Этика — наиболее деятельная сторона философии, имеющая непосредственный выход в практику. Именно здесь соединяются все стороны деятельности, образуя такие мысли, которые непосредственно становятся действиями.

По-разному определяется в философии предмет этики. Очень часто ее сводят к нравственности, к морали. И можно подумать, что поведение человека в тех областях, которые не связаны напрямую с нравственностью, — не имеет под собой никаких этических оснований. Так возникают учения о красоте как двигателе искусства, или об истине как единственной цели науки... Интересы людей, которые стоят за их действиями в искусстве или науке, — здесь спрятаны, замаскированы. Обнаружить, скажем, классовый характер того или иного направления в искусстве, или научной теории, бывает очень непросто — прежде всего, потому что в этом заинтересованы те, в чьих руках сосредоточена духовная деятельность, отчужденная от широких народных масс. Дело еще и в том, что искусство или наука как формы духовной культуры отличны от философии; у них свои пути развития, свои задачи и методы. В искусстве или в науке как таковых этическое не выражается непосредственно. Однако, этика есть один из уровней духовности, наряду с эстетикой и логикой; поскольку же в любой иерархии уровни взаимно рефлектированы, этическое может проявлять себя и в искусстве, и в науке — в особых формах, отличных от собственно этики как раздела философии.

Продолжая эту аналогию, можно рассматривать философию как такое обращение иерархии, в котором этика выходит на передний план. Иначе говоря, этика — это философия философии. А значит, способ развития какого-либо философского учения напрямую связан с этическими нормами, с классовыми интересами и моралью. Философия — наиболее идеологический уровень духовной деятельности; философ не может не занимать определенной общественной позиции, не разделять чьих-либо убеждений — и философствовать чисто абстрактно, без определенной общественной потребности. Разумеется, это не означает партийности в том смысле, что философ должен быть привержен одной из имеющихся партий, принимать активное участие в политической борьбе. Однако философия всегда направлена в будущее, она стремится найти такую линию поведения, которая ближайшим образом изменяла бы мир, и общество прежде всего. Философия невозможна без этики, без формулировки определенных принципов жизни и деятельности — которые философ должен прежде всего относить к самому себе. Поэтому и получается нередко, что философы оказываются втянутыми в борьбу партий — хотя философия их, конечно, не может быть ограничена рамками политики, она всегда шире.

Для того, чтобы иметь этические принципы, вовсе не обязательно самому заниматься философией, или заимствовать их у каких-нибудь "специалистов" по этике. В идеале, конечно, человек должен быть разумным — и сознательно придерживаться той линии поведения, которая необходима в данное время и в данной обстановке. Каждый должен быть и философом, и ученым, и художником — там, где это необходимо. Свою частную деятельность надо сверять со всеобщей мерой, с объективной, субъективной и творческой необходимостью. Уровень этики, на котором достигается подобное, целостное видение всеобщности поведенческих норм, называется нравственностью. Нравственное поведение опирается на синтетическое мировоззрение, соединяющее в себе весь опыт, все знание и всю мудрость человечества. Без такой основы — лишь претензии на нравственность, сводящие ее к предрассудку, догме — с требованием лишь внешних "приличий", без осознания необходимости их. Этические нормы тогда превращаются в некий "кодекс", или "устав", который каждый обязан знать наизусть — а обсуждать или толковать не вправе.

Как синтетический уровень, нравственность снимает более глубокие уровни, синкретическую и аналитическую этику. На уровне синкретизма поведение определяется нормами, просто бытующими в обществе, "растворенными" в общественном сознании, — моралью. Моральное поведение опирается на традицию, на то, что было нравственным когда-то и получило со временем всеобщее признание. Мораль не требует от человека понимания принципов своего поведения, осознания их происхождения и видения их ограниченности. Достаточно просто делать так, как "принято". Ясно, что представления о морали у разных социальных слоев — совершенно различны, поскольку они зависят от того, какие способы поведения возможны для представителя данного слоя. Так, в феодальном обществе, невозможна дуэль между простолюдинами или крепостными — тогда как для аристократов закрыт обыкновенный мордобой; материальное основание тут — наличие оружия у одной части населения и запрет на его ношение другими. Аналогично, нельзя отнести требование снимать шляпу при разговоре, в каких-то ситуациях, к тем, у кого просто нет шляпы. Любой обычай проистекает из прошлой необходимости, закостеневшей с годами, иногда утрачивая свою действительную обоснованность. Развитие общества приводит к изменению его классового состава, расслоению на уровни, сословия. Выход на арену новых социальных групп требует появления соответствующей морали, которая зачастую формально копируется у тех, кто занимал подобное положение раньше. Однако, поскольку такой слепой перенос поведения в чуждые ему условия не вызван общественной необходимостью, — возникают "мещане во дворянстве", фарсовые фигуры переходного периода.

