Три основные формации цивилизованного общества, — рабовладение, феодализм и капитализм, — объединены общим этическим принципом: не делай другому того, чего не пожелал бы от него себе. На протяжении тысячелетий этот принцип присваивали себе самые различные этические системы, им активно пользовалась религия. В европейской традиции принято считать его основой христианской морали, но практически все мировые религии и все направления восточной философии принимали тот же принцип, видоизмененный в соответствии с особенностями культурной среды. В конце XVIII века Иммануил Канта провозгласил свой "категорический императив": поступай в соответствии с принципами, которые ты хотел бы сделать всеобщими. Это по сути дела преобразование того же принципа из отрицательной в положительную формулировку. По аналогии с Кантом, я говорю об этическом императиве цивилизации. Для большинства представителей современной духовной деятельности этот принцип до сих пор выражает наивысшее достижение человеческой нравственности, вечную и незыблемую "общечеловеческую" ценность. Казалось бы: а разве не так? Разве идет здесь речь о каком-то насилии над человеком, о различии в общественном положении людей, принадлежащих разным национальностям, классам, имеющих обширные владения — или не имеющих ничего? Формулировка императива одинаково годится для всех людей — и потому представляется является всеобщей нормой цивилизованного поведения.

Однако именно в этой внешней, формальной всеобщности и заключается нечто, сразу вызывающее подозрение у философа-материалиста. Как, неужели при столь разительном контрасте уровней жизни разных классов их представители могут следовать единым этическим принципам, одинаково себя вести? Это было бы так же странно, как, скажем, требование одинакового меню для травоядных и хищников — или наличие весов, на которых можно было бы равным образом взвешивать и кирпич, и электрон, и галактику... Конечно, в идеале было бы неплохо, чтобы в живой природе царил вечный мир, а приборы для определения массы стали просты и универсальны. Однако в действительности такого нет — и объединение травоядных с хищниками, а кирпича с электроном возможно пока лишь идеальным образом, в субъекте.

Вот тут-то и первый намек на суть этического императива: всеобщей, универсальной мерой всех поступков и дел объявляется некий избранный субъект; в христианстве его называют богом, в античности рассуждали о мудром правителе, а в современной буржуазной философии предпочитают об этом "третьем" благоразумно умалчивать — поскольку иначе придется признать, что законодателем в области морали, права и нравственности всегда выступает господствующий класс.

Каким образом осуществляется соотнесение с мнением "арбитра" в этическом императиве? Вроде бы, тут лишь двое: я решаю, чего хочу или не хочу от других я; ты решаешь, что хорошо для тебя. Однако как я могу осознать свои взгляды, оценки, желания? Только в соотнесении их с взглядами, оценками и желаниями других, с выделением общего — с осознанием своей принадлежности к некоторой общности. Любой акт сознания есть всеобщее, не внутри человека происходящее; это отражение его деятельности, связанной с общением, с соотнесением с другими людьми, с тем, что называется рефлексией. Я выражаю свои интересы не чисто субъективным образом (иначе они просто не могут быть осознаны), а как некоторое объективное определение, присущее не обязательно мне одному, — не как единичность, а как особенность. Когда же я предполагаю, что та же самая особенность присуща любому человеку, — и в частности тебе, — я тем самым делаю особенное всеобщим, т. е. объявляю ту группу людей, которая является носителем особенности, всеобщей мерой всех человеческих поступков. Так и получается, что в отношении двоих арбитром выступает некто третий — субъект более высокого уровня, — клан, сословие или класс.

Разумеется, само по себе наличие внешней опоры не ограничивает свободы сторон и не делает их неравными в этическом отношении. Однако в обществе, где господствует социальное неравенство, встает вопрос: почему, собственно, "арбитры" противоположных классов должны совпадать? Церковь избегает такого несовпадения, объявляя "арбитра" единым для всех богом. Буржуазные теоретики твердят об абстрактных "общечеловеческих ценностях". Все это способы отрицания классовых различий, и классовости этики. Материалист обязан признать наличие различных "референтных групп" при различии социального положения участников любого общественного отношения — и попытаться выяснить, что из этого следует. А последствия, как оказывается, различны для каждого из "партнеров", в зависимости от их позиции в обществе: чья "референтная группа" господствует — тот и будет на высоте положения, и может диктовать свои правила другим, не обращая внимания на их мнения. Если у меня есть оружие, а у тебя нет, — милостивое разрешение бороться со мной моими же средствами выглядит просто издевательством. Если я миллионер, а ты нищий, — мое утверждение о твоем "моральном праве" купить меня с потрохами есть просто демагогия, откровенный обман. Нищий, со своей стороны, может "позволить" миллионеру рыться в отбросах — однако почему-то миллионеры предпочитают исповедовать свои этические принципы, и не спешат на помойку.

Другая хитрость категорического императива — в его формулировке: не делай, если не хочешь получить тем же самым по тому же месту. А если я хочу? Допустим, курильщику и в голову не приходит, что курить в присутствии других — безнравственно. Он же ничего не имеет против других курильщиков, и даже стремится к общению с ними. В результате страдают окружающие люди, вынужденные дышать отравой. Или, скажем, любители повеселиться по ночам могут сослаться на этический императив в оправдание того, что они не дают людям спать, губят их здоровье, подрывают их положение на производстве, и тем самым, в конечном итоге, их материальное положение и саму возможность существования... Не говоря уже о воре, который не запрещает воровать другим; о подлеце, считающим свое поведение нормой; о лжеце, который видит в других только ложь...

