Чем бы ни занимался человек, что бы он ни думал, — в центре его интересов стоит вопрос об отношении к миру. Более частным образом, этот вопрос касается взаимоотношений человека и общества. Как бы ни стремились иные представители искусства, науки или философии к полной обезличенности, показной "объективности", — в каждом образе, в каждом слове, в любой мысли присутствует человек. Вульгарный материализм допускает возможность "абсолютного" знания, которое не требует уже никаких действий познавательного характера. К тому же решению приходят и многие разновидности идеализма.

Однако знание не может быть бесформенным — а форма, которую приобретает оно в процессе познания, неизбежно носит печать субъективности. Поскольку же форма в состоянии активно влиять на содержание (ибо она есть просто одна из его сторон), то и знание само не может не быть относительным, субъективным. Разумеется, если нечто было познано, раз полученное знание не теряет своей важности, и что-то в нем сохраняется навсегда — это одно из проявлений необратимости развития, появления новых уровней иерархии. Но сохраняется знание не в том виде, в котором оно возникает, как и любая иерархия представимы различными способами, по-разному проявляя себя в зависимости от обстоятельств, — это универсальное явление называется обращением иерархий. Если же попытаться зафиксировать форму знания — это в конечном итоге приведет к утрате знания как такового, превращая его в суеверие, в предрассудок.

С другой стороны, человеку "совершенное", "абсолютное" или "чистое" знание просто ни к чему. Человек познает чтобы изменить, и каждый акт познания преследует вполне утилитарную цель. Любопытство, игра ума — все это кажется никак не связанным с деятельностью и практикой. Однако, осознавая, что человек — необходимое звено в цепи превращений материи, можно увидеть, как любое явление в человеке приобретает всеобщность и необходимость. А значит, и праздное любопытство не просто придаток к важным жизненным поступкам — но нечто столь же для человека обязательное и ведущее к определенной цели, и в конце концов — выражающееся в действии, в способах деятельности.

В философии человек в его взаимосвязи с миром — это особая категория, которая как правило выражается термином "субъект". Часто, особенно в идеалистических учениях, используются также слова "дух", "идея", "разум", "Я"... В каждом случае важно увидеть за названиями главное: есть человек и есть мир в целом — как они соотносятся?

Можно полагать, что мир есть то, что чувствую и переживаю "Я" — и не более того. Такое предположение имеет под собой вполне солидное основание: поскольку "Я" — человек, то и думаю "Я" со своих собственных человеческих позиций — и все во мне так или иначе есть мое "Я". Никто не может переубедить человека, вообразившего, что существует только он, а все остальное — лишь часть его, плоды его воображения. Подобная позиция называется солипсизмом — и в чистом виде встречается разве что у душевнобольных; будь многие философы-идеалисты чуточку последовательней, — они бы вынуждены были признать, что их философия представляет собой образчик именно такого подхода. К счастью, идеалист не может быть последовательным никогда — хотя бы просто потому, что должен каждодневно пить и есть, и нуждается для этого в некотором признании со стороны тех, кого он считает игрой фантазии. Однако в идеалистической философии неизбежно выражаются какие-то вполне самостоятельные, не только человеку (и тем более, не только единичному человеку) присущие черты. И только таким образом возникает общественная потребность в философском идеализме — и появляются средства для поддержания вполне земной жизни и вполне общественной деятельности философов, такие взгляды проповедующих.

Более сложная разновидность идеализма, объективный идеализм, принимает во внимание общественную природу человека — но представляет ее мистически, как некую "абсолютную идею" или "саморазвивающийся дух". Так или иначе, объективный идеализм говорит о "боге" — хотя на самом деле этот "бог" есть лишь другое выражение того обстоятельства, что над отдельным человеком, над любой группой людей — есть нечто той же природы, что играет роль внешней силы, определяя дела и мысли людей. Зачастую, этому "высшему существу" приписывается и сотворение человека как такового, и каждого единичного человека.

