Они встретились неподалеку от воинской части... Сразу же за казармами, в небольшом перелеске, после дождей появлялись целые выводки сыроежек. Ломкие и хрупкие, они не представляли особой ценности для настоящего грибника. Но если их аккуратно укладывать в плетеную корзину, то вполне можно было донести домой — целыми и невредимыми.
Мальчик любил собирать сыроежки, а солдат не любил, потому что у него не было такой удобной корзины, как у мальчика, и его сыроежки ломались и крошились. Командир не любил грибное крошево, и всякий раз солдату приходилось отдуваться за свою нерасторопность.
Они не впервые встречаются в этом перелеске, и солдат всегда удивлялся, что у мальчика грибы один к одному, а у него глядеть тошно. И однажды мальчик, сжалившись над солдатом, пообещал подарить ему точно такую же корзину. А солдат пообещал сделать ответный подарок — значки и, если удастся, то и самый настоящий солдатский ремень.
И вот сегодня у них должен был произойти обмен...
* * *
Завидев мальчика, солдат, продираясь сквозь заросли, поспешил к нему.
— Ну что, малый, принес?
— Ага. А где ты был? Почему опоздал? Я вот тут для тебя набрал почти полную корзину грибов.
— Это ты раньше пришел, а у меня — служба, — важно сказал солдат.
— Мне не терпелось получить значки.
— Вот они, — протягивает солдат горсть побрякушек. Значков было штук девять и все разные.
— А ремень?
— Ишь, какой шустрый! Его знаешь, как трудно достать? Может, получится в другой раз...
Мальчик вздохнул.
— Да ты не переживай. Я — человек слова. Не только ремень будет, еще и пилотка... со звездочкой.
— Честное солдатское? — с замиранием сердца спрашивает мальчик.
— Я похож на трепло? — красноречиво кивнул он на значки.
Мальчик даже подскочил от восторга, что, быть может, уже завтра или пускай через три дня он, наконец-то, станет обладателем самого настоящего солдатского ремня, да к тому же еще и пилотки.
— Ух, ты!
Не в состоянии скрыть восторга, он тоже хочет что-то сделать для солдата. Корзина не в счет, она мелочь по сравнению с теми чудесными вещами, при виде которых любой пацан с их улицы ну просто лопнет от зависти.
— А ты? Что хочешь ты? Я для тебя все... ну все-все, что скажешь.
Солдат опускается в высокий и густой папоротник, жестом указывая мальчику сесть рядом. Закурив, предлагает сигарету юному приятелю.
— Я не курю вообще-то, — растерянно говорит мальчик, — но если нужно...
— Молодец, не нужно. Тебе сколько лет?
— Скоро одиннадцать. А тебе?
— Девятнадцать...
— Когда и мне будет столько, я тоже солдатом стану. А здорово быть солдатом?
— Не очень, — усмехнувшись чему-то своему, гладит он мальчика по голове. — У тебя отличные волосы — светлые и нежные, как пушинки.
— Мне не нравятся.
— Почему?
— Девчачьи. Пацаны дразнятся...
— Они дураки, твои пацаны и ничего не понимают в жизни. Так что бы ты хотел дать мне взамен пилотки? — возвращается солдат к началу разговора, продолжая перебирать грубыми пальцами волосы мальчика.
— Не знаю... Лучше ты сам скажи, чего хочешь.
— Ты ведь добрый мальчик и все отдашь дяде солдату? У тебя такие волосы...
— Ты хочешь мои волосы? — изумился мальчик. — Вообще-то я могу постричься наголо и принести их тебе...
— Ну, вот еще придумал! — сердится солдат. — Мне нравится, когда они растут на твоей голове, — и, не сдержав порыва, целует мальчика в самую макушку.
* * *
Мальчик инстинктивно прижимается к солдату, как если бы это был старший брат. Как бы ему хотелось иметь такого друга! Сегодня ночью ему приснился этот солдат, точнее его запах... «Может потому, что я так сильно мечтал о значках и ремне?» — решил про себя мальчик.
И теперь он почти слился с ним и ему нравится, как солдат гладит его голову, тонюсенькую шею, трется своей чуть шершавой щекой о его щеку. У солдата очень большая и грубая ладонь. Особенно это чувствуется, когда он просовывает ее мальчику под рубашку, поглаживая спину и опуская руку под резинку трико, поочередно сжимая то одну, то другую ягодицы. А еще от солдата пахнет табаком и потом, и от этих запахов у мальчика становится тревожно на душе. Нет, не страшно, а именно тревожно.
