Существование всякой вещи — это ее бытие, ее движение и ее развитие. В своем бытии вещь постоянна: она есть то, что она есть, — и не более того. Движение также предполагает сохранение вещи самой по себе — однако ее положение в мире, среди других вещей может меняться, вещь по-разному проявляет себя, оставаясь той же самой. Развитие означает, что изменяется уже сама вещь — при возможном сохранении ее места в мире.

Но что значит "изменение вещи"? Само это словосочетание противоречиво: с одной стороны, утверждается, что вещь уже не та, что была прежде, — с другой стороны, это все-таки все та же вещь, хотя и изменившаяся. Примерами таких противоречий изобилует наш язык. И это не случайно: внутренняя противоречивость есть одна из основных черт материи, мира, — и неизбежное следствие его единства.

Каким же образом вещь может оказаться отличной от самой себя? В простейшем случае, когда изменения затрагивают лишь количественную сторону, возможны только увеличение или уменьшение, перестановки внутри вещи, изменения ее формы. Однако есть и другой тип изменений, при котором само качество (то есть то, "какая" это вещь) становится иным — но лишь в таких пределах, чтобы не разрушалась ее сущность. Вот здесь и говорят, что бытие вещи перешло на новый уровень, что вещь приобрела новые качества, или стала выступать в ином качестве. Как правило, количественные и качественные изменения происходят вместе. И как переход за пределы некоторой меры (например, сильное изменение формы) приводит к качественным сдвигам — так и любое качественное изменение вызывает интенсивное образование новых количественных вариантов. Точно так же, внутреннее изменение вещи всегда сопровождается внешним движением — однако положение развивающейся вещи в некотором целом остается тем же самым за счет развития самого этого целого! Например, эволюция формы каменных рубил тесно связана с эволюцией человеческой руки — при сохранении характера деятельности, способа использования орудия человеком. Совершенное орудие требует подходящих, знающих, умелых рук — иначе оно будет воспринято как нечто совершенно другое, а не то же самое на новом уровне. Тот, кто знает лишь, как придавать форму камню при помощи каменных бит и шлифовать его песком, не сможет увидеть усовершенствование тех же орудий во фрезеровальном или шлифовальном станке.

Здесь переплетаются две важнейшие стороны развития — его однонаправленность и разнообразие. Низшие уровни сохраняются при переходе на новый уровень, они лишь уходят в глубину. При необходимости, в каких-то особых обстоятельствах, эти уровни всегда можно извлечь на поверхность, пустить в дело, возобновить давно забытые навыки. С другой стороны, появление новых способов действия открывает новые стороны в уже известных вещах. Например, если нет одежды, — можно ходить голым; однако человек, привыкший к одежде, как правило, найдет что-нибудь такое, из чего можно сделать подобие одежды. Любая вещь в процессе развития становится не просто многоуровневой, а еще и "многокачественной", и многовариантной. Из отдельной вещи — вырастает вид, в котором соединены вещи одного уровня; процесс развития превращает виды в род, в единство очень разных "по виду" вещей.

Для обозначения такой многоуровневости, при которой элемент любого уровня может представлять все целое, если того требует ситуация, — используется слово "иерархия". Элемент-представитель называется "вершиной иерархии"; по степени "близости" к вершине выделяются "уровни иерархии". Одно из возможных представлений иерархии в виде вершины и все более удаленных от нее уровней — дает некоторое "обращение" иерархии, выявляет в ней "иерархическую структуру". Сама возможность смены различных иерархических структур при переходе от одного представления к другому называется "обращаемостью" иерархии — это одно из главных ее свойств. Обычно, говоря "иерархия", подразумевают лишь одну из ее иерархических структур; традиция эта восходит к церковным корням самого названия: "иерархия" в переводе с греческого языка означает "священный порядок"; в христианстве под иерархией подразумевалось подчинение младших служителей культа — более высоким по званию; подобная сословная лестница была перенесена и на "небо", порождая представление об иерархии ангелов, архангелов, сил и т. п. Современное словоупотребление давно вышло за рамки средневековья, и теперь все чаще обращается внимание не только на многоуровневость и упорядоченность уровней по отношению к вершине — но и на развитие как источник иерархичности, на обращаемость иерархий и возможность различного их развертывания.