Гораздо проще все выглядит в материалистической философии, где субъект — это иерархия, имеющая уровни единичного человека, разного рода общественных групп и, наконец, уровень человека вообще, в каждую эпоху представленный определенной стадией развития человечества. Ясно, что отдельный человек, сколь бы гениален он ни был, не может жить и действовать вне своей эпохи, не подчиняясь так или иначе ее влиянию. Оказывается, что те из людей, кто особенно резко противостоит традициям и кажется совершенно неуместным в своем времени, — именно они теснее всего с этим временем связаны, как раз в силу своей противоположности ему. Действительно новое, предвещающее нечто в отдаленном будущем, — обычно рождается незаметно, и долго не привлекает внимания, хотя бы потому, что оно слишком необычно, не вписывается в рамки обыденного восприятия, не укладывается в сознании. В основе же своей каждый человек — продукт современных ему общественных условий, которые, в свою очередь, связаны с определенными природными процессами — и с некоторым уровнем развития материи вообще. Так и получается, что над человеком довлеет нечто всеобщее, не зависящее от его единичной воли.

Это всеобщее — выражение всей предыдущей истории развития человека и человечества. Играя роль "прошлого" — оно недоступно какому-либо воздействию, изменению. Потому тем, кто представляет такого рода объективную необходимость в образе "бога", кажется, что этот "бог" всесилен, и что именно он сотворил человека: действительно, каждый человек — это единичный продукт истории. При этом вполне естественно увидеть в будущем "воссоединение" каждого отдельного человека с "богом" — поскольку этот человек сам порождает что-то в новом поколении людей, становится тем самым частью того, что является их предысторией, их "богом". Точно так же, предчувствие характерных особенностей влияния своего на будущих людей отражается в религиозном сознании идеями "рая" и "ада": либо потомки помянут добрым словом, усвоят нечто положительное от сегодняшнего тебя — либо ты станешь их проклятием, примером дурного и отталкивающего. Страшнее такого суда нет для человека ничего.

Разговор об идеях "добра" и "зла", и вообще об этических категориях — еще предстоит. Отмечу только, что все человеческие представления, все "движения души" — с материалистической точки зрения, просто особое выражение для специфической связи материальных вещей. И потому так трудно воспринимается материализм людьми, чувства которых говорят им, казалось бы, о противоположном — о свободной воле, о полетах фантазии, о том, что человек не просто существует в мире, но и творит его. Однако никакого противоречия тут нет: то, что с точки зрения материи, мира в целом, есть лишь одна из форм ее проявления, — для самого этого проявления есть ее собственное бытие, в противоположность "внешнему" бытию, всему остальному. Да и существует это остальное для единичной вещи лишь постольку, поскольку оно представлено в ней. В частности, человеческое сознание не ведает о многом из того, что определяет деятельность человека; в результате человеку может казаться совершенно произвольным то, что на самом деле продиктовано всеобщей необходимостью. Как правило, необходимость эта субъективно представлена некоторой целью — которая по видимости сознательно ставится самим человеком, и выражает его волю. Объективные же обстоятельства, побудившие человека действовать именно так, выясняются гораздо позднее, когда цель уже достигнута. Отсюда иллюзия, что именно цель была причиной всего движения, что само движение вызвано "стремлением" к цели.

Философия со времен Аристотеля неоднократно возвращалась к таким "целевым причинам". Для материализма, необходимость вполне определенного результата движения — и построение самого движения так, чтобы достигнут был именно этот результат, — это просто выражение единства мира. Как источник движения, так и его результат — это все тот же материальный мир; поэтому различение причины и ее действия относительно — зависит от уровня рассмотрения. Любые две вещи, любые явления в мире обязательно связаны — иначе он не был бы един. Но то, что их связывает, — это, собственно, и есть способ их выделения из целостности, обращение иерархии. Поэтому говорить о наличии того и этого — то же самое, что утверждать: связь между ними такова. Человек же есть универсальная связь вещей: все, что связано в мире, обязательно будет связано и в человеке, и в его деятельности, в его сознании. Однако самосознание человека отстает от его сознания (это следующий уровень рефлексии) — и человек сам удивляется собственным способностям, которые, как ему представляется, принадлежат лично ему.

