деле мы все едем... Едем..."
Воспоминания
прервало появление колонны камазов. Кристофер развернулся лицом к машинам и
поднял руку на западный манер — оттопырив большой палец. Это были так
называемые поливальщики — торговцы дынями и арбузами, курсирующие с юга на
север и обратно. Как правило, в них сесть было невозможно — в каждой кабине по
три, а иногда и по четыре человека — водитель плюс хозяин плюс грузчики-охранники.
Колонна промчалась, обдав Кристофера дополнительной порцией песка и пыли.
"А что
поделывает тот, что впереди меня? Может, его таки взяли?" Любопытство
заставило наклонить очки и приглядеться. Кристофер был близорук, носил очки
слабее чем требовалось, и для большей остроты зрения приходилось наклонять их.
Удивительно! На трассе стояла девица.
Кристофер
зашагал быстрее обычного. Девушка стояла неподвижно, лицом к нему. Вскоре он
смог разглядеть ее полностью. Правильное лицо c европейскими и монгольскими
чертами одновременно — маленький подбородок, скулы, большие темные глаза,
длинные ресницы, белая, не слишком загорелая кожа, черные короткие волосы,
челка, спадающая на лоб. Что-то необъяснимо притягательное было во всем ее
облике. «Надо совсем не иметь башни, чтобы с такой внешностью выходить на эту
трассу!» Она старалась смотреть мимо Кристофера, и когда он приблизился,
отступила на несколько шагов, пропуская его. Крис же продолжал пялиться на нее
почем зря, и подмечать все новые и новые детали.
"Вид
весьма невеселый, припухлость под глазами — плакала, что-ли? Но босоножки,
блузка и джинсы чистые. Значит, на трассе недавно. Цивильная, это факт — ни
браслетов, ни фенечек..."
— Сударыня, —
обратился к ней Кристофер, — могу ли я чем-нибудь вам помочь?
Слабая улыбка
в ответ. Девушка посмотрела на него, затем слегка покачала головой. Совершенно
неопределенный жест, врубивший Кристофера лишь в одно: она ждет продолжения
разговора.
— Позвольте
предупредить вас, — сказал он, — в этих местах путешествовать по трассе одной
весьма опасно.
Она опустила
глаза. "Нет, это не европейские глаза, это самые что ни на есть
натуральные глаза восточной женщины, большие миндалевидные глаза плененной
лани, впитавшие мудрость песков, так ведь сказал бы ты, Мастер Хайам, и не
является ли сия красавица обманкой, подставой дэвов, соблазняющих праведного
суфия Кристофера, а?"
"Ты все
шутишь, — возразил он сам себе, — а у девочки, может, серьезные проблемы".
Она, словно
решившись, снова посмотрела на него:
— Я не боюсь.
— Меня зовут
Кристофер. Крис. Можно Митя. Если ты едешь в Алма-Ату, предлагаю свою скромную
персону в попутчики и охранники, — переключившись на чуть более серьезный тон,
произнес Кристофер.
Девушка снова
улыбнулась.
— Алиса.
— Ты едешь
стопом? В Алма-Ату?
Она не ответила.
— Давай поедем
вместе. Если меня не боишься.
"Малолетка.
Ей нет и восемнадцати. Статья на ножках, как сказал бы Вовка Блюзмен. Сбежала
из дома, ничего не взяла. Можно вляпаться, если родители разыскивают".
— Хорошо, —
согласилась она и еле слышно добавила: — Я не боюсь. А ты сам не боишься?
— А чего нам
бояться, — шутливо произнес Кристофер, — папа и мама, что-ли ищут?
— Не ищут, —
резко ответила она.
«Вот, не успел
познакомиться, а уже обидел».
Солнце
постепенно садилось. На горизонте появилась машина — КАМАЗ-самосвал. Такие
машины обычно ехали недалеко, от силы двадцать-тридцать километров до
ближайшего карьера, асфальтового или бетонного завода. И на мгновение Кристофер
оказался перед мысленной развилкой: "Если застопить, то ночевать придется
где-то на трассе. В темноте сейчас ведь даже с девицей не возьмут. Но если не
стопить? Нет никакой гарантии, что до ночи вообще кто-нибудь посадит.
Оставаться здесь Кристофер не хотел. И пока не представлял, как ночевать вместе
с этой, совершенно незнакомой, да еще к тому же цивильной герлой. Кристофер
поднял руку.
Машина
остановилась. Большая улыбка. Большой дядька в очках.
— В сторону
Алма-Аты. — Теперь Кристофер добавил к слову "Алма-Аты" "в
сторону".
— Садитесь.
— Но мы не
заплатим.
— Садитесь
же...
Кристофер сел
первым, затем подал руку Алисе. Где-нибудь в Европе, он пропустил бы герлу
вперед, а здесь, на Востоке, некоторые могут не так понять. Типа: "Если
сажаешь женщину рядом с драйвером — значит, предлагаешь ее..."