Здесь следует особое внимание обратить на новый термин: "развертывание". Каждая вещь обладает бесчисленными свойствами, которые по-разному используются в разных ситуациях. Как перочинный нож с несколькими приспособлениями: когда надо открыть бутылку, он превращается в "открывалку", когда надо подстричь ногти — в ножницы, в других случаях — в пилку, в штопор, в вилку или ложку — или, собственно, в нож, инструмент для резания. В материальной культуре человека такого рода комбайны весьма популярны; однако в области непосредственного воздействия на природу возможности объединения многих свойств в одной вещи все же ограничены: как в своих ощущениях, так и в своих орудиях человек неизбежно прибегает к специализации. Гораздо больше гибкости в орудиях, предназначенных для управления другими орудиями. В частности, современные компьютеры (или микропроцессоры) — это приборы, используемые для самых разных нужд: для научных расчетов, для игр, прослушивания аудиодисков и просмотра видеофильмов, издания газет, журналов и книг; это мини-бухгалтерия, и библиотечный каталог, и справочник, и почтовый ящик, и телефон... Из всех возможностей компьютера в каждом конкретном применении выбираются те, которые больше нужны — хотя компьютер каждый раз работает как целое, задействуя те же самые конструктивные элементы.

В подобных случаях и говорится о развертывании иерархии в определенную структуру, связи между элементами которой (и само выделение элементов, их расположение по уровням иерархии) заданы не самой по себе иерархией, а тем, в каком окружении она существует и что она делает. Иными словами, иерархии могут "приспосабливать" свое внутреннее строение к внешним обстоятельствам, по-разному проявлять себя. Иногда подобная "адаптация" становится слишком жесткой, так что теряется обратимость (возможность других обращений иерархии). Например — в подстроечном конденсаторе, или в специализации тканевых клеток по мере роста зародыша. Как правило, это связано с параллельным созданием как самой иерархической структуры — так и условий ее "работы", с жестко фиксированными условиями среды.

Возникает вопрос: а есть ли какое-то особо выделенное обращение иерархии? Быть может, ее надо развертывать не как попало, а вполне определенным образом? И да, и нет. Естественно выделенным будет обращение, в котором на верхних уровнях иерархии находятся те ее элементы, которые позже других возникают в процессе развития. Однако, поскольку без предыдущих этапов обойтись нельзя, более старое в иерархии не менее важно, чем ее "модерн", и иногда именно оно оказывается более необходимым. Кроме того, одна и та же вещь может формироваться весьма различными путями — и порядок возникновения элементов иерархии может меняться в зависимости от условий ее развития. Поэтому оказывается, что обращаемость иерархий ничем не ограничена, и все обращения допустимы — в своих условиях. Так, я могу использовать молоток и просто как тяжесть, и как нечто твердое, и в качестве рычага. Я даже, при желании, могу забивать что-нибудь его рукояткой — или просто стучать по чему-нибудь ради стука. Но даже если я научусь играть молотком на рояле — у молотка все равно есть его основное назначение, забивать гвозди. И каким бы универсальным инструментом ни стал он в умелых руках, его культурное значение совершенно определенно.

В связи с этим примером, возникает новый вопрос: выходит, всякое развитие ограничено? Скажем, тот же молоток уже не поддается принципиальному усовершенствованию — только вариации материала, форм, способов изготовления...

Да, развитие не может быть неограниченным, если говорить о развитии конечных вещей. Всегда наступает такой момент, когда изменение вещи приводит к принципиальному качественному ее преобразованию, к превращению в нечто другое. Тот же молоток может стать киркой каменщика, кувалдой или клепальной машиной... Ясно, что подобное изменение качества связано с изменением внешней среды, деятельности. Можно допустить сохранение необходимости забивать гвозди в принципиально новых условиях — например, в космосе. Тогда молоток превратится в весьма сложный агрегат, способный работать в условиях невесомости. Или, скажем, прибор для забивания гвоздей слепыми, однорукими — или даже некоторыми животными. Таким образом, даже в пределах одной деятельности возможно неограниченное развитие — однако лишь в той мере, в которой неограниченно развивается сама деятельность, в которой они бесконечны. "Завершение" развития — это лишь переход за границу меры при одном из возможных способов развертывания иерархии, когда развертывание происходит не присущим самой иерархии образом, а за счет слияния разных иерархий, их интеграции.

