Простейший количественный критерий классификации категориальных схем — количество объединяемых категорий. В истории философии известны схемы с одним элементом (монады), двумя, тремя и четырьмя элементами (диады, триады и тетрады). Более сложные конструкции, хотя и возникают время от времени, оказываются не универсальными, приспособленными лишь к одной сфере мышления. Да и сами они зачастую представляют собой лишь попытки детализации "малых" схем, без отчетливого осознания логики такой детализации, методов и правил, применимых здесь. Возможно в дальнейшем будут освоены сложные категориальные схемы — и выработается особый язык для их передачи и записи. Однако мышление современного человека (или того, что становится человеком в нынешнем историческом процессе) пока не может оперировать с конструкциями из многих элементов — и большей частью ограничивается только двумя. Можно сразу увидеть непосредственный источник подобного преобладания "малых" схем в практике постановки и решения житейских проблем: начинается с простого "ощущения" проблемы, когда она просто стоит перед человеком как данное, сама по себе существующая необходимость; в процессе принятия решения человеку приходится сравнивать наличную ситуацию с другими, для которых решения были когда-либо найдены; наконец, если подходящая "заготовка" уже обнаружена, построение деятельности, реализующей "стандартное" решение, предполагает также учет отличий нынешней ситуации от "эталона", ее особенности. В наиболее общем виде эти три этапа дают категориальные монады, диады и триады. Если при этом имеется представление о том, что все они — в рамках единого акта постановки и решения задачи, то естественным образом появляется тетрада, с дополнительным элементом, отвечающим такой целостности. Более пристальное исследование обнаруживает подобную последовательность практически в любой операции, в любом психическом процессе, в развитии общественных отношений. Последовательное проведение принципа единства мира приводит к мысли о том, что категории схем как раз и выражают это единство, в разных аспектах. Так, монада отвечает уровню цельности (синкретизма), который можно было бы обозначить категорией "все". Мир как монада — это вообще все, что есть; это единственное сущее. Точно так же и жизненная проблема поначалу есть "все", без выделения чего-то главного в ней, в путанице неразличимых деталей. Мир как диада — это прежде всего отрицание, разделение "этого" и "не этого"; сопоставление целого и частей — явление, необходимым образом связанное с таким взаимоотрицанием. Мир здесь уже не единственное — но единичное, наряду с другими мирами. Иначе: в мире выделена единичная "вещь" — и следовательно, ее "положение" в мире. Это уровень разделенности (аналитичности), или обособленности, множественности, сложности... В жизни человека такой момент наступает, когда он замечает, что насущная его потребность — это еще не вся жизнь, что есть нечто и помимо нее, а может быть — и поважнее. Соответственно, в задаче замечаются разные стороны, в зависимости от места ее в общем кругу жизненных задач. Когда в мире не только выделена единичность — но еще и указана связь ее со всеобщим, способ включения частей в целое и влияние целого на части, показано, как возникает именно такое целое, и почему именно из таких частей, — тогда мир представляется триадой:

единичность ® способ связи со всеобщим, особенность ® всеобщность

Это синтетический уровень, уровень целостности. Отдельные миры, каждый из которых — "все", соединены в общность более высокого порядка, в единый мир нового уровня. После единственности и единичности — возникает единство. В частности, целостной становится человеческая деятельность, воссоздание и творение мира. Человек, его жизнь и деятельность — лишь один из уровней такого саморазвития мира, которое снимается в представлении о новом, едином мире как о "всем", единственном — о полноте синтеза и его завершенности. А это значит, что теперь движение начинается как бы с начала, что весь цикл развития воспроизводится на новом уровне, с учетом пройденных этапов в свернутом, скрытом виде.

Такова одна из сторон вечного саморазвития мира, которое можно (на уровне тетрад) изобразить схемой:

или

или

Но даже самые пламенные борцы — разве они лишены тех пороков, которыми пронизано время? Любой из них может стать примером вопиющей непоследовательности. Достаточно упомянуть Маркса, с его пристрастием к курению (и это зная высказывания Гегеля о всеобщей значимости заботы о здоровье!) — и множеством детей, с самого рождения обреченных на бедность и болезни. Может оказаться, что яркую судьбу неординарной личности оплачивают своими страданиями многие и многие люди, которым эта неординарность вполне могла бы показаться жестокостью. И кто знает, каково соотношение света и тьмы в деяниях такого человека...

Конечно, что сделано — то сделано. Даже в полудиком существе вида Homo sapiens — все-таки есть нечто человеческое, как бы он не проживал (или прожигал) свою жизнь. Было бы величайшей нелепостью отрицать всякую возможность гения в лоне отживающей и реакционной идеологии; полагать, что будущее строят какие-то особенные "люди будущего", — совершеннейшая наивность. Нет, в человека должны превращаться те люди, которые есть сейчас; в каждом из них — что-то от "человека будущего". И каждый по-своему необходим, чтобы всеобщность могла стать всеобщностью.