Точно так же, вполне обосновано и представление о человеке — творце мира. С одним только уточнением, что человек — это как раз тот способ, которым мир творит сам себя. Человек, выражаясь философским языком, есть проявление субстанциональности мира, его самодвижения и саморазвития. Звучит устрашающе — но идея весьма проста: поскольку мир един, и ничего другого по отношению к миру в целом быть не может, — любые процессы в мире, любые взаимодействия в нем — это лишь отношение мира к самому себе, рефлексия. При этом у единого мира выявляются две тесно связанные стороны: в качестве того, что создается и преобразуется, что подвергается воздействию, — мир есть объект; в роли же действующего начала, того, что отражает и преобразует мир, — это субъект. Если теперь вспомнить, что любое всеобщее всегда есть единство единичностей, его представляющих, — то появляется идея о единичных объектах и субъектах, представляющих единичные деятельности, отдельные акты преобразования мира. То, что на уровне всеобщности совпадало, — на уровне обособленности представляется совершенно разными вещами, так что субъект противостоит объекту в деятельности. На самом же деле они по-прежнему определяются друг через друга, будучи одним и тем же — с разных сторон.

В частности, на одном из уровней и по отношению к определенным сторонам мира, субъект представляется человечеством — и отдельным человеком. "Как?" — можно спросить. — "Неужели есть еще и другие субъекты, другой разум? Не фантастика ли это? И не превращается ли философия в одну из разновидностей модного шарлатанства — с космическими голосами, пришельцами, гаданием на звездах или бараньих мозгах?.." Необходимы уточнения и пояснения.

Во-первых, философия не занимается ни предсказаниями будущего людей, ни поиском инопланетян. Материализм утверждает, что невозможно знать то, чего еще нет, что не стало достаточно общим, принадлежа "коллективному субъекту", а не случайной личности. Дело философии — дать подход к работе, отношение к себе и другим, направление взгляда. Так, отрицая уникальность человеческого разума как разума, философия не говорит, что наряду с ним сейчас и где-то рядом существует и другой разум, с которым человечеству пришлось бы "вступать в контакт". Просто форма проявления разума, называемая "человек", обусловлена теми объективными обстоятельствами, в которых она возникла и развивается; с изменением природных условий, и самого разума, должны меняться и формы его существования. Философ не знает, есть ли жизнь и разумные существа где-нибудь в другой галактике; однако он может с полной определенностью заявить, что, если таковые там окажутся, они будут походить на людей лишь в той мере, в какой их мир будет похож на наш. Если же человечеству суждено добраться до звезд — оно с необходимостью должно будет измениться, в соответствии со своим новым, космическим статусом. Точно так же, как изменение условий жизни на Земле влечет за собой перестройку человеческой психики, человеческой физиологии — и, в конечном счете, самого человека. А первой причиной изменения среды человека является он сам.

Еще одна сторона неединственности человеческой формы разума — иерархичность, общее движение от синкретизма, через аналитичность к синтезу. Противопоставленность человека и природы — это характерная черта аналитической формы развития. Но никак нельзя полагать, что разум возникает на голом месте, из ничего: дескать, не было человека — и вот он сотворен. Становление человеческих форм разума, субъекта — это длительный процесс, не законченный до сих пор. А значит, в том, что предшествует его появлению, разум присутствует в какой-то иной форме, отличной от субъектности. Внутри этой досознательной формы существования материи имеется своя иерархия синкретических форм разума, в которых деятельность и творчество еще не оформились как таковые, неотделимы от жизни, от существования. Только гораздо позже появляются аналитические формы разума — но они не завершают развития. Впоследствии, на синтетическом уровне, возникают новые проявления разумности, в которых субъект един с объектом — но не сливается с ним. Это природа, пропитанная духом, — материализованная рефлексия. В человеческой культуре — только зачатки такой разумности, и сейчас трудно представить, как будет выглядеть мир, освоенный человеческим разумом, — однако ясно, что и мир, и человек станут совершенно другими.