— Давно
стоите?
— Не... Мы не
стоим, мы идем, — весело ответил Кристофер.
— И никто не
сажает?
— Почему, вон
мужик до поворота подвез. Сам на Панфилов поехал.
— А я как раз
оттуда. И каким же ветром вас в эту дыру занесло?
— С Алтая. В
Алма-Ату к друзьям. А затем домой, в Питер.
— И все на
перекладных?
— Ну да,
стопом.
— А как же
ночуете? Дороги-то неблизкие.
— Все с собой.
Палатка, спальник.
Кристофер
бросил взгляд на Алису. Испуганный зверек. Он взял ее руку в свою. Движение не
укрылась от взгляда водителя.
— А чего
подружка такая грустная? Обидел кто? — последняя фраза водителя относилась уже
к Алисе.
— Нет, что вы,
— ответила она, — устала только.
Больше
вопросов к спутнице Кристофера не возникало. И снова потянулся разговор между
толстяком и Крисом — о ветре, о погоде, о тяжелой жизни, о том, что немцы
уезжают, что казахи работать не хотят... Все это Кристофер выслушивал уже не
первый раз.
Рука девушки
по-прежнему находилась в его руке. Тонкие длинные пальцы, ладошка-крыло.
"На моих руках вены как ветки, синие ветки подкожных деревьев, а у нее
гладкая — деревья в бело-золотом тумане. Насколько все-таки моя кожа грубее и
чернее".
Постепенно
стемнело. Водитель включил фары. Алиса, казалось, заснула.
— Будить
придется. — Драйвер бросил на нее быстрый взгляд. — Через пару километров
поворачиваю.
— Ничего, ночь
длинная.
Вскоре они
снова стояли на трассе и Кристофер уже не показывал оттопыренный большой палец,
а энергично размахивал рукой, пытаясь задолго до приближения машины попасть в
свет фар.
Алиса стояла
рядом, закутавшись в его куртку.
— Стопить нет
смысла, — наконец сказал он, — надо отойти. Перенайтовать. У меня есть
спальник.
Выражения лица
Алисы Кристофер разглядеть не мог.
— Приставать
не буду, не бойся, — зачем-то добавил он и протянул ей руку, — пойдем.
Они поднялись
по распадку на ближайший холм. Кристофер достал маленький карманный фонарик,
посветил вниз.
— Вроде ровно.
Помоги раскидать камушки.
Пока Алиса
расчищала место, Кристофер вытащил полиэтилен. Почему-то он считал, что
постеленная на землю пленка защищает от змей, скорпионов и прочих "гадов
ползучих". Неизвестно, от чего спасала эта подстилка, но своим шелестом (а
шелестела она и от ветра, и от движений самого Кристофера) часто вызывала
образы этих страшных "гадов ползучих", мешая засыпать.
Вообще-то
Кристофер был не очень аккуратным в быту, но в отношении устройства ночлега и
сбора-раскладывания рюкзака соблюдал предельную скрупулезность.
Он вытащил
флягу, свечку. Полиуретановую подстилку — Алисе, под себя же — свитер. Спальник
расстегнул как одеяло — на двоих вполне достаточно. Рюкзак под голову. Ботинки
и сандалии — туда-же, под рюкзак, под полиэтилен. Гитару в чехле — сбоку. Через
некоторое время Крис уже лежал между девушкой и гитарой на спине лицом к небу.
— Ты хочешь
спать? — спросил Кристофер.
— Не знаю. Я
привыкла ложится рано.
— Ты живешь с
родителями?
— Нет.
После этого
односложного ответа наступила пауза, которую тут же заполнили ненавязчивые, но
богатые по своей гамме степные звуки, стрекот, тихое персвистывание, шелест и
просто шум ниоткуда, может быть, голос самого неба.
— Степь, как и
море, каждую ночь поет, — сказал Крис, — для меня нет ничего лучше этих песен.
— Крис... Или
Митя. Почему у тебя два имени? — через некоторое время спросила Алиса.
— Это
давнишняя история. Однажды, на одном флэту, то есть сударыня, квартире, мы
прикололись к одной, надеюсь, хорошо известной вам книжке. "Винни Пух и
все-все-все". Ну и придумали каждому прозвища. Пятачок там, Иа Иа. А я
стал Кристофером Робином. Все очень просто.
Крис помолчал,
а затем добавил.
— А у тебя имя
красивое: "Алиса". Мне фильм нравился "Алиса в городах".
Вима Вендерса. Смотрела?
— Неа..
— Про девочку,
которая любила смотреть телевизор. И про человека, который искал...
"Ты
делаешь так много фотографий, — всплыла вдруг в памяти фраза, то ли из фильма,
то ли придуманная Крисом, — чтобы убедить себя в реальности
существования".
— Кого? —
спросила Алиса.
— Пожалуй,
себя. Давай, что ли, спать.
