Для возникновения субъекта необходимо, наряду со многими другими, также некоторые временные предпосылки. Точнее процесс формирования разума может быть выражен и со стороны необходимых для этого времен рефлексии. Так, для существования (синкретического уровня), рефлексия — точка, у которой нет ни "внутри", ни "снаружи", — и нет границы. Любое бытие движение или развитие — единомоментны, лишены иной меры, кроме той, которой являются они сами. Если же развитие предстает как рост некоторой иерархии, появляется его особая мера — время. Однако в существовании время — это лишь то, что "течет"; само оно еще никак не отражено в существовании, не влияет на него, и значит, по сути дела, не существует.

На уровне жизни — время уже представлено в самом живом существе, поскольку живое способно отражать свои собственные действия, воспринимая органические изменения или изменение внешней среды. Однако восприятие времени на уровне жизни весьма ограниченно: живое знает только "сейчас", для него нет ни прошлого, ни будущего. Какой бы памятью ни обладало живое существо, наличие этой памяти (или способности предугадывать) ему самому не предоставлено — и проявляется лишь косвенным образом, как сложный рефлекс.

Иная ситуация возникает в деятельности. Универсальность субъектного отражения проявляется тут, в частности, и в том, что субъект воспринимает время во всей его полноте, осознавая как прошлое (выраженное в строении иерархий), так и будущее (незавершенное действие, интеграцию иерархий, их взаимодействие). Животное тоже способно чувствовать незавершенность действия, сам процесс его; поэтому "сейчас" у животного не есть точка — но, скорее, некоторый отрезок времени, со своими "внутренними" прошлым и будущим. Однако у человека появляется также чувство незавершенности любого действия — всеобщность деятельности, ее бесконечность (прошлое) и неисчерпаемость (будущее). Так, в человеческом сознании "сейчас" — это "пока длится данная деятельность"; но поскольку есть и другие уровни деятельности, то за ее пределами (вне данной единичной деятельности) есть действительно прошлое (внутренние уровни) и действительно будущее (то, во что эта деятельность перейдет, для чего она нужна). Предвидение у человека не пассивно, оно есть не просто предчувствие и стремление — а замысел, план, идея. Это стечение обстоятельств, которое человек делает сам, а не просто ожидает его появления.

Другой момент — различие внутренней и внешней рефлексии. Животное воспринимает себя внешним образом, как часть своей же среды; в частности, чувствуя изменения, происходящие внутри своего тела. Жизнь — это, по сути дела, и есть внешняя рефлексия. Однако, по мере того, как организм становится сложнее, процессы внутри него (оставаясь внешними по отношению к отдельным органам) все больше уподобляются внешней активности, так что часть ее постепенно начинает принадлежать самому организму, а не его поведению. Так внешняя рефлексия переходит во внутреннюю, вызывая, с одной стороны, большую подвижность организма в целом, а с другой — специализацию отдельных его органов, жесткое закрепление за ними определенной функции за счет создания относительно постоянных внешних условий. Здесь и интеграция органов (как самостоятельных организмов) в единый организм (скажем, колония клеток становится многоклеточным организмом) — и дифференциация внутри организма. Развитие жизни идет в направлении создания все более универсальных организмов, способных жить в самых различных условиях. А это значит, перестройки внутри "организма" должны происходить достаточно быстро при изменении условий, чтобы успеть к ним приспособиться, пока органы не начали отмирать. Таким образом, для универсальности требуется, чтобы время внутренней рефлексии было значительно меньше времени внешней рефлексии, жизни. Но при этом может оказаться, что внешней реакции и не потребуется, поскольку вместо одного "органа" может отреагировать совсем другой.

Речь идет о том, что в сообществе достаточно универсальных организмов изменения внешних условий приводят к примерно одинаковой реакции всех его членов — и не все они принимают участие во внешней активности, хотя внутренним образом реагируют все. В результате внутренняя деятельность отделяется от внешней, приобретая знаковый характер. Именно за счет общественности предков человека возникло у него мышление, внутренняя деятельность, отделенная от внешней, собственно человеческая внутренняя рефлексия.