Наряду с развертыванием иерархий, говорится также об их свертывании. Этот процесс приводит к объединению многих единичных представителей вида в общий вид. Общая идея довольно проста: чтобы представить некоторую вещь одним определенным образом, выделить в ней соответствующую иерархическую структуру, надо отделить эту вещь из ее прежних способов существования, изъять из обычного контекста. До тех пор, пока вещь не помещена в новый контекст, она представляет все возможные обращения иерархии — иерархию в целом, вне зависимости от способов ее развертывания. Текущая иерархическая структура тем самым свертывается "в точку", так что вещь становится всеобщей, и появляется возможность развернуть ее иерархичность по-новому. Так, через свертывание одной структуры и развертывание другой, происходит обращение иерархии.

Как и всякая противоположность, противоположность свертывания и развертывания существует лишь в рамках обращения иерархий, объединяющего оба этих процесса. Как обычно, здесь выделяются синкретический, аналитический и синтетический уровни: сначала — свертывание и развертывание вместе, как две стороны одного и того же; потом — это два разных процесса, относительно независимых один от другого; наконец — два этапа, две стадии целостного движения (или, скорее, два класса процессов, объединенных в этом движении). Например, перемещение от дома до магазина можно представить как единичный акт: был дома — а теперь в магазине. Свертывание структуры "дома" и развертывание структуры "в магазине" здесь одно и то же, передвижение (скажем, пешком) из одного места в другое. Но процесс удаления от дома (свертывание) может существовать и безотносительно к магазину, лишь случайно совпадая в направленности. Точно так же, в магазин можно попасть самым различным образом — в частности, из дому. Когда же я говорю: "Пойду-ка я прогуляюсь; надо бы в магазин зайти", — тут уже вместе и самостоятельность свертывания и развертывания, и единство их. По сути дела, многие сложносочиненные предложения в языке отражают именно эту целостность, обращение иерархии.

Главное в иерархичности — развитие. Именно за счет развития все становится многоуровневым; более того, сама многоуровневость есть лишь другое выражение для развития. Это означает, что при описании иерархических объектов (и при работе с ними) следует не просто выделять какие-то уровни, но прежде всего понимать каким образом происходит именно такое развитие, когда наблюдаются подобные переходы с одного уровня на другой, — при каких условиях все бывает именно так. Каждое обращение иерархии — это не просто формальная возможность, а один из способов возникновения вещи в том виде, какова она есть. Например, если число 5 можно представить как 3+2, и как 4+1, — это два вполне практических способа возникновения числа 5: сначала есть 3, и добавляется 2 — либо исходно есть 4, и добавляется 1. Оба этих пути вполне могут служить образованию первого представления иерархии, обозначаемой числом 5, — и тогда все другие обращения будут рассматриваться как вторичные. Однако важно здесь не это, а те условия, при которых будет выбран путь 3+2 или 4+1. Ведь нечто подобное происходит каждый день — в разных обличиях, — и человеку необходимо знать, что его ждет, хотя бы в ближайшем будущем. Именно философия призвана дать человеку видение будущего; она, собственно, и есть осознание направленности развития и сознательное движение в определенном направлении. В этом отличие философии от искусства, вбирающего в себя все прожитое и пережитое, — и от науки, которая есть сплошное "сейчас", снятие времени в единовременности.