Кристофер повернулся к ней спиной. Ветер приносил
множество разных звуков — шум трассы, пиликанье каких-то насекомых, ветер шелестел
полиэтиленом, обдувал лицо. За спиной дышала Алиса. И, как и следовало ожидать
— вскоре пошло-поехало. После месяца аскетической жизни на Алтае, близость
девушки породила в голове Криса целый букет эротических фантазий.
"Надо отвлечься. На хрен тебе лишние заморочки,
Крис... Как отвлечься? Скажем считать... Шел один верблюд... Нет, это не
поможет. Она останется со мной, как с тем непродвинутым монахом из притчи
…"
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ:
ДЗЕНСКАЯ ПРИТЧА О ДВУХ МОНАХАХ
Один раз возвращались в монастырь два монаха. Монастырь был очень строгим, устав запрещал даже прикасаться к женщине. А тут — на дороге огромная лужа. И возле нее девушка — никак не может перейти.
Тогда один монах взял и перенес ее. Девушка поблагодарила, пошла своей дорогой. Монахи своей. И уже у самых стен монастыря тот который не переносил, спрашивает:
— Как же так, брат, нам запрещено прикасаться к женщине, а ты перенес ее.
— Я-то ее перенес, да и оставил там. А ты до сих пор несешь.
"Странная
девочка. — Мысли Кристофера снова вернулись к спутнице. — А может, и не
странная. Алиса, Алиса... Просто что-то у нее случилось".
— У тебя... —
тихо произнесла она. Или эта фраза послышалась Крису, но вскоре стало
совершенно очевидным, вернее, отчетливо слышным одно — тихие всхлипывания за
его спиной.
— Ты что? —
Кристофер повернулся к ней, обнял. — Не плачь, не надо. Все будет хорошо.
Она уткнулась
ему в плечо. От эротических фантазий не осталось и следа. В данный момент она
нуждалась лишь в сострадании.
— Я хочу
помочь тебе, — сказал Кристофер, — расскажи...
— Прости меня,
ради Бога...
— Все будет
хорошо, — прошептал Крис, — тише... Спи. Вот и ветер утих.
Она некоторое
время лежала, всхлипывая, затем успокоилась. И, как ни странно, Кристофер, не
выпуская ее из объятий, стал снова проваливаться в сон. Какой-то хлам еще
продолжал вертеться в голове. По жизни он сочинял песни, и этот хлам был именно
тем сором, из которого рождались тексты Кристофера.
"Зэки на
бензопиле. Из лагерей в феврале... Летят, словно птицы". Но Алиса вдруг
разбудила его. Ее пальцы прошли по спине Криса, робко коснулись волос. Совсем
рядом он увидел ее лицо, большие темные глаза. Ее губы были так близко, что
Крис чувствовал тепло, исходящее от них. Желание. Оно переполняло Алису,
заставляло ее трепетать. И это желание перетекало к Кристоферу через каждое
прикосновение, через каждый поцелуй. "Будь безупречен, суфий, — сказал
себе Крис, — смири ярость своего нефритового меча! И получая свои кайфы, не
забывай о ней".
С утра, едва
рассвело, далеко на востоке начал тарахтеть вертолет. Вертолеты в этих местах
никого не удивляли — Казахстан долгое время был большим полигоном и военным
аэродромом-космодромом советской империи. Машины по трассе шли всю ночь, с
перерывами около получаса, но шум их моторов почему-то не раздражал слух. А вертолет
доставал.
Тарахтение
постепенно переросло в гул. Низкий, казалось, колебания воздуха заставляют
вибрировать землю. Крис разлепил глаза и... Не увидел ни вертолета, ни Алисы.
"Боже, она ушла! А я спал, идиот! — Он вскочил. — Землетрясение, что ли?
Нет, звук слишком ровный". Он пережил два землетрясения и знал, как они
начинаются. Здесь было похоже — тот же неожиданно появившийся страх, без
причины, без представлений, древний, необъяснимый, сродни детскому страху
темноты. Но этот страх не подчинял себе Криса, он был в глубине, на заднем
плане. "Оделась и ушла. Словно сновидение. И свитера моего нет. — Крис
вспомнил, как под утро, отдал ей свой свитер. — Значит, не сон..."
— Алиса, —
закричал он, — Алиса!
Гул заметно
уменьшился, словно его источник был не снаружи, а внутри, и этот крик позволил
ему высвободится, оставить Криса. Со стороны трассы словно в ответ раздался
хлопок автомобильной дверцы. Уезжает! Почему! Гул тем временем перерос в звук
автомобильного мотора. "Вот тебе и сегодняшний день. Что, уважаемый,
размечтался, думал, будешь вместе с ней. А тут-то тебя и по носу — не
привязывайся. Хорошая школа для суфия. Но, ведь нам было хорошо. Радуйся хоть
этому, суфий. Пожелай ей удачи. И пусть твой свитер греет ее несравненное
тело". Последнюю фразу Кристофер произнес вслух.