Таким образом, основной принцип цивилизованной морали (и прежде всего, морали современного капитализма) оправдывает антиобщественное поведение, низменные инстинкты, право сильного — и всесилие тугого кошелька. При капитализме, когда индивиды формально равны, приобретает особую актуальность идеологическое оправдание той свободы, которой пользуются буржуа — и которая фактически недоступна другим классам. Две стороны категорического императива дают два способа реализации его в жизни капиталистического общества: богатые пользуются выгодами своего положения и диктуют нормы поведения бедным, — бедным же ничего не остается кроме животной псевдосвободы, пьяного угара, дикости и разнузданности, демонстративного презрения к элементарной воспитанности. Поскольку это два проявления одного этического принципа — мораль господствующего класса и социального "дна" есть одна мораль, в двух ее проявлениях; богатство смыкается с нищетой в некультурности, невежестве, антигуманности — будь то в роскоши уставленных произведениями искусства и компьютерами дворцов, или в казенной обстановке меблированных комнат и ночлежек, в хаосе притонов и малин.

"Ну ладно", — скажет сторонник этического императива. — "Вы тут раскритиковали в пух и прах нашу этику. Однако что вы можете предложить взамен? Вы же сами говорите, что голое отрицание недопустимо для материалиста, что он должен всегда говорить о том, что есть, или должно быть — а не о том, чего нет, и чего быть не должно."

Что ж, попробуем понять, какова должна быть материалистическая альтернатива принципам буржуазной и религиозной этики. Как уже говорилось, слабое звено здесь — необходимость привлечения субъективного критерия этичности; первое, что сделает материалист — заменит его на объективные критерии и нормы. В результате появится формулировка: не делай того, что идет вразрез с объективной этичностью поступка, его всеобщей необходимостью для общественного бытия, движения и развития. Однако этого недостаточно. Подлинно материалистическая позиция в этике — активное преобразование мира, в соответствии с объективной необходимостью и местом человека-субъекта в иерархии мира. Поэтому, например, ничегонеделание, очевидно удовлетворяющее как этическому императиву, так и его негативно- материалистической противоположности, для материалиста будет безнравственным; если оно не вызвано всеобщей необходимостью (т. е. не является родом активности). А значит, следует переформулировать принцип положительным образом, не как отрицание, а как утверждение: делай то, что объективно необходимо, что всеобщим образом преобразует мир, в процессе его развития. Афористически выражаясь, можно просто сказать: поступай по-человечески; это и будет моральным, правым, и нравственным. Суть человека, его субъектность, как раз и состоит в универсальном, деятельном утверждении мирового единства. И если ты — часть такой всеобщей рефлексии, деятельности, — только тогда ты ведешь себя как человек; только тогда ты свободен и нужен людям — и миру в целом.

Такова материалистическая альтернатива этическому императиву цивилизации — и главное ее следствие есть то, что нравственным будет не просто приверженность этике своего класса, — а поддержание того в других классах, что способствует развитию общества, всего прогрессивного и передового. Нравственный человек действует не в своих личных, эгоистических интересах, и не в интересах той общественной группы, к которой ему случилось принадлежать, — напротив, он использует свое общественное положение для отстаивания интересов наиболее прогрессивного класса своего времени, выступая, возможно, против своего непосредственного окружения — и даже порой против своих собственных интересов. В социально-психологическом плане, здесь возможны самые драматические ситуации: внутренние конфликты могут приводить к сильным душевным потрясениям, и даже убить человека, — но они утверждают его как личность, как субъекта, как всеобщность.

Понятно, что такой "императив" требует от человека гораздо большего, нежели простое следование своим желаниям и морали, привнесенной извне. Субъективизм этического императива позволяет человеку не задумываться ни о своем месте в мире, ни о справедливости своих суждений. Достаточно просто плыть по течению, поступая так, как принято в своем кругу, или угождая самому себе. Подлинно же человеческое поведение предполагает высокую культурность, опору на высшие достижения человеческого духа. Чтобы понять, что сейчас прогрессивно, а что нет, какому классу следует отдать пальму первенства в выражении наиболее передового в общественной жизни, — требуется знать общие законы развития мира, и в том числе законы развития субъекта, как одного из уровней иерархии. Пусть даже поначалу такое знание будет синкретичным, скрытым — и тогда оно называется "классовым чутьем", — однако вырабатывается оно путем усвоения, впитывания всего действительно всеобщего в мировой культуре — хотя бы и опосредованно, через своего рода "культурный фон". В любом случае, нужна серьезная душевная работа — а не просто потакание своим прихотям или слепое повиновение. Основа подлинной нравственности — добросовестное отношение к труду, к своему делу. Только в труде человек становится человеком, приобщаясь и к искусству, и к науке, и к философии... Только в труде становится он не просто единичным, а представителем всего человечества, воплощением духа как такового, всеобщей рефлексии. Только надо, чтобы это была не просто работа — но именно труд, единство деятельности и творчества. Не ради корысти — а просто потому, что так должно быть, что без этого не можешь, ибо здесь — ты сам. Тогда этический принцип будущего может быть сформулирован предельно просто: трудись!