Как я сейчас, так некогда и Лешик сидел на этой скамейке, а вокруг деревья так же прикрывали невинность свою желтыми и красными листами и так же проплывали над головой белые облака. Уже целую неделю тосковал Лешик в одиночестве, и сердце его горестно сжималось, когда думал он о грустной судьбе своей. Тосковал же бедный мальчик по верному другу и по крепкой мужской ласке. И не в силах выносить больше сию тоску, от которой самый день превращался как бы в подобие сумерек, пришел Лешик в отдаленный парк, в коем обычно в ту пору собирались юноши.

Целое утро сидел Лешик в парке, но никто в тот день туда больше не явился, одни только небесные птички оглашали своим нехитрым пением пространство его тоски. Думал Лешик о своем горе, и о том, как мудро все устроила матушка-природа, велев каждому любить по образу и подобию своему, и как люди ее заветам не следуют, а потом дивятся, отчего так дурно все выходит. Таким размышлениям предавался он, закрыв свои голубые очи, как вдруг отчего-то забилось неистово сердце его. С трудом очнулся Лешик от грез и не понял сразу, что не в мечтаниях, но наяву видит перед собой незнакомца, прекрасного как античная фигура. Таинственный же юноша приложил палец к губам, как бы говоря обойтись без вопросов, другою же рукою указал на пышные кустарники, произраставшие неподалеку.

Что же происходило с Лешиком далее, я описать решительно не в силах. Перо выпадает из моих неумелых пальцев. Но будь на моем месте и сам Цицерон, даже его красноречия не хватило бы, чтобы рассказать хоть о сотой доле утех, коим предались отроки. Целый день, до самого заката, любили они друг друга в разные места, и пожухлая трава шелестела под их телами, а дерева наклоняли к ним кроны, чтобы увидеть ближе и вспоминать потом недвижною зимою.

Но вот Солнце, небесное светило наше, стало уж уходить за горизонт, и сумрак простер над парком полы своего плаща. "Скажи, незнакомец, как зовут тебя ?",- вопросил Лешик, чувствуя, что близится уж минута расставания. "Эраст". "Какое красивое имя! Столь же красивое, как и ты сам. И как точно рифмуется оно с разными словами, например, Эраст-экклезиаст". Так говорил Лешик, держа руку Эраста у своего сердца, не в силах отпустить ее. "Скажи же мне, придешь ли ты и завтра, увижу ли я еще твой гибкий стан и горящие огнем глаза?". "Конечно же, мой Лешик, любовь моя, жди меня на этой же скамейке завтра утром". И с этими словами Эраст поцеловал Лешика в левую щеку, а затем в лоб, трогательным жестом сиим завершив сцену прощания.

Переменчивая погода осенняя следующий день сделала серым и тусклым. Какая-то морока повисла в атмосфере, и Солнце так и не осмелилось выйти из-под стражи мокрых туч. Но Лешик уж за час до уговоренного срока был на скамейке и с замиранием вслушивался в каждый звук. Вдалеке спешили куда-то люди, согбенные под тяжестью дождевиков и зонтов, но ни один из них и отдаленно не походил на любимого Эраста. Минуты тягуче тянулись одна за другою, но одно только равнодушное небо нависало над Лешиком намокшим серым одеялом. Изредка за стеною деревьев звенели подъезжающие к остановке трамваи, и тогда сердце Лешика начинало учащенно биться, как птичка в стальной клетке, чтобы через время снова разочарованно утихнуть. Уже миновали и полчаса, и час, и час с четвертью, и стало понятно, что никто не придет, но нельзя было в это поверить. Уже Лешик встал со скамейки и собрался брести домой, как вдруг послышались чьи-то шаги, он обернулся, но вместо прелестного личика Эраста увидел перед собою гнусные рожи "ремонтников".

Ремонтники! Сколь сильный отзвук рождает одно их имя в сердце благонравного юноши и сколь сильные чувства вызывает. Зловредные ехидны сии, якобы горящие рвением принести мордобойными трудами своими пользу обществу, десятою дорогою обходят коррумпированных клерков и развратные ночные клубы, не задевают они ни алчного судью, ни бизнесмена, неправедно нажившего богатства свои. Только и хватает их, что вселить ужас в душу хилого отрока, единственная вина которого в том состоит, что возлюбил он многих и родственную душу свою тщится обрести не на дискотеке, но в парке.

Бедный Лешик! Сколь горестна судьба его и сколь достойна сожаления! Злые ремонтники изваляли его в грязи, набили нежные щечки, еще покрытые юношеским пушком, а под аметистовые глазки поставили отвратительный и премерзкий фонарь. В каком-то полузабытьи брел Лешик по длинным аллеям, проливая обильные слезы и ветер шевелил его льняные волосы. Редкие прохожие, спешившие через парк в надежде сократить себе путь, с удивлением глядели ему вослед. Так добрел он до пруда, где встретил своего соседа Диму, невинного мальчика четырнадцати лет, смотревшего с участием. "Ах, Друг мой, Дима, не спрашивай меня ни о чем. Ты еще молод и не испытал мук любви, ты не знаешь еще, как болит избитая моя душа. Возьми лучше в память обо мне этот журнальчик, "Одну семидесятую" и, рассматривая картинки, вспоминай меня. Я принес журнал этот, чтобы показать моему коварному Э., но он..." И с этими словами Лешик кинулся прямо в пруд, и мутные воды мгновенно покрыли его, так что Дима не успел даже ничего вымолвить.

Отчего же бедный отрок решил свести счеты с жизнью? Оттого ли, что нежное тело его не вынесло побоев? Или от стыда и унижения? Нет, ради любви своей вынес бы Лешик все, даже самое адское пламя, но предательство Эраста подкосило его силы на самом взлете и лишило всякого желания далее жить в сей юдоли печали. Знай же, читатель, что и голубые чувствовать умеют, и любить умеют так тонко, как никто другой. И смертью своею Лешик показал это со всей ясностью.