Каким образом происходит рост иерархии? Развертывание ее в иерархическую структуру, сколько бы многоуровневой эта структура не была, — это все же лишь проявление того, что в иерархии уже есть. А как оно там появилось — особый вопрос. Предыдущий пример может послужить указанием на способы построения новых иерархий: нужно "сложить" несколько уже имеющихся — и получится нечто, обладающее свойствами, которых не было ни в одной из частей. Поскольку каждое из "слагаемых" само по себе есть иерархия, подобное сложение также должно быть иерархичным. Для обозначения слияния нескольких иерархий в одну — употребляется термин "интеграция". Противоположное явление, распад иерархии на несколько самостоятельных иерархий — называется дифференциацией. Интеграция — это восстановление целостности. Дифференциация — обособление, разграничение, представление целого как множества самостоятельных частей, которые относительно независимы от целого. Если говорить о мире в целом, то оба эти процесса — одно и то же: мир относится к себе как часть к целому — но он сам выступает в роли и того, и другого. Но раз такой синкретизм есть по отношению к миру в целом — он должен присутствовать и в любых частных актах интеграции/дифференциации, образуя синкретический уровень некоторого явления, объединяющего и то, и другое. Такое явление называется организацией.

Организация во многом похожа на обращение иерархий; соответственно, интеграция может быть уподоблена свертыванию, а дифференциация — развертыванию иерархий. Однако если обращение иерархии выражает ее внутреннее движение (хотя бы и вызванное внешними условиями), то организация показывает, как внешнее становится внутренним, и наоборот. То, что интеграция и дифференциация едины в процессе организации, свидетельствует об относительности внешнего и внутреннего — так же как обращение иерархий делает относительным разделение "верхних" и "нижних" уровней. Тем самым сделан еще один шаг к единству мира не только как совокупности вещей — но и как совокупности их положений в мире, их существования. Отличие интеграции от простого (количественного) сложения можно увидеть на примерах из повседневной жизни. Если у меня есть10 тысяч рублей, и мне дали еще 10 тысяч, — это еще не значит, что теперь я имею 20 тысяч. Все зависит от того, для чего и как я получил эти деньги. Когда мои 10 тысяч отложены на покупку определенной вещи — то деньги на повседневные расходы никак с этой суммой не складываются, они есть сами по себе, отдельно. Никакой интеграции здесь нет. Если же я добавил к отложенной сумме еще столько же для той же цели — тут действительно образуется новая целостность. Интеграция налицо. Точно так же, если я прописался в Москве, — я еще не москвич в полном смысле слова; вообще, вступление в новый коллектив требует определенного процесса "притирки", встраивания в него, и подстраивания коллектива под нового участника, — только после этого можно говорить об образовании некоторой целостности.

Точно так же, дифференциация — это не формальное деление, а вполне реальный процесс, который лишь издалека выглядит единым актом. Чтобы части некоторой иерархии стали самостоятельными, нужно, чтобы появился новый объект — внешняя связь новых иерархий, такая вещь, которая эту связь представляет. Но эта связь есть не что иное как особая интеграция частей — если считать их отдельными иерархиями. Таким образом, интеграция и дифференциация — это снова одно и то же, две стороны единого процесса. С другой стороны, с иерархических позиций, любая организация предполагает, что образующие ее процессы интеграции и дифференциации происходят не абстрактно, а внутри некоторой более общей иерархии. По отношению к этой, объемлющей иерархии, организация есть ее обращение. Следовательно, обращение и организация сами представляют собой уровни некоторой иерархии — и взаимно превращаемы. Такой вывод очевидным образом связан с общим положением, что обращение иерархий и иерархическая организация — это разные проявления развития: либо внимание обращается на результат развития, на иерархические структуры — либо на первый план выдвигается процесс развития, системность. Но философия требует и здесь — единства; каким же образом, в чем оно достигается? Каким образом в одной и той же вещи ее внешнее — внутри нее, а ее внутреннее — полностью вне ее самой?

На помощь приходит идея отражения, представленности ближайшего окружения вещи в каких-то ее внутренних особенностях. Вещь не может не взаимодействовать со своей средой — и тем самым среда накладывает на нее свой отпечаток, так что нечто в вещи — не только принадлежит ей, но еще и представляет в ней все, что находится "снаружи". При этом, хотя непосредственно отражено в вещи лишь ее ближайшее окружение, вещь содержит представления и о сколь угодно далеких предметах — просто потому, что соседние с ней вещи также содержат в себе свое окружение, которое через них становится отражено в других вещах. Так выстраивается иерархия образов мира в любой из его частей; как и любая иерархия, она может быть по-разному развернута — или интегрирована с другими внутренними иерархиями. Но в своей иерархичности она дает образ мира в целом, так что все находящееся вне вещи обязательно находится и внутри нее.