С другой стороны, поскольку Вселенная бесконечна и в пространстве и во времени, было бы слишком смело утверждать, что невозможно параллельное развитие разума в разных ее частях. Это означает, что возможно сосуществование разных уровней разума, и взаимовлияние их. Даже если развитие разумной жизни в одном месте прервется — оно неизбежно продолжится в другом, и следы погибшей жизни так или иначе будут воздействовать на него. Новые формы разума либо рождаются из неразумной материи в ходе естественного развития — либо привносятся извне, как продукты деятельности разумных существ. Разумеется, выяснение того, как появился разум в конкретной его форме (например, на Земле), не входит в компетенцию философии.

Философия не делает предсказаний — напротив, она говорит о приближенности и неполноте любых прогнозов. Любая наука имеет границы применимости, и не может ничего дать вне этих границ. Однако философия — это не способ постижения мира, а побуждение к действию, к творчеству. В процессе деятельности человек преобразует прежде всего окружающий мир. В изменившемся мире формируются новые поколения людей — и так, косвенным образом, человек изменяет и себя. Однако собственно человеческое, разумное, начинается тогда, когда подобная внешняя рефлексия становится внутренней, когда человек имеет своей сознательной целью преобразование самого себя, саморазвитие. Для того, чтобы это стало возможно, требуется, чтобы внешние условия менялись достаточно сильно на протяжении жизни человека (группы людей, человечества), чтобы человек сам чувствовал, как меняется мир в результате его действий, видел плоды своего труда. Нет ничего более отупляющего, доводящего до скотского состояния, нежели монотонная однообразная работа — одно и то же без конца, без завершения, без надежды на успех. Все в человеке протестует против такой жизни — и толкает порой на другую крайность, на бесконечную суету, погоню за разнообразием, за развлечениями и новыми впечатлениями. Но такая жизнь ничем не лучше — это просто оборотная сторона скотского существования, на которое миллионы людей обречены из-за неразвитости человеческого общества, лишь единицам позволяющей быть людьми в своем труде. Как эксплуатируемые и угнетенные, так и господствующие классы — все одинаково лишены человеческого начала, представляя собой продукт всеобщего отчуждения: производства от потребления, действия от мысли, человека от человека.

До сих пор история — это в основном стихийный, не поддающийся разумному контролю процесс. Отдельный человек ничего не значит в нем, выражая лишь совокупный разум своего класса, своей нации; очень нечасто это позволяет ему выражать самого себя. Неудовлетворенность психологически маскируется, прячется за идеями работы ради счастья своих детей, или на благо общества... Однако так или иначе каждый чувствует, что это не человеческое, не отвечающее месту разума во Вселенной. Человек, субъект — должен трудиться прежде всего для себя, чтобы самому изменяться, изменяя характер своего труда, свой образ жизни. Только тогда для человека возможно собственно человеческое развитие; только тогда субъектная рефлексия, деятельность, становится действительно всеобщей, универсальной — как это необходимо для завершенности, единства мира в целом. Пока — на Земле — субъектность, всеобщность лишь в малой степени представлена в отдельном человеке; то есть, для развития мира пока более существенны другие уровни субъекта. Однако любое обращение иерархии мира — необходимо; и потому каждый человек обязательно должен стать представителем человека как такового, человека вообще.