Мораль и нравственность не одно и то же. Так, следование традиционной морали может быть совершенно безнравственным (например, отказ от любимой в угоду сословным предрассудкам) — а высоконравственное поведение зачастую выглядит аморальным (скажем, когда сын "предает" бандита-отца). Если моральность — всегда очевидна, не требует никаких обоснований помимо самого действия, поступка, — нравственность устанавливается лишь путем сложного синтеза всех обстоятельств дела; постижение чьей-либо нравственности всегда предполагает переход на его точку зрения, уподобление другому. Каждый нравственный поступок поэтому резко поляризует общество, порождает волны одобрения и неодобрения, принятия и неприятия. Именно таким способом и устанавливается новая мораль — в борьбе социальных групп, в столкновении интересов. Всеобщность, поначалу скрытая в единичном акте, становится действительной всеобщностью, тем, что уже принадлежит обществу в целом, и никому в отдельности.

Следующий, аналитический уровень этики отличается тем, что поведенческие нормы существуют уже не вообще, а особенным образом, как определенные общественные установления, как воля одних классов, диктуемая всем остальным. Подобная, абстрактная этика, выражающаяся в явно формулируемых предписаниях и предполагающая соответствующие социальные институты для поддержания "порядка", называется правом.

Если на уровне морали этические принципы есть нечто внутреннее для каждого отдельного человека, и общество не может принудить его следовать какой-то морали, — на уровне права этическая норма противостоит человеку внешним образом, как закон, — и нарушение закона приводит в действие карательную машину, применяющую соответствующие санкции против нарушителя. Этика здесь объективирована, сделана как бы одной из природных сил. На самом же деле, право предполагает господство одной части общества над другими — и право одних всегда означает ограничение права других. Существует множество исторических форм права; логически здесь выделяются три уровня: 1) непосредственная аналитичность, когда один класс имеет все права, а другой полностью подчинен, полностью бесправен — это рабство; 2) права различных сословий регулируются формальной правовой иерархией, так что сословия не равны по отношению к праву, однако не бесправны — это феодализм; 3) права всех людей формально одинаковы, все люди равны в правовом отношении, однако право устроено таким образом, что имущественное различие ведет к различному социальному статусу соответствующих "юридических лиц" — это буржуазное право. В реальном обществе, разумеется, всегда присутствуют все эти уровни, однако чаще всего (если общество достаточно однородно в культурно-историческом плане) один из них выходит на вершину иерархии, с соответствующей модификацией форм проявления остальных. Так возникают представления о формациях, определенных этапах развития человеческого общества и самого человека. Для материалиста — тот или иной общественный строй есть прежде всего следствие общего уровня производства, развития производительных сил. Иными словами, важно то, насколько обширно и глубоко влияние человеческой деятельности на природу, как сильно преобразована она в результате труда всех предшествующих поколений. Чем универсальнее деятельность человека — тем свободнее каждый член общества, тем опосредованнее возможные формы социального неравенства. Поэтому основное направление развития правовых отношений идет от рабовладения, через феодализм, к капиталистическому всеобщему праву.

Нравственность есть единство морали и права, внутреннего и внешнего в этике. Как и мораль, нравственность принадлежит самой сути человека, определяет его натуру. Как право, нравственность есть обязательное внимание к интересам других людей, к законам жизни современного общества. Не может быть нравственным человек, пренебрегающий нормами морали и не признающий никакого права, эдакий типовой нигилист. Каким бы передовым мировоззрением человек ни обладал, он не вправе ломать жизни других, не вправе заставлять их принять его убеждения. Каждое убеждение должно быть выработано в борьбе с самим собой, внутри единичного человека; любое принятие "со стороны" — это всего лишь принятие на веру, а укрепление веры путем подавления всякого сопротивления — делает ее суеверием, догмой. Нравственный человек — и морален, и прав; не может быть нравственности там, где господствуют аморальность и преступность. Дело еще и в том, что отрицание морали как таковой — это просто отрицательное утверждение той же морали, своего рода подчеркивание ее необходимости; точно так же, отрицание права вообще — это утверждение власти закона, поскольку в обществе анархистов в перевернутом, в негативном виде воспроизводится то право, которое они отрицают. Поэтому всякого рода нигилизм возможен лишь как промежуточный этап, как способ перехода к подлинному отрицанию, которое одновременно есть и утверждение нового. Нравственность выше ходячей морали — но она есть мораль. Она шире обыденного права — но она есть право, на более высоком уровне, в будущем. Именно поэтому нравственное поведение и гуманно, и законно; расходится же оно только с моралью и правом сегодняшнего дня.