Тут важно остановиться подробнее на различии "внутреннего" у животного и у человека. Для организма — внутреннее определено наличием, расположением и функциями его органов. Организм имеет границу, которая обычно есть особый его орган, — и все, что не относится к взаимодействию органов, называется внешним, будь то стоящее рядом дерево — или, скажем, виртуальное испускание и поглощение мезона в одном из принадлежащих организму атомных ядер (поскольку оно не влечет за собой физиологических последствий). Итак, граница живого существа статична — и благодаря этому взаимодействие его с внешним миром есть прежде всего обмен веществ, переход внешнего во внутреннее и наоборот. В этом смысле жизнь — системна, и отличается от простой структурности неорганического мира, в котором внутреннее и внешнее не переходят друг в друга — они просто соотнесены, представляя собой одно и то же.

На уровне деятельности, наряду со структурным и системным аспектами, появляется иерархичность — взаимное становление внутреннего внешним и внешнего внутренним. С одной стороны, человек пользуется в своей деятельности не только органами своего живого тела — он еще и привлекает к делу многочисленные орудия, то есть способы косвенного воздействия на мир (и на себя самого, включая отношения в теле). Постепенно случайные орудия становятся необходимыми — и обязательными в некоторой культуре. Они уже неотделимы от человека, составляя как бы часть его. Иерархия таких "внешних" органов, все время пополняющаяся в процессе развития человека и человечества, была названа "неорганическим телом" человека. Разные вещи могут включаться в это неорганическое тело: от вставного зуба или искусственного сердца — до шикарного автомобиля или персонального компьютера. Тем не менее, человек имеет внутри себя как свое биологическое тело, так и внешние органы, неорганическое тело. Все это и составляет единое тело человека, ту плоть, из которой он состоит. Таким образом, переход внешнего во внутреннее, приводящий к постоянному росту неорганического тела, не ограниченному ничем, — это освоение мира. Если на каком-то этапе человек вдруг перестает расти, осваивать все новые стороны действительности, — его плоть обретает статичность обычного живого тела, так что человек превращается просто в некоторый организм, частично состоящий из неорганических вкраплений (что вполне допустимо в мире живого: например, раковина- жемчужница). А значит, человек перестает быть субъектом, т. е. собственно человеком.

Обратный процесс, превращение внутреннего во внешнее, есть воплощение некоторых процессов и состояний человеческой плоти — в состояния и процессы материального мира, включая других людей. Человек преобразует мир; в отличие от возможных влияний животного на его среду, в деятельности такое изменение обладает всеобщностью, универсальностью. Иными словами, человек делает что-либо по- человечески только тогда, когда в производимом им продукте есть нечто, принадлежащее всем людям сразу, составляющее элемент всеобщей культуры, выходящее за рамки единичных потребностей человека — и потому представляющее также его будущее. Важно отличать человеческое преобразование мира от присущей и животным "целенаправленности": так, белка прячет орех, чтобы потом было что съесть, — козел мочится на свою шкуру, чтобы вызвать у самок определенные реакции, — бобры строят хатки, птицы вьют гнезда... При этом животные могут даже использовать орудия. Однако во всех случаях действие совершается ради другого единичного действия, для некоторой единичной "цели". Человеческая же активность принципиально не адаптивна, не сводима к простому улучшению условий жизни, обеспечению своего существования и продолжения рода. Как раз наоборот: человек проявляет себя по- человечески там, где он, казалось бы, вредит сам себе как живому существу, отказывается от адаптации, от борьбы за существование. Изобретение презерватива идет явно в разрез с продолжением рода — однако это гораздо более человеческое деяние, нежели сколь угодно изощренные ритуалы деторождения. Человек меняет среду обитания, уходит в пустыни, в море, в космос… И все это вместо того, чтобы спокойно заниматься благоустройством своего дома — тут ведь уйма забот! Однако в этом суть человека: уходить от постоянной определенности, раздвигать собственные границы, становиться свободным от самого себя.

Отсюда вытекают очень важные следствия, которые кажутся обычному сознанию несколько парадоксальными: чтобы жить по-человечески, человек должен подчинить себе свое рождение, свою физиологию и свою смерть.