Конечно, развитие человека в направлении все большей индивидуализации и личной независимости не означает, что люди станут существовать сами по себе, не нуждаясь ни в ком другом. Просто человечество сумеет создать себе такие условия, в которых отдельному человеку не придется в своей деятельности непосредственно использовать труд других людей — то есть действовать не прямо, не от себя самого, а косвенно, через другого отдельного человека. Каждый будет — по видимости — иметь дело прямо с окружающим миром; однако в его окружении он всегда сможет найти все необходимое для своей деятельности. В этом случае единственное, что ему потребуется учитывать, — это его собственные намерения. Разумеется, и эта благоприятствующая деятельности среда, и эти намерения — порождение человечества, действующего в соответствии с общей линией развития материи. В конечном счете, человек все равно будет самим собой лишь через других людей — но важно, чтобы как материальное образование, как живое существо он мог быть сам по себе, наедине с собой. Только тогда высшие формы рефлексии, его дух, встанут на вершину иерархии, делая единичное всеобщим — отдельного человека представителем человечества и субъекта вообще.

Итак, человек как его активное начало мира — это субъект. Другая сторона того же отношения, мир в отношении к человеку, как его опора и основа, как то, что ему предстоит освоить и создать, — это объект. Точно так же как и субъект, объект иерархичен, включает уровни единичного объекта, объекта-среды, всеобщего объекта — мира. Непосредственно единичный субъект имеет дело с единичным объектом; при этом их взаимодействие происходит на фоне особенных объективных условий, опираясь на всеобщие закономерности движения материи, объективность как таковую. Субъект — это тоже объект, но особого рода: субъект есть опосредование как таковое, универсальная связь между объектами. Противоположность "объект — субъект" похожа на пару "материальное — идеальное"; по сути дела, это развертывание той же иерархии, только на другом уровне.

Однако нельзя отождествлять эти две противоположности: всякий объект есть реальность, единство материального и идеального. В том числе субъект, как особый объект, — реальность, и в нем тоже имеется материальная основа. Однако в объекте материя — на вершине иерархии, тогда как в субъекте дано другое обращение, с вершиной-рефлексией. Так объект и субъект дополняют друг друга, соединенные единой деятельностью, взаимопревращением объекта в субъект — и обратно.

Взаимность здесь — обязательное условие. Абсолютизация одной из сторон — либо субъектной, либо объектной — нарушает целостность, приводит к потери единства деятельности, заставляя изобретать разного рода трюки, чтобы обойти возникающие противоречия. Если выделен только переход от объекта к субъекту, при недооценке обратной зависимости, — это позиция вульгарного материализма, для которого субъект есть порождение объективного мира, особый объект, способный также отражать мир, преобразуя его в свои внутренние структуры. Однако такой материализм не способен понять особенность субъекта, его отличие от других объектов. Как правило, вульгарный материализм просто игнорирует всякие различия, заявляя, что все — материя, и больше ничего... И начинаются бесплодные поиски "субстрата" сознания, попытки выделить в биологическом теле человека отдельные органы, ответственные за сознательное поведение. Все случаи личностных проявлений, не связанных с отдельным организмом, просто отметаются, и описание разумной деятельности подменяется описанием нейрофизиологических процессов... При таком подходе мир остается единым — но не целостным, не единством различного; это застаивание в синкретизме совершенно непродуктивно и недопустимо в человеческой деятельности, и тем более в философии. "Естественнонаучный" материализм неизбежно будет непоследователен, поскольку в нем нет развития — а развитие в природе налицо. Вот и получается, что протаскивание рефлексии и субъекта через заднюю дверь приводит к постоянному скатыванию вульгарного материализма в свою противоположность, в идеализм.

Идеализм абсолютизирует субъекта как творческое начало. Для него есть лишь переход "Я" (или "духа", или "бога", ...) — в нечто внешнее, которое тем самым предстает только как результат деятельности субъекта. Вполне закономерно, теряется объектность объекта — так что в любом объекте видно лишь то, что в него вложено субъектом — и ничего более. Следовательно, в мире не оказывается ничего кроме "духа", который, как представляется, и порождает мир своей бестелесной фантазией, своей прихотью, своей совершенно необузданной волей... А следовательно, теряется как раз то, с чего начинают философы-идеалисты, — моральность, внутренний закон субъекта, определяющий его жизнь. Разные идеалистические течения отличаются друг от друга лишь уровнями субъекта, которые приковывают все их внимание. А дальше — обычная история с заметанием мусора под ковер и протаскиванием материи по чужому паспорту. Ибо само признание каких-либо закономерностей в действиях "Я" (будь то даже провозглашение чистой произвольности в качестве единственного и высшего закона) — это уже признание чего-то вне этого "Я", чего-то существующего независимо от него.