А солдату нравится вдыхать запах мальчика, так похожего на девочку. Он целует мальчика в розовые, чуть влажные губы. И каждый последующий поцелуй длится дольше предыдущего. При этом мальчику кажется, что солдат дрожит. И хотя ему не очень-то нравятся эти поцелуи, а если честно, то и вовсе не нравятся, однако он не сопротивляется, боясь обидеть своего щедрого друга. Неожиданно солдат подносит указательный палец к своему виску и со словами «пиф-паф» вытягивается во весь рост на влажной траве.
Мальчик смеется, потом тоже делает себе «пиф-паф» и падает рядом с солдатом. Тот подхватывает сильными руками легкое тело мальчика и укладывает его на себя.
— Земля холодная — простудишься, — объясняет он.
— А ты не простудишься?
— Нет. Я закаленный и горячий.
— А я разве холодный?
— Не знаю, — усмехается солдат. — Это еще надо проверить...
— У всех людей температура тела одинаковая, — рассудительно говорит мальчик, уютно устроившись на большом теле солдата. — Если, конечно, кто-то не болен гриппом.
— Ну, если одинаковая, тогда мы по очереди будем лежать друг на друге, чтобы не заболеть. Согласен?
— Ага! А ты не раздавишь меня? Ты такой большой и сильный...
— Ну вот, еще и обижаешься, когда пацаны обзывают девчонкой. Какой же ты будущий солдат, если боишься, — разочарованно зевнул солдат.
— Я не боюсь! Ты не думай...
— А вот мы сейчас проверим, — говорит солдат и крепко сжимает его в своих объятиях. — Больно?
— Не а...
— А сейчас?
— Я же сильный!
— Люблю таких сильных парней, как ты. Хочешь дружить по-настоящему?
— Да! — задыхается от счастья мальчик. По правде говоря, он не знает, как могут дружить солдат и мальчик. Но ему всегда хотелось иметь настоящего друга — сильного и доброго, с которым можно было бы говорить на равных, такого, как этот солдат. Он совсем не зазнается и еще позволяет на нем лежать...
— Поцелуй меня, — просит солдат.
— А разве друзья целуются? — удивляется мальчик. — Целуются тети с дядями.
— Если друзья настоящие, они тоже целуются.
— Самые-самые настоящие? — уточняет мальчик.
— Ну да, — нетерпеливо говорит солдат, — если ты, конечно, не против быть самым-самым...
— А ты? Ты не против?
— Я же позволил тебе лечь на меня. Такое только очень близким друзьям позволяют.
— Я хочу быть твоим другом, сильно хочу! — признается мальчик и целует солдата в губы.
— Еще, — заплетающимся языком просит солдат, — пожалуйста, еще. Я сильно хочу... быть твоим другом.
* * *
И снова мальчик целует его. И тогда солдат, не выпуская его губ из своих, переворачивает мальчика на спину, осторожно подминая под себя.
— Тебе не больно? — шепчет он.
— Нет. Ты не слишком тяжелый.
— Вот и хорошо. А теперь угадай, чего я больше всего на свете хочу. Ты — пилотку и ремень. А я?
— Не знаю...
Он еще не успел подумать, чего может хотеть солдат, как услышал:
— Целовать тебя всего.
— Но ты и я... мы и так целуемся.
— Какой ты еще глупый. Я же сказал: всего...
* * *
Мальчик и не заметил, как солдат стянул с него спортивное трико и теперь жадно целует те места, которые еще минуту назад скрывали трусики. Недоразвитый клювик мальчика оказывается во рту солдата. Ему щекотно и немножко стыдно. Но если его друг так хочет... Разве он может ему отказать?
Между тем, членик его уже так набух, как это часто случается по утрам, когда мальчику хочется пи-пи. В такие минуты клювик становится твердым-претвердм, и раза в два больше, чем обычно, когда не хочется пи-пи. Вспомнив об этом, мальчик испугался: если он не выдержит, то может написать прямо в рот другу и тогда их дружбе конец.
— Не надо, — просит он. — Тебе разве не противно? Целуй лучше в губы.
Солдат пощекотал влажным и горячим языком набухший кончик детского перчика, неохотно оторвался от этого занятия и лишь после этого сказал:
— Совсем не противно. С чего ты взял? Ведь я — твой друг. Настоящий! А ты — нет.
— Почему? — удивляется мальчик.