В настоящее время насчет воздействия на собственный организм двух мнений не бывает — расхождения во взглядах возникают по поводу способов необходимого воздействия, от аутотренинга и медитации — до изощренных медикаментозных методик и искусственных органов. Что же касается рождения и смерти — здесь лишь в последние годы начинает укрепляться идея о подчинении их разумному контролю. Человечество постепенно подходит к собственно человеческому уровню развития, когда не биология определяет поведение — а разум направляет и биологические процессы, и поведение.

Как может человек воздействовать на свое рождение? Прежде всего в форме эффективного контроля над рождаемостью: воспроизведение здесь должно превратиться из физиологического акта и биологической случайности — в чисто социальное явление, диктуемое интересами человечества как всеобщего субъекта. Кому и сколько рожать — это не личное дело каждого, а своего рода социальный заказ и норма. Половые отношения при этом полностью отделяются от деторождения, становятся просто особой деятельностью, вроде игры в шахматы.

Однако такое воздействие — лишь первый этап. В более полном варианте, контроль над рождаемостью предполагает и освобождение женщины от необходимости вынашивать и с риском для жизни рожать ребенка. Вынесение процесса формирования нового организма вовне началось с тех пор, как прямохождение заставило женщин рожать детей недоношенными, так что вместо "нормального", биологического развития плода в течение двух-трех последних месяцев (что закладывает в его нервную систему полный набор врожденных рефлексов) — у человека появляется первичное воспитание, дающее вместо рефлексов нечто более обобщенное, схемы. Сокращение сроков беременности дальше возможно лишь с появлением специальных приспособлений и методик, позволяющих формировать не только нервную систему — но и отдельные функциональные системы более низкого уровня, вплоть до тканей и органов. В идеале, человеческий организм должен полностью формироваться вне материнского организма. Это, разумеется, требует высокоразвитой биологии и медицины — но в современном мире они не слишком стремятся к подобной развитости, поскольку ученые, как и все люди, ограничены ходячими предрассудками и работают на классовый заказ. Тем не менее, даже запрет клонирования человека в большинстве высокоразвитых стран не помешал рождению первых человеческих клонов — и точно так же, всеобщее негодование по поводу детей "из инкубатора" не помешает развитию соответствующих методик.

Развитие от яйцеклетки до "человека" вне привязки к определенному (материнскому) организму с неизбежностью будет приводить к большему разнообразию человеческой физиологии — и к более быстрому их изменению. Возможно, за счет этого человек научится сознательно перестраивать свою физиологию при необходимости (примитивные формы такой перестройки, управление нервными механизмами физиологических отправлений — результат внеутробного формирования ряда нейронных систем).

Следующий уровень контроля над рождаемостью — влияние на генетику человека. Идея эта достаточно стара (например, государство Платона, или коммуна Кампанеллы). Решение ее сильно тормозится противодействием разного рода классовых структур — однако развитие науки неизбежно подойдет и к этой проблеме. По всей видимости, достаточно плодотворное решение ее возможно лишь в сочетании с двумя предыдущими уровнями, на их основе. Нужно уметь формировать субъекта активно в течение всего срока его органического развития — не приноравливаясь к наличному биологическому материалу, а наоборот, выбирая этот материал сознательно, в соответствии с уже сформированным духом.