Но вернемся к категориальным схемам. Хотя отдельные сложные построения и не играют особой роли в мышлении и способности принимать решения, — построения эти необходимы для передачи опыта мышления от одного человека к другому. Нельзя сводить общие положения к примерам — но и без примеров не обойтись. Пока не найдется своя дорога, следует пройти за кем-нибудь, чтобы перенять все ценное, что найдется в его размышлениях. Поэтому полезно изучение громоздких систем, вроде гегелевской, — сколь бы неудобоваримым ни представлялось получившееся целое. Однако было бы крайне опасно приступать к такому изучению, не имея своей собственной цели, своей путеводной звезды в пучине зыбкого философствования и крутых абстракций. Иначе говоря, желающий приобщиться к философии должен сначала приобщиться к жизни, попробовать себя в решении практических задач — и почувствовать не просто склонность свою к рефлексии, но прежде всего объективную необходимость обращения ко всеобщему, тягу к целостности внутри себя, и всюду вокруг. Любой желающий может научиться играть в философию — но жить в философии дано не всем.

Значит ли это, что единственная цель прочтения чужого трактата — поиск подходящих оборотов и критика высказываний, не укладывающихся в круг представлений читателя? Отнюдь нет. В изучении философских источников важна сама мысль, способ мышления — но не выводы, зачастую обусловленные не достоинствами логики, а всего лишь ходячими заблуждениями на почве узкоклассовых интересов. Понять, как сделано другим, — и попробовать сделать тем же способом нечто совершенно свое. В этом соль всякой рефлексии — в жизни, в творчестве, в практике. Собственно, это и называется философией — поиск того, что и как нужно сделать, при единстве, взаимообусловленности "что" и "как".

Всеобщность, универсальность категорий, категориальных схем и категорий схем — указывает на то, что все они — разные стороны одного и того же. Можно сказать, что все категории — это лишь разное выражение одной категории, как бы ее не называть: "мир", "материя", "природа" и т. д. Точно так же, все монады, диады или триады — это разновидности одной-единственной монады, диады и триады соответственно. Равно как и вообще все схемы — разные уровни одной, всеобъемлющей схемы. Подобный вывод довольно труден для наглядного представления: люди привыкли, что вокруг них нет совершенно одинаковых вещей, и разнообразие их неисчерпаемо. Как могут быть одним и тем же: электрон — и человек; дело — и мысль; материя — и идея? И все же без такого взаимопроникновения и слияния не может быть подлинного единства. Несколько проясняет ситуацию осознание того, что подобное тождество — лишь вообще, в целом. Отдельный, единичный электрон, конечно, не равен единичному человеку. Однако электрон вообще — и человек как таковой, — это лишь два проявления единой материи. С другой стороны, отдельный электрон и отдельный человек — это два разных проявления единичности как таковой. Таким образом, и общее в них, и их единичное — обнаруживают их единство. Не составляет особого труда увидеть общность, взаимопроникновение их особенности. Действительно, уже само сопоставление этих двух единичностей предполагает как различие их, выделение в качестве различных объектов — так и их равенство, поскольку и то, и другое объединены чем-то одним: они равно участвуют в сравнении. Такое уравнивание происходит особенным образом, через того, кто сравнивает. Но для сопоставления электрона и человека достаточно любого их взаимоотношения (например, физического взаимодействия, или вхождения одного в другое, или связи познающего и познаваемого...). В любом случае они тождественны в своей особенности, соединены через нее.

Как любая вещь представляет мир в целом — так и каждая философская категория является представителем философии вообще. Поэтому можно начинать развертывание философской системы с какой угодно категории — и приходить к одинаковым выводам с самых различных направлений. Здесь также тесная связь с жизнью, с обычными в ней ситуациями, когда интересы разных социальных групп заставляют их тем не менее действовать в одном русле, добиваться одной цели. Такое соединение сил — проявление объективной необходимости, выражение естественного развития общества в соответствии с его общей направленностью на повышение внутренней определенности и целостности, наряду с освоением и "обобщением" все большей части материального мира. Как особые интересы людям представляются действительно существующие различия в их положении, их ролях в едином процессе, их судьбах в нем. Все люди взаимосвязаны, взаимозависимы; каждый оказывает влияние на каждого, и вносит свой вклад в общее дело разума — универсальное объединение мира, становление его как целостности. Потому и возможно, и необходимо единение людей на благо прогресса, без каких-либо ограничений на классовое происхождение, образование или личностные черты.

Впрочем, такого рода целостности — явление преходящее, лишь временно складывающееся из многих случайностей. Это предвестие подлинной целостности, своего рода "эскизы" ее, черновики. Так же, как и отдельные философии, совпадая в своих положениях, говорят о зарождении новой, более целостной и универсальной философии, которая обязательно когда-нибудь появится. И которая, в свою очередь, станет лишь одной из многих философий, началом следующего этапа, основанием нового уровня. Так же, как и весь мир — вечное отрицание себя, сопоставление с собой как с чем-то другим, внешним, — и снова соединение, вбирание в себя любой внешности, превращение ее в часть внутреннего движения, снятие ее в нем.