Чтобы какое-либо размышление можно было назвать философским, оно должно соединять в себе целостное видение мира (онтологический аспект) с выражением определенного отношения к нему (аксиологический аспект) и обозначением подходов к его освоению (методологический аспект). С другой стороны, любое философское построение предполагает особую эстетику, логику, этику; при этом сама философия необходимым образом объединяет в себе элементы искусства с научным подходом к предмету — воспроизводит их в себе. Наконец, философское рассуждение должно быть всеобщим, касаться универсальных черт бытия, присущих любому предмету — поскольку он обнаруживает себя как всеобщий. Понятно, что передать все богатство всеобщего нельзя конечным образом — например, при помощи подходящего слова, или фразы, или философского трактата. Когда кто-либо пытается убедить других, что вся философия, вся истина и т. п. может быть выражена в немногих словах (которые он сумел найти в отличие от остальных), — это не философ, а либо невежественный человек, либо шарлатан. Философию невозможно "изложить" — это означало бы разом ответить на все жизненные вопросы, прошлые и будущие, остановить развитие человеческой мысли. Конечно, если принять точку зрения идеализма, что кроме мысли больше ничего нет, — тогда неизбежен вывод о возможности "абсолютной" философии, раз и навсегда устанавливающей формы этой самой мысли. Догматизм и ограниченность — плата за идеологические ошибки. Но для материалиста — всегда есть нечто помимо человека и его мышления. Это нечто — вечно развивающаяся материя — обязательно поставит новые вопросы там, где даны ответы на старые, — обязательно выйдет за рамки любой установившейся схемы, нарушит любые законы. А потому и философия — как и другие уровни рефлексии — неизбежно развивается, и конца ее развитию нет.

Но как же тогда быть? Ведь, казалось бы, у человека нет других способов поведать другим то, что ему удалось понять, кроме слов, текстов, книг? Он вынужден выражать себя в конечном, поскольку сам конечен во времени и в пространстве. Получается, что человек не в состоянии говорить о всеобщем, о бесконечном?

Да, это было бы так, если бы человек — и его слова — оставались только конечными. Но как раз против этого и восстает единство мира — в котором любая вещь обязательно отражает в себе весь мир целиком, связана с миром бесчисленными узами, пропитана им. Человек, одна из частей единого мира, тоже причастен бесконечности. Более того, как раз человек воплощает в себе бесконечное наиболее всеобщим, универсальным образом — только человек способен отражать сразу весь мир, преобразовывать любую из его сторон. Все, что человек делает, его идеи и взгляды, каждое человеческое понятие — сочетает в себе две противоположности, конечное и бесконечное. Сами по себе слова и фразы — это нечто ограниченное, конечное; непосредственное их содержание есть просто их звучание, или написание — они сами и ничего более. Однако в любом слове есть и нечто такое, что не может "перестать", что обязательно сохранится — хотя, быть может, сменит для этого свой внешний вид, примет другое обличье, превратится в другое слово, или слова. Говоря: "Земля имеет форму шара", — мы заведомо идем против истины, заключающейся в том, что земная поверхность есть поверхность "геоида" — или, в переводе на русский язык, Земля имеет форму Земли. "Ошибочное" высказывание о шарообразности Земли на самом деле выражает нечто вполне истинное и после того, как изобретено словечко "геоид". Только мы теперь понимаем, что Земля является шаром только приблизительно, в общих чертах — хотя именно сходство с шаром выражает наиболее яркую черту геометрического тела, именуемого "геоидом". Конечно, это лишь пример, заведомо неполный, подобно всякому примеру. Важно здесь, что словом все-таки можно выразить бесконечное, всеобщее — но выражение это не связано с "точным" значением слова — которое на самом деле есть просто его значением в других высказываниях, касающихся других сторон человеческой деятельности.

