|
Идеи обладают свойством появляться и исчезать. Этот Ученый ничем не отличался от десятков своих посредственных коллег: те же мелкие работы, дожевывающие и без того потрепанную тему, та же навязчивая апатия: "Американцы все равно раньше..." — то же бессильное желание чего-то "настоящего", и ревнивое желание казаться авторитетом хоть в чем-нибудь. Каждый день до поздней ночи сидел он над какой-либо заковыристой деталью однообразных расчетов в своей откровенно холостяцкой квартире, похожей на камеру в давно заброшенной тюрьме — разве только без решеток на окнах. Каждый вечер он отчаивался, разочаровывался в себе, бросал все к дьяволу, давал зарок уйти шабашить в захолустнейшую артель — но утро повторяло сотни и сотни других. И шло бы так до самой пенсии, да случилось нечто, что сразу перевернуло привычный уклад его жизни. Началось с простого звонка в дверь. Ученый нехотя оторвался от очередного зловредного интеграла и направился к двери, на ходу соображая, какой черт посмел оторвать его от дела и что бы эдакое с ним сотворить, дабы сразу отшибло вредную привычку мешать людям работать... С нескрываемой злостью распахнул он дверь — и остолбенел. Это была Идея. Она источала какое-то неизъяснимо сладкое сияние, сковывала — и в тоже время побуждала к действию. Идея улыбнулась — и вошла. Ученый, спотыкаясь, поплелся за ней. Он ужасно растерялся: до этого ему никогда не приходилось так близко сталкиваться с Идеей, и он просто не знал, как себя вести. Часы, наполненные первым появлением ее, пролетели так быстро... Ученый почти не помнил, что он делал, что говорил. Только одно воспоминание звенело в груди: это прекрасно, это... это... Но язык, привыкший к мертвому слогу отчетов и докладов, не мог найти нужных слов. А наутро Ученый получил от начальства все, что ему причиталось за так и оставшиеся неоконченными расчеты. Но Идея стала приходить все чаще и чаще, и вскоре совсем поселилась в квартире, принеся с собой домашний уют и порядок. Неожиданно и на работе у Ученого сложилось вдруг хорошо и легко: больше не приходилось корпеть над рутинными расчетами и второстепенными деталями, не нужно было подыскивать скользкие фразы введений и заключений, оправдываться перед самим собой, ссылаясь на микроскопические новообразования по сравнению с предшественниками. Неизвестно как все получалось само собой — а что не получалось, дорабатывали появившиеся многочисленные ученики. Жизнь пролетала, как прекрасный сон. Давно забыт облик былого взъерошенного, полусмешного, неповоротливого салажонка. Вместо него — почтенный, вполне солидный человек, у которого много лет как за плечами защита докторской диссертации, своя лаборатория, десятки исколесенных стран, горы бумаги, испещренной символами, приводящими в благоговейный трепет сердца корифеев науки, — и учебники, наводящие ужас на бедных студентов, каждую сессию дополняющих отборные физико-математические ругательства выражениями отнюдь не математическими. Ученый обрел Имя — веское, значительное, с почтительным прибавлением: тот самый... Когда Ученому дали институт, времени на науку уже не оставалось. Да он и не жалел об этом, с головой окунувшись в новые, распухающие от собственной важности дела. Действительно, кто же как не признанный авторитет способен должным образом воздействовать на некоторых малосознательных товарищей, которые тормозят развитие отечественной науки бесконечными срывами поставок, зажиманием фондов ужасающей неорганизованностью и, наконец, просто безалаберностью и халтурщиной? И Ученый доставал, пробивал, согласовывал, организовывал, направлял, ставил на вид, утверждал и упразднял — и еще много-много другого, не менее срочного и необходимого. Все шло своим порядком. Но все ли? Почему-то дома у Ученого не ладилось. Всегда на бегу, всегда в потоке дел, он не обращал внимания, думал: пройдет, утрясется, нормализуется. Успех и удача вошли в привычку. А идеи требуют к себе постоянного внимания. Ведь, честно говоря, они сами — лишь плод его. Но забудьте об Идее на миг — и вы уже будете забывать на дни. Забыв на день — забудете на месяц. А из месяцев складываются годы, из которых в конце концов получается жизнь. Какая? Кто знает. Только ведь всем когда-то хочется, чтобы она была красивая, яркая жизнь — это самая главная и самая трудная идея. Попробуйте сохранить ее до конца. Увы, далеко не каждому это удается... В то утро не было ни землетрясения, ни наводнения, даже солнечного затмения — и то не было. Однако что-то давило, тянуло к земле, тяжестью ложилось на сердце. И острое ощущение, будто что- то не так, чего-то упорно не хватает. Рассеянно Ученый оглянулся по сторонам: все на своих местах, как день, месяц, год назад. Откуда же тогда это чувство утраты очень важного, может быть, самого важного в жизни? День прошел вяло, скомканно. Машинально Ученый подписывал бумаги, здоровался со знакомыми, давал нагоняй какому-то растяпе, пустившему дела в лаборатории на самотек... И постоянно вслушивался в себя, пытаясь понять: что произошло? По инерции дотянул он до конца рабочего дня, добрался домой и устало опустился на стул посреди комнаты... И вдруг — он понял. Ушла Идея. Неизвестно куда, неизвестно почему — ушла и все. Внезапно стало очень пусто и тихо, только часы негромко отстукивали мгновения, уносящие с собой все, что так дорого и так нужно. А на голове лежал и не таял белый снег седины. Потраченные годы отзывались болью в груди и отчетливым сознанием, что не так жил, не тем занимался, не о том думал, не то любил. И теперь... теперь не на что было опереться, нечем заслонить ту бездонную пропасть, из которой никто никогда не возвращается. А где-то в неуютной квартире другого Ученого звенел звонок, и, нехотя оторвавшись от расчетов, тот брел к двери, мысленно проклиная все, что скрывается за ней... Жизнь продолжается. 1980 ... 1983 |