— Потому что ты не хочешь целовать меня сюда, — дрожащей рукой солдат расстегивает ширинку и из нее выныривает нечто такое громадное, чего мальчику до этого мига еще не доводилось видеть. От неожиданности он вздрагивает и в страхе зажмуривается. И лишь спустя минуту, до него доходит: это то же самое, что и у него, только раз в пять или семь больше.
— Ну вот, — прерывает его мысли солдат, — а еще клялся в настоящей дружбе...
— Я... разве... отказываюсь, — шепчет мальчик. Голос его куда-то исчез. — Но я же не знал, что ты любишь... ну... когда целуют твою пипиську.
— Пипиську? Ну да... я понял!
Он огорченно вздыхает, медленно запихивает обратно в штаны сильно возбужденный и оттого непослушный член, всем своим видом выказывая обиду и давая понять, что поищет себе приятеля в другом месте.
— Не надо, — испуганно шепчет мальчик. — Не обижайся и не прячь его. Я буду целовать сколько ты захочешь, хоть час, хоть два. А хочешь — до самого вечера. И завтра тоже, и всегда.
Он чуть ли не плачет: так ему обидно потерять друга. Из-за таких пустяков их только что зародившаяся, еще такая хрупкая, как молоденькая сыроежка, дружба может превратиться в грибное крошево.
— Сладкий мой, — гладит его солдат, — не плачь. Я же — человек слова, и мы будем дружить сколько ты захочешь.
* * *
Солдат берёт мальчика за шею и нежно, но твёрдо притягивает его голову к своему члену.
— Целуй сколько сможешь...
Мальчик неуклюже обхватил маленькими ладошками солдатский фаллос и чмокнул в толстенную, словно груша, головку. Из дырочки, что посреди головки, выкатилась прозрачная капелька и застыла. Мальчику показалось, что солдат тоже хочет пи-пи, и он на миг перестал целовать эту пылающую каким-то удивительным огнем грушу, пахнущую почти так же, как губы солдата...
— Целуй! Чего же ты? — нетерпеливо говорит солдат.
И мальчик целует его в эту капельку.
— Возьми конец в ротик! — командует тот.
Головка сразу же заняла весь рот и на большее там попросту не хватило бы места, даже для той капельки. Поэтому мальчик не столько испугался, сколько удивился, когда его рот стал быстро наполняться чем-то вязким и теплым, похожим на кисель. Но эта жидкость по вкусу совсем не походила на кисель: она не была сладкой, она не была горькой или соленой... Она была как будто бы совершенно безвкусной. И в то же время некий необъяснимый привкус в ней мальчик уловил. Что-то едва уловимое и давно забытое... не совсем такое, но похожее...
— Глотай скорее! Ну же! — сквозь дикие всхрапы выкрикивает солдат.
Мальчик послушно глотает, но оно все не кончается. «Чудно, — думает он, — почему так дергается и стонет солдат? Если ему больно, почему он не вытащит свою пипиську изо рта? А может, ему приятно, вот он и стонет. Может, всем дядям и солдатам с большими пиписьками очень сладко, когда они суют их кому-нибудь в рот? И почему они у них такие большие? Это же так неудобно, когда такие большие. Даже во рту не помещаются. И в трусиках им тесно... А моя пиписька поместилась у него вся целиком, даже с яичками. Я же чувствовал, как было горячо. Но почему тогда я не стонал? И почему у меня ничего такого не текло, а у него продолжает течь?»
* * *
В его голове роилась тысяча вопросов, и ни на один из них он не находил ответа. Конечно, он мог бы прямо сейчас задать их солдату, но как, если рот занят этой набухшей головкой, которую солдат и не думает вынимать. Сам же он не может выплюнуть ее, потому что солдат цепко держит его за шею — головы не повернуть. И стонет, стонет... Но вот мальчик кончил глотать, во рту стало свободнее, головка сделалась помягче. И хотя он продолжал посасывать эту странную соску, из нее, наконец, перестало капать.
— Шире рот, — скрипнул зубами солдат.
Мальчику показалось, что голос его друга стал похожим на голос пьяного человека, но он безропотно повиновался ему. И тогда солдат с силой просунул головку в самую гортань мальчика. Ему стало трудно дышать. Он попытался освободиться хотя бы на сантиметр, чтобы не задохнуться и не умереть, но головка уже сама уменьшилась и мальчику стало чуть легче. Солдат уже не стонал, лишь тяжело дышал, как после большого забега. Мальчик даже порадовался, что его другу, быть может, надоело это странное занятие. Но не тут-то было! Солдат взял его за руки и опустил их на свои тугие шары-яички.