Таким образом, сравнивая принципы словоупотребления в философских текстах и научных трактатах, мы обнаруживаем значительные различия. Если наука стремится как можно больше разграничить значения разных слов, оставив за каждым термином только одно значение, — в философии слова сами по себе еще ничего не значат, и употребление их гораздо свободнее, ближе к стилю искусства, чем к научной терминологии. Попытки придать философским рассуждениям наукообразие, нагромождая разного рода неологизмы, дефиниции, доказательства и т. п. — это либо заблуждение, считающее философию наукой, либо просто обман, попытка прикрыть мудреными словечками непонимание сути дела. В любом случае для того, чтобы докопаться до содержания, приходится тратить время и силы на перевод псевдонаучной тарабарщины на нормальный, человеческий язык — и тогда все, по началу казавшееся изощренно глубокомысленным, становится тривиальным и очевидным.

Философская мысль обязательно должна быть понятна. Только тогда она становится всеобщей, доступной всем. И только тогда на основе идеи возможно совместное действие, опредмечивание мысли, воплощение ее в вещах и способах обращения с вещами. Разумеется, каждый понимает других по-своему — и никакой текст не может быть настолько однозначным, чтобы не допустить различных толкований. Однако важно, чтобы не возникло чувство пустоты, чтобы читатель хоть что-нибудь нашел в философском труде для себя. В философии нет узкоспециальных вопросов — философия принадлежит всем.

Противоположность излишнему наукообразию, другая крайность — "беллетризм", увлечение красотами стиля, игра в слова. Каждый, кто имел дело с философскими текстами, знает по своему опыту подобные "работы", которые читаются легко, восхищают остроумием и парадоксальностью — и не оставляют после себя никаких следов, не вызывая ни желания поддержать мысль, продолжить ее, — ни каких- либо сомнений или возражений. Поскольку философский трактат направлен на решение совсем других задач, нежели художественное произведение, — из него не выйдет явления литературы, несмотря на все таланты автора-писателя. Явлением философии оно также стать неспособно из-за нечеткости и неопределенности позиции автора по собственно философским вопросам. Здесь дело обстоит так же, как и с излишним наукообразием: сработанное "под науку" философствование не будет ни философией, ни наукой.

Где же искать "золотую середину", как избежать гипертрофированной формальности и ненужного украшательства? В философии должно быть нечто подобное научному термину — однако без такой тесной привязки к одной ситуации, к одному контексту, к одному слову. С другой стороны, за словом в философии должно стоять какое-то обобщенное представление, сродни художественному образу. Такое представление, как и художественный образ, выражается не самим словом, а его местом в особо организованном, целостном произведении — однако, в отличие от искусства, философские "представления" должны быть весьма устойчивыми и универсальными, поскольку они выражают не субъективное отношение к действительности, а нечто всеобщее.

Для обозначения элементарных философских идей, соединяющих в себе свойства научных понятий и художественных образов обычно употребляют слово "категория" (от греческого kathgorew — "показывать", "направлять взгляд на что-либо"; страдательный залог kathgeomai означает "вести", "наставлять", "указывать дорогу" и т. п.). В своем непосредственном значении, слово "категория" может быть охарактеризовано как "то, на что следует прежде всего обращать внимание", — или: "определяющее в предметах". Любой человек, чтобы как-то действовать, как-то вести себя, вынужден решать, что представляет собой та или иная жизненная ситуация. При этом он какие- то ее черты выделяет как главные, отвлекаясь от многочисленных деталей, которые могли бы привлечь его внимание при других обстоятельствах. Выделение главного происходит таким образом, чтобы ситуация подходила под один из имеющихся в жизненном опыте человека образцов, стандартных ситуаций — для которых уже имеется некоторая схема деятельности. Иными словами, человек относит любую ситуацию к некоторой категории — и действует в соответствии с этой оценкой. Как правило, именно так проявляются категории в синкретической философии, соединенной с какой-либо особой деятельностью, отличной от философствования. Когда же человек начинает обращать внимание на то, каким образом он принимает решения в различных ситуациях, — появляются новые категории, объединяющие многие из уже существующих или только возможных прикладных категорий в целостные образования более высокого уровня. Переход к еще более высоким уровням обобщенности приводит к категориям "мир в целом", "материя" и др. Такие, наиболее общие, категории называются универсалиями. Именно они лежат в основе философии как особого уровня рефлексии, как особой деятельности. И от этих наиболее абстрактных форм мышления и действия начинается восхождение к конкретности.