Момент это крайне важный. Дело в том, что и сейчас дух человека формируется гораздо раньше, чем оплодотворяется яйцеклетка; это духовное зарождение связано с отношениями тех, кто будет ближайшим образом связан с будущим ребенком в течении первых лет — а иногда и всей его жизни. Когда в отношениях этих возникает нечто относительно устойчивое, целостное, самостоятельное — это "нечто" начинает влиять на всех участников отношений, как будто они имеют дело с отдельным человеком. Это синкретическая стадия формирования духа — и она вполне может перерасти в аналитическую, когда новообразованный индивидуальный дух "проектируется" на некоторый предмет — в частности, на растущий человеческий организм. При человеческом способе рождения человека — именно дух предшествует своей плоти; при обычном случайно-биологическом размножении все наоборот, и духовная близость родителей либо образуется лишь после появления ребенка, либо вообще не возникает — и тогда развитие духа страдает "врожденной" неполноценностью. Однако "воплощением" духа вполне может быть и что-то другое, отличное от зачатого и выращенного ребенка. Например, это может оказаться чужой ребенок, или котенок, или просто тряпичная кукла. Разумеется, способ дальнейшего развития этого воплотившегося духа значительно зависит от того, какую плоть ему дала судьба. В случае неживого продукта, его духовность остается накрепко связанной с теми, кто его породил — и не существует сама по себе, как индивидуальность. Живое воплощение гораздо свободнее — и оно обладает индивидуальностью, душой, развитие которой определяется "вкладываемым" сюда духом. Например, котенок, воспитанный в атмосфере высокой духовности, приобретает много человеческих черт, становясь "почти человеком", — ограничения тут, в основном, связаны с отсутствием рук и речевого аппарата (впрочем, последний во многом моделируется весьма развитым интонационным механизмом). Однако собственно духовное развитие здесь полностью определено внешними условиями — и животное быстро дичает, если оно лишено духовной "подпитки". Другое дело с человеческим организмом, обладающим достаточно богатыми возможностями активного влияния на собственное развитие, специальными приспособлениями для "внутреннего" развития. Конечно, и здесь имеются физиологические ограничения — и потому современный человек не может стать действительной личностью, поскольку он зависим внешним образом от других людей. Тем не менее, хорошо воспитанный человек способен самостоятельно развивать свою духовность — независимо от продолжения контактов с теми, кто "вложил" в него этот дух. Разумеется, такая возможность определяется лишь наличием более высоких уровней субъекта, обществом. Исключение человека из общества на той стадии, когда у него еще не заработала в полную силу внутренняя рефлективность, — это закономерное превращение его в животное. Даже взрослый человек, оставшись в одиночестве, вне человеческой культуры, — дичает и опускается, и его бывает трудно вернуть к полноценной деятельности. Всякого рода "робинзонады" — это лишь литературные абстракции, говорящие о том, что человек способен остаться человеком, пока он ощущает связь с человечеством, является его представителем. Человечество напоминает ему о себе теми предметами материальной культуры, которые он сохраняет, и которые может так или иначе возобновлять, воспроизводить в своей деятельности. Сломанные часы, ружье без патронов — неспособны стать поддержкой духовности, если только их нельзя использовать в деятельности как-то иначе.

Следуя общей логике, можно предположить, что имеется и синтетический уровень существования духа. На этом уровне воплотившийся дух становится таким же, как и его "родители", включается в общество как полноправный его член. Синтетическая духовность предполагает равенство людей как личностей, что, конечно, невозможно без их материального и социального равенства. Так ребенок, уходя из-под опеки своих наставников и говоря: "Я буду решать сам", — становится взрослым, то есть носителем синтетической (социальной) духовности. Случается, что взросление нового человека сопровождается болезненными "семейными" потрясениями, вплоть до полного разрыва отношений. В подлинно человеческом обществе, где новый дух рождается не в изолированной группе людей, а под воздействием общества в целом, — такого рода коллизии просто исключены, поскольку новая личность сразу воспринимается как таковая, и признание это расширяется вместе с ростом личности.

Возвращаясь к процессам биологического воспроизводства, можно заключить, что человек будет способен не просто подчинять своему контролю зачатие и рождение новых людей — но даже влиять на свое собственное рождение! Мысль эта звучит довольно дико в наши дни, однако со все большим оформлением синкретической стадии в развитии духа, такое положение проявит себя достаточно отчетливо. Действительно, если дух образуется раньше, чем какое-то его воплощение, — тогда он способен выбирать время, место и способ своего воплощения, управляя деятельностью других людей, осуществляющих такое воплощение. Более того, дух может воплотиться несколько раз, обретая разные материальные формы, которые могут существовать одновременно. Во многом этим объясняется сходство жизненного пути близнецов; возможны и более разительные примеры "родственных душ". Наконец, дух может быть воплощен в различные организмы последовательно, на протяжении многих поколений. Тем самым человеческий дух становится практически бессмертным — и речь о сознательном самовоплощении становится не такой уж и неожиданной. Так человек обретает власть не только над своей физиологией, но и над своим воплощением, рождением.