— Мни их вот так, — показал он. — Мне будет приятно. Пожалуйста, дружок...
И мальчик начинает послушно мять эти тяжелые шары. Ему не терпится узнать, что находится в этих яичках. Уж не этот ли странный кисель? И для чего они вообще нужны мальчикам и дядям? Может, для того, чтобы их мять?
Между тем солдат качал своим фаллосом с такой быстротой, что мальчику казалось, будто набухшая головка постоянно находится в его горле. Потом солдат на секунду замер, вот он уже изогнулся и так резко качнул передом, что весь его член целиком вошел в широко раскрытый, как у помирающего галчонка, рот мальчика. И тут же хлынул густой поток этого странного киселя. Солдат застонал громче прежнего. Вскоре этот стон перерос в жуткий вопль и закончился то ли коротким вскриком, то ли всхлипом. Дернувшись в последний раз, словно в эпилептическом припадке, он затих. Мальчик, уже не ожидая команды, глотал последние, убывающие порции жидкости, будто делал это каждый день много лет кряду...
— Ты устал, дружище? — хрипло говорит солдат, вынимая из онемевшего от неустанной работы рта мягкий и сразу уменьшившийся вдвое член. — Это ничего. Так только в первый раз бывает, потом привыкаешь...
— Тебе хорошо? — спрашивает мальчик, едва двигая челюстями и с удивлением разглядывая порозовевшее лицо солдата.
— Очень. Спасибо тебе. Ты меня здорово выручил. Я очень хочу с тобой дружить. А ты?
— Да... — не слишком уверенно отвечает мальчик. — А по-другому как-нибудь можно дружить, — на всякий случай уточняет он.
— Можно, — усмехается солдат, вспоминая своего командира — старшину, который так страстно обожал сыроежки и... солдата, точнее его попку. — Можно, — повторяет он с затаенной мстительной тоской в глазах, — но не сейчас, а когда подрастешь. А пока — лучше так, если ты не против.
— Я согласен, — вздыхает мальчик.
— Из-за пилотки и солдатского ремня?
* * *
Мальчик пожимает худыми плечами. Солдат нежно привлекает его к своей груди и целует, укладывая его голову со светлыми, как тополиный пух, волосами на плечо. И сквозь тонкую гимнастерку мальчик слышит, как гулко бьётся солдатское сердце.
— Скажи, а что это за кисель такой выливался из твоей пиписьки? — не выдерживает мальчик.
— Сперма, — машинально отвечает солдат.
— А у меня она тоже есть, эта... как ее? Он тут же забывает незнакомое слово.
— Пока нет. Но будет... скоро...
— Тогда и у меня вырастет такой же большой? — кивком головы указывает он на ширинку солдатских штанов.
— Да.
— И яички? — не унимается мальчик.
— Конечно.
— А что в них, в этих яичках? И для чего они?
— Для дела, — нехотя отвечает солдат. — Подрастешь малость — сам все поймешь. Извини, мне ужасно хочется спать.
— А грибы?
— Довольно и того, что набрал ты. Спасибо. В другой раз опять набери. Ладно? Тогда у нас останется больше времени для... дружбы.
— Я тоже хочу спать, — зевает мальчик.
— Вот и хорошо. И вообще никому не рассказывай про нашу дружбу. Пускай это будет нашей тайной. Только тогда мы сможем по-настоящему дружить. Я подарю тебе пилотку, кожаный ремень и много других полезных вещей... Лады?
— Да! — твёрдо говорит мальчик.
Как и все мальчишки в мире, он обожал тайны. Да, мальчик Гена обожал тайны. И о том случае никому не проболтался. Они стали регулярно встречаться в том перелеске и «дружили», как того хотел солдат. Постепенно Гена привык к этой странной «дружбе» так крепко, что уже дня не мог прожить без солдата...
Спустя годы Геннадию стало ясно: тот не торопил события, понимая, что еще не вечер и мальчишка никуда не денется, всё равно однажды у них получится то, к чему готовил его солдат. Но обстоятельства распорядились иначе. Мать Геннадия решила перебраться в город, и увезла с собой одиннадцатилетнего сына с девчоночьими волосами.
Так и не стала попка мальчугана достоянием солдатского фаллоса. Судьба перехитрила солдата и уберегла на время мальчишку, уготовив ему другого любовника. Впрочем, тоже в военной форме... >>>
* * *