Категории философии не представляют бесформенную массу, они тесно связаны одна с другой, выражают себя друг через друга. Это ясно хотя бы из того, что философия лишь отражает мир, как он есть, — и если мир един в своем многообразии, то и философские категории должны быть объединены в нечто целостное. Однако взаимосвязи категорий отличаются как от простой ассоциации представлений, характерной для искусства, — так и от концептуальных (понятийных) систем, существующих в науке. Так, научные понятия обычно связаны через определения, в которых одно понятие выражается через ряд ранее определенных (или введенных) единственным образом, жестко и однозначно. В концептуальной системе, следовательно, есть набор первичных, неопределяемых, элементарных понятий, которые полагаются наиболее общими; все остальные понятия четко упорядочены по степени родства с первичными, по тому, насколько опосредована их связь с понятийной основой. При этом само выделение элементарных понятий остается вне науки, так что именно здесь разгораются жаркие споры между сторонниками различных концепций — и именно отсюда начинаются научные революции.

Отношения художественных образов между собой — полная противоположность. Представления в искусстве никак не упорядочены, они полностью равноправны; выстраивание их в порядке значимости (или привлекательности, или еще как-нибудь...) происходит только в акте восприятия, субъективно. Разумеется, в конечном итоге такое упорядочение не случайно, оно задано идеей художественного произведения — однако и здесь источник порядка находится вне искусства.

Итак, в искусстве все его "элементы" равно "первичны"; в науке понятия выстроены в концептуальные системы; философия же соединяет оба этих способа, выстраивая категории в категориальные схемы. Разумеется, нельзя говорить, что одна универсалия — "универсальнее" другой; они все одинаково говорят о всеобщем. Тем не менее, связи между ними не произвольны, а переходы от одной категории к другой подчиняются весьма жестким правилам, не допуская непоследовательности. Как и в искусстве, где соединение образов — тоже образ, связь двух категорий также есть философская категория. Как в науке, где соединение понятий определяет новое понятие, — связи категорий однозначным образом определяют категории-связи. В философии любые две категории могут быть связаны в категориальную схему — но это связывание порождает новую категорию, соответствующую способу соединения. Тем самым, философия внутренне бесконечна, ее нельзя исчерпать до конца — а можно лишь показать с разных сторон.

В зависимости от того, с каких именно категорий начинается размышление, возникает то или иное философское учение, раскрывающее свою часть единого целого, именуемого философией. Ясно, что различные философские учения отнюдь не противостоят друг другу — поскольку они являются философией, а не политической демагогией. Философия всегда одна — хотя и предстает она в самых разных обличиях, в зависимости от индивидуальных, классовых или иных интересов философа. По сути дела, противоположна лишь честность и последовательность — лицемерию и непоследовательности. Борьба партий в философии происходит как раз там, где философия кончается, — скорее, стоило бы говорить о борьбе партий около философии...

Философское образование, как и сама философия, сочетает в себе черты искусства и науки. Можно изучить категориальный аппарат той или иной философской школы, можно научиться правильно развивать мысль — этого еще недостаточно для философа. Требуется также своего рода философский "вкус", чувство целостности и последовательности, чуткость к насущным проблемам современности. Иначе говоря, нужно не только уметь философствовать — но и обладать способностью выделять именно ту грань философии, которая сейчас более всего нужна. Или, по другому, философ должен говорить о действительно всеобщем, о том, что сформировалось как всеобщее, становится таковым. Философ не бог, взирающий на Землю издалека, — он человек среди людей.