Другая сторона этого бессмертия, без которой было бы невозможно никакое "перевоплощение" — сознательная смерть. Пока человек не властен над смертью, пока она для него — лишь неизбежная и трагическая случайность, пока смерть полна боли, — человек не может стать по-настоящему свободным, он подвержен страху, на котором так легко играют (сознательно или нет) другие люди. Умение самому выбирать момент своей биологической смерти, проходить через нее легко и без боли — это основа подлинно человеческой свободы. Того, кто властен над собственной жизнью, можно подчинить и унизить; владеющие же своей смертью — недоступны для любых посягательств на их свободу и человеческое достоинство. У них всегда есть выход — и потому не бывает безвыходных положений, — и возникает чувство глубокой внутренней уверенности в себе, которое так способствует ломке любых догм и выработке собственных убеждений.

Разумеется, господствующие классы не заинтересованы в том, чтобы дать людям возможность легкой смерти, эвтаназии. В оправдание воздвигаются целые горы разного рода моральных доводов, маскирующих правду: смерть принадлежит власть имущим, с ее помощью они добиваются полного подчинения, безропотности рабов. Время от времени им необходимо продемонстрировать эту свою власть — и устраивается казнь, или война. Темная сторона этого мрака, тень темноты — уголовная преступность, попытка общественных "низов" уподобиться "верхам", присвоить себе право распоряжаться жизнью и смертью других людей. Поскольку такое присвоение не поддерживается экономически и социально — оно объявляется преступным; однако стоит убийце разбогатеть — и он уже не преступник, а вполне уважаемый представитель правящего класса. "Верхи" не могут без преступности, они нуждаются в ней и поддерживают ее; их закон — это всего лишь прейскурант допустимых преступлений, в котором мера наказания есть просто особое выражение денежной цены соответствующих деяний. Чем больше буржуа осуждает что-либо, тем больше он за это платит. Чтобы, не дай бог, не пропали желающие на это пойти.

Для чего нужна сознательная смерть? Прежде всего, для укрепления жизни. Без овладения самыми тонкими механизмами смерти невозможно поддержание общественного здоровья, биологического тонуса человека. Физиологические и другие механизмы старения тесно связаны со всеми системами жизнеобеспечения — и это так как внутренним образом, для биологии человека, так и внешним, для социальной организации умирания, превращения его в общественно значимый поступок.

Другая цель — разрешение накапливающихся противоречий между духовным и биологическим в человеке, освобождение его духа от такой плоти, которая больше не способствует его развитию. Если человек не умирает духовно (что практически невозможно — дух бессмертен!), то он может воплотиться в новый организм; в наиболее примитивном варианте — это еще одно рождение, и начало с нуля, воспитание того же духа, но с чистой памятью. Более развитый способ — частичное сохранение индивидуальности духа, преемственность в его развитии. Разумеется, нельзя сохранить все — ибо тогда не имело бы смысла "перевоплощаться". Требуется в новой жизни лишь то, что к ней больше подходит; это способ прожить жизнь по-другому, а не законсервировать себя в ней.

Наконец, есть всеобщая основа смерти — общественная необходимость. Человек в качестве духа — может сосуществовать с любым количеством других людей, в любые времена. В качестве же биологического существа, организма, он занимает довольно много места (особенно своим неорганическим телом) — и потому вполне может оказаться препятствием на пути воплощения других индивидуальностей, других способов всеобщей рефлексии, деятельности. Поэтому разумный человек должен рано или поздно уйти с вершины иерархии — чтобы стать ее основанием. Только так он может осуществить свое субъектное предназначение — универсальным образом воспроизвести мир в его единстве.

Так, разумная власть над рождением, жизнью и смертью необходима для становления человека как субъекта. Разумеется, для такой власти потребуется очень многое — но если не идти к цели, то и не достигнешь ее. Здесь важна как внутренняя подготовка (соответствующее мировоззрение, готовность субъективная, психологическая...) — так создание внешних условий, в виде общества действительно разумных людей.