Разделение морали, права и нравственности, их взаимное противопоставление — это характерная черта аналитической стадии становления человека, субъекта, духа. Первоначально, в первобытном обществе, есть единственная этика, цельность, синкретическое состояние, в котором любой принцип, любая поведенческая норма — есть вместе и моральное, и правовое, и нравственное требование. Всеобщая необходимость определенного способа деятельности проявляется здесь прямо в самой деятельности, непосредственно и неформально. Но это значит, что и "определенность" деятельности столь же расплывчата, не задана внешним по отношению к деятельности образом, в виде продукта. А значит, синкретическая этика существует лишь постольку, поскольку не меняются ни объект, ни субъект деятельности, только в простом воспроизводстве. Обратно, если по каким-то причинам в обществе возникают застойные явления (стагнация) — этика его неизбежно приобретает черты синкретизма, непосредственности. Это не милая непосредственность ребенка — которая сама себя преодолевает и снимает; тут, скорее, упрямая, неразвитая непосредственность дикаря, которую лишь со стороны можно принять за что-то светлое и безмятежное. Или — в области общественной психологии — непосредственность хама, дурака и невежды.

На аналитической стадии — этика воплощена в продуктах человеческой деятельности. И можно соотнести с разными продуктами мораль, право и нравственность; можно "прикрепить" выработку этих продуктов к определенным профессиональным слоям, отчуждая их от всех остальных, которые вынуждены лишь принимать готовое. Разумеется наиболее трудно отчуждается нравственность — именно в силу своей целостности, синтетической всеобщности. Для того, чтобы уничтожить нравственное начало в широких массах, правящие классы вынуждены принимать особые меры, делать жесткими и жестокими моральные и правовые нормы, ставить угнетенные классы в такие жизненные условия, в которых они не смогли бы сохранить и поддержать искры нравственности, вспыхивающие наперекор любым стихиям, любому наваждению тьмы. Но именно борьба с нравственностью угнетенного большинства делает самих угнетателей весьма чувствительными к проблемам нравственности; подобная нравственная чуткость оборачивается моральным и правовым разложением господствующего класса, его этическим самоотрицанием. И в конечном итоге — новая нравственность побеждает, будучи одновременно и предвестником , и следствием глубоких перемен в жизни общества.

Что такое синтетическая этика, в которой мораль, право и нравственность — не одно и то же, хотя и являются сторонами некоторой целостности, — этого пока человечество не знает. Трудно представить себе то, время чего еще не пришло, и не скоро еще придет. Нынешнему, отчужденному от самого себя человеку просто не понять такого состояния, когда мораль и право — это лишь сознательные ограничения на деятельность в конкретных условиях, так что, по мере преодоления этих условий, легко происходит их замена другой моралью и другим правом; в таком обществе противоречия нравственности с моралью или правом — это всего лишь указание на незавершенность процесса принятия решения, а всякое действие нравственно. В таком обществе нет противопоставления личности коллективу — и благо каждого есть также и благо всех. Разумеется, здесь невозможно разделение на "мое" и "не мое" — нет ничего, что не касалось бы каждого, и всякая необходимость — всеобщая, необходима всем. Единственный пример слияния единичного и общего, который у нас есть, — это первобытный синкретизм; его-то и имеют ввиду, когда с содроганием говорят о том, что "подчинение" личных интересов общественным — это наихудшее рабство. Действительно, первобытный синкретизм — это нечто еще более неизменное и неразвитое, чем рабовладение, первая фаза аналитической стадии. Однако на синтетическом уровне нет одностороннего подчинения личности обществу — скорее, речь идет о взаимном подчинении, причем сначала общество делается таким, чтобы личность в нем могла быть свободной — а тогда и каждый человек будет жизненно заинтересован в сохранении и развитии именно такого общественного устройства!