Человечеству потребовалось много времени, чтобы воспитать в себе - когда силой, когда убеждением - некоторое равновесие, терпимость в отношении иного цвета кожи, иного вероисповедания, иных политических убеждений, иной сексуальной ориентации, той, которую принято не слишком корректно называть "нетрадиционной". (Ибо что может быть более традиционным, чем ветхозаветное, не единожды упомянутое в Библии явление, регулярно поставлявшее все новые прецеденты на протяжении всей мировой истории?)
Оставим в покое темные вопросы пола, суждения старика Фрейда и высокоученые мнения об общей врожденной бисексуальной предрасположенности высших животных, к коим, собственно, мы и относимся. Отметим лишь, что стыдливое умалчивание в конце концов прорывается наружу бурным потоком, перехлестывающим все и вся.
Как и любой модой, "детской болезнью голубизны" надо переболеть. Клиническая картина такова: театр ведет себя весьма экзальтированно - в соответствии с принципом "Кто на новенького?!" И дело тут не в самом факте выхода на сцену "героев нашего времени" нового типа, а в том, что театр оказывается не готовым говорить об этом спокойно и серьезно, застревая на уровне подхихикивания в школьной курилке.
Несколько наиболее свежих примеров.
Одна из многочисленных сюжетных линий романа Д. Дидро "Монахиня" (настоятельница монастыря пытается совратить молодую послушницу) дает повод Е. Морозову в его театре интима "Визави" затолкать целую толпу одно-и разнополых персонажей, вовсе не встречавшихся, встречавшихся мельком, даже враждовавших между собой, в единое лицо и развернуть вульгарно-"клубничное" действо для двух актрис. С придыханиями-полуобнажениями, с непременным пластическим дивертисментом - имитацией сексуального акта, с дымами, трепещущей тканью и разноцветными подсветками. Стоит ли говорить, что, даже при самом поверхностном рассмотрении, в первоисточнике обнаруживается совершенно иной смыл: это - панорама различных проявлений неотвратимого внутреннего разложения, характерного для любого замкнутого сообщества (монастыря, армии, страны за "железным занавесом" и т.п.). Но театру нет дела до сути происходящего - он лишь грубо и торопливо "метит территорию".
Другой вариант - привнесение в знакомый сюжет пикантной "голубизны". Особенно богат подобными аллюзиями бывший "Стакан воды" Э. Скриба (в девичестве - ажурнейшая интеллектуальная комедия), а ныне - "шалости придворных дам" под названием "Европа может подождать!" режиссера В. Кино в театре на Левом берегу.
Там королева Англии более чем двусмысленно объясняет свою стремительно разгорающуюся привязанность к новой фаворитке. Там лорд Болингброк в неизменно облегающих лосинах гарцует по сцене, сопровождаемый четверкой придворных дам в исполнении "мужского балета". Наконец, капитан Мешем предстает кем-то вроде бисексуальной проститутки (возможно, на то существует отдельный красивый термин - уж простите мою необразованность), делающей карьеру единственно доступным ему (ей) способом. И если вначале в ответ на пояснение Болингброка: "Ваш неизвестный покровитель на самом деле покровительница", - Мешем с безграничным изумлением и возмущением восклицает: "Не может быть! ...Я только Вас и мог подозревать", - то далее он легко и естественно действует во всех возможных направлениях одновременно.
В такой системе координат влюбленность в Мешема королевы объясняется разве что скукой, герцогини же - вовсе необъяснима. А уж о том, что Мешем - жених Абигайль, зритель с изумлением узнает где-то в начале второго акта. Впрочем, этот мотив быстро рассасывается.
Возможно, на примере нравов английского королевского двора нам хотели продемонстрировать, что "там, наверху," - сплошь геи и проститутки ("О судьба моей страны! От кого ты зависишь!" - скорбно бросает в зал Болингброк), а все возвышения и низложения решаются, извините, через...? Но предполагаемый обличительный пафос театра оказывается мыльным пузырем, лопающимся от радостного ржания невзыскательной публики, и за вполне изобретательным "стебом" обнаруживается все та же тенденция.
Когда-то вещи подобного рода, но с национальной окраской, на театре назывались "дражнить хохла". Похоже, пора вводить новый оборот - "дражнить гея". Интересно, что в жизни мы гораздо терпимей и уравновешенней. А вот на сцене наперебой спешим "отмежеваться" и высмеять, причем далеко не самым изящным способом.