Для философского материализма — как субъект есть объект, так и объект немыслим без субъекта. Иначе он просто не был бы объектом. А значит, переход субъекта в объект — это столь же реальное явление, как и порождение субъекта, и отражение мира в нем. Преобразование мира — закон деятельности; через субъекта мир возвращается к себе, становясь не просто единственным — но единым.

Однако это означает, что объект и субъект — это стороны чего- то третьего, объединяющего их на том же уровне иерархии. Это "третье" должно содержать в себе всю деятельность в снятом виде, противоположность и взаимосвязь объекта и субъекта должны быть у него "внутри". Таким объектом, соединяющим в себе объективное и субъективное, является результат деятельности, ее продукт.

Любая вещь, любое явление может быть продуктом — если его происхождение связано с деятельностью. Иногда бывает очень трудно отличить "естественное" от "искусственного" — и здесь возможны разного рода ошибки, попытки выдать желаемое за действительное. Марсианские каналы, иероглифы в пещерах, послания "инопланетян" от пульсаров... Примеров много. В каждом из них — действительно наблюдалось нечто созданное субъектом; однако субъект этот находился на Земле, в современности — в наблюдателе, по-своему упорядочивающем и истолковывающем собственные наблюдения...

Случается, что природное явление становится продуктом без какого- либо заметного воздействия на него со стороны субъекта. Так, делая далекие галактики предметом исследования, человек порождает некоторый продукт, преобразуя объект (галактика) — в предмет исследования. Аналогично обстоит дело с природными объектами, используемыми в качестве орудий, или условий труда. Можно ли говорить здесь что имеется продукт — а не просто один из объектов? Может быть, продукт предполагает все же некоторое изменение в объекте, преобразование его? Например, обломать палку, чтобы было удобнее держать; или слегка оббить камень; или повернуть что-нибудь для того, чтобы лучше рассмотреть?.. Да, часто объект, становясь продуктом, приобретает нечто вполне материальное, изменяется как вещь, становится другим. Но ведь любая вещь — это не только единичность сама по себе, это еще и ее положение в мире, взаимосвязь с другими вещами! Только единство внутренней и внешней определенности делает ее тем, что она есть, придает ей какое-то качество. А если человек думает о далекой звезде — и, тем более, использует ее для своих нужд, — положение звезды в мире сразу же изменяется, возникает новая связь вещей! Так, Полярная звезда сама по себе никак не влияет на ход корабля — однако через человека, ведущего этот корабль, она "заставляет" его следовать определенным курсом. Эти очень тонкие, опосредованные связи материальных вещей, объектов — и есть субъект; именно в таком объединении самых далеких объектов состоит его назначение в мире. А значит, любой продукт есть преобразование мира — материальное либо идеальное, оно тем не менее становится реальностью.

Продукт — это прежде всего объект, нечто существующее само по себе, независимо от субъекта. Однако в иерархии свойств этого объекта на верхние уровни выходят те из них, которые связаны с субъектом, с его деятельностью. Понятно, что такие стороны вещей проявляются лишь до тех пор, пока есть субъект, пока он возобновляет вполне определенное употребление продукта. Иначе говоря, продукт — это объект, для чего-то предназначенный, удовлетворяющий ту или иную потребность. Без потребления, вне культурного контекста — это уже не продукт, и, может быть, даже не объект.

Однако важно отличать потребление от простого использования. Если используемая вещь есть объект, то потребляется всегда продукт — то в нем, что заложено субъектом. Производя какой-то продукт, субъект воссоздает единство мира; потребляя его, он воссоздает единство себя как субъекта; это материальная и идеальная стороны воспроизводства мира как целостности.