Так, любая часть, любой уровень каждой иерархии оказывается в то же время образом ее целостности; но отсюда сразу же вытекает и обратное влияние: любая вещь обязательно отражена в своем окружении. Какие-то стороны вещи — ближе всего к ее "поверхности", и потому непосредственно связаны с ее средой; другие свойства — лишь потому представлены вне вещи, что так или иначе они влияют на более "поверхностные" черты. Тем не менее, оказывается, что вся вещь отражена в своем окружении, нет ничего в ней, чего бы не было и вне ее. Тем самым вещь и ее окружение, вплоть до самого дальнего, оказываются тождественны — это просто одно и то же, с разных сторон. Как о форме стопы можно судить по ее оттиску в глине или гипсе — так и о любой вещи вполне можно судить по тому, какой след она оставляет в мире. Именно поэтому нам вовсе не нужно видеть электроны или щупать руками звезды — вполне достаточно того, что мы видим или осязаем их действие на предметы-посредники. И именно по этой причине о человеке судят не по глубинам его "Я" — а по его поведению, его жизненным установкам и его классовой позиции.

Итак, все отражено во всем. Но это лишь одна сторона дела. Помимо пассивности, отражения, вещь также обладает и своего рода активностью, действует на другие вещи — и только так отражается в них. Так же, как и в случае отражения, каждая вещь действует на любую другую, участвует в любых процессах, сколь бы отдаленным такое влияние ни было. Поскольку же и здесь налицо иерархичность, в соответствующих условиях появляются разные обращения иерархий — и взаимодействия, которые в большинстве случаев крайне слабы по сравнению с остальными, могут в каких-то ситуациях выходить на вершину иерархии и определять все в контактах части — и целого. Внезапно то, что казалось таинственным и загадочным, — перестает быть чудом, а становится вполне понятным явлением, безо всякого вмешательства "потусторонних" сил.

Но если вещь, действуя на свое окружение, отражается в нем — тогда след ее в мире должен отражаться и в самой вещи! Тем самым любая вещь действует сама на себя, и отражает сама себя. Это и называется в философии рефлексией (по-русски можно было бы сказать: "возвратность", — но это слово приобрело скорее языковедческий оттенок и редко употребляется как философская категория). Именно в рефлексии и достигается единство обращения и организации иерархий; теперь ясно, что новые уровни иерархии появляются не за счет "поглощения" каких угодно других иерархий — а за счет того, что в саму вещь включается и то, какое влияние она оказывает на мир; точно так же новые уровни в вещи развертываются не произвольным образом, а представляют собой просто более косвенные способы воздействия вещи на мир, опосредованные не внешними предметами, а самой этой вещью. В частности, человек — это не только тело с набором специфических органов; человек — это еще и то, как это тело влияет на все другие тела, живые и неживые — и через это влияние изменяется само. Вопрос о чисто человеческих формах рефлексии и об их отличии от всех других форм — равно как и родстве с ними, — требует особого внимания. Вкратце можно сказать, что здесь наблюдается то же развитие от синкретизма к синтетичности — хотя и в несколько другой форме. Так, в неживой природе действие и отражение слиты, это стороны одного акта взаимодействия. На уровне живого происходит разделение отражения и действия, связь между ними не всегда очевидна, многократно опосредована. Разум предполагает единство действия и отражения: разумное действие опирается на правильное видение мира, а разумное отражение отличается от тупого созерцания яркой целенаправленностью, направленностью на действие. Всеобщая рефлективность предполагает, что живое начинается в неживом, а разум начинает проявляться еще на уровне жизни. Переходы здесь также иерархичны — и границы между живым и неживым, между разумным и неразумным определяются уровнем иерархии, для которого подобное разграничение устанавливается.

Мир в целом также есть иерархия, саморазвитие которой обусловлено всеобщей рефлексией. И для того, чтобы мир мог развить все скрытые в нем возможности, необходимы все уровни рефлексии, включая человека, который осуществляет наиболее полное соединение всех сторон мира в единство, в иерархическую целостность. Человек — это и "цель" мира, и "причина" его.