Скажем, на ровном месте, когда, казалось бы, ничто не предвещает такого развития событий, невиннейший персонаж Людовико из "Отелло" (всего и делов-то, что появиться, вручить письмо от дожа и слегка порезонерствовать) вдруг предстает расфуфыренным, слащаво-манерным "павлином", естественно, в голубых перьях и соответствующем гриме - a la ночной гей-клуб (где, кстати, особенно никто и не бывал, но все почему-то точно знают, как это выглядит). Причем она, экзотическая птица, махнув крылом, в спектакле режиссера Ю. Одинокого "Венецианский мавр" замертво выпадает в осадок, поскольку сочинена "рассудку вопреки, наперекор стихиям". А как можно было бы при желании развить этот мотив! Ведь коль скоро произнесено "А", то, получив подобный импульс, невольно переходишь и к последующим буквам алфавита.
Представьте себе, к примеру, такой вариант: Отелло, увлекшись Кассио, бросает Яго и назначает на пост лейтенанта нового фаворита (женитьба Отелло на Дездемоне, разумеется, дипломатическая, из карьерных соображений). Яго решает отомстить. Он рассказывает мавру о несуществующем романе Дездемоны и Кассио. Приревновав Кассио к женщине, Отелло убивает Дездемону - виновницу всех бед.
Согласитесь; получается вполне связно и последовательно. Однако быть последовательным не позволяет себе никто: то ли из-за элементарного незнания предмета, то ли из-за боязни быть причисленным к пресловутым сексуальным меньшинствам (хотя по нынешним временам моветон, скорее, принадлежность к большинству). Вот и бродят по сценам театров загадочно извиваясь, более или менее прозрачные намеки. На уровне щекотки.
И как-то неловко напоминать прописные истины о том, что универсальные вопросы человеческих взаимоотношений, судьбы, долга, свободы воли и т.п. можно рассматривать на любых моделях: хоть на зайчиках-белочках, хоть на умывальниках-мочалках. На черных и желтых, голубых и розовых, белых и красных, в клеточку, в линеечку и в яблочко - лишь бы вопросы эти были поставлены корректно, точно и талантливо, наделяя тем самым вышеупомянутые модели некоей устремленностью вверх, где, в конечном итоге, все равны, всё уравнивается, и условности теряют смысл перед лицом... понятно чьим.
В конце концов, в лучших спектаклях того же Виктюка (если уж говорить о классиках жанра) главным всегда была мятущаяся, неприкаянная душа, а уж в какой оболочке она представала - вопрос сугубо формообразующий. И, скажем, Хэтти и Сэм в "Даме без камелий" оказывались фигурами более трагическими и воспринимались обостреннее, нежели Рон и Паола: те хотя бы познали ускользнувшее, но счастье, эти же безостановочно и бесконечно теряли единственное свое достояние - только надежду на взаимность, не более. ("Каждый из нас теряет лишь то, чем никогда не владел", - говаривал один умный человек, по фамилии Борхес.)
Собственно, и виктюковская "Рогатка" вызывала явственное отторжение не столько в связи с проблемой, поставленной во главу угла (что там сугубо гомосексуального? - вполне "общечеловеческие" одиночество, отчужденность, эгоизм и т.п.), сколько из-за механистической навязчивости постановочных приемов.
Напротив, если движение шло по нисходящей и все многообразие смыслов сводилось к одному, получалась "Саломея". Как заметил еще один умный человек - Борис Парамонов - в книге, симптоматично названной "Конец стиля": "Роман Виктюк способен придумать сто метафор для обозначения однополой любви - а зачем эти метафоры сейчас, когда можно говорить о том же открытым текстом? Но открытый текст, прямоговорение смертельно опасны для искусства. Культура возникает как результат репрессии первичных инстинктов. Нормативность угнетает, богатство человеческих переживаний не может уложиться и выразиться в этих жестких и узких рамках, и оно ищет обходных путей, сублимируется. ...Душе нужны узкие врата, чтобы сказаться."
Можно соглашаться или спорить с этой точкой зрения. Ясно одно: при отсутствии нормативности, когда болезненно переструктурируется система ценностей, в качестве карантина впору объявить мораторий на гомосексуальные проявления на сцене - до тех пор, пока не научимся вести себя достойно (или хотя бы адекватно реагировать).
Впрочем, если действовать подобным образом, то при нынешнем общем состоянии театра мораторий придется объявить почти на всё.
Грустно, пацаны.
Перепечатано из журнала "ArtLine", №2'99.
Подписаться на журнал "ArtLine" можно в любом отделении Укрпочты, подписной индекс 74020.
