Обычное представление о логике — умение сводить концы с концами. Если кто-либо поступает так, что это оказывается совершенно правильно в данной ситуации, — тогда говорят, что он поступил логично. Как правило, при этом не имеют ввиду каких-то особых правил, логических норм. Просто чувствуется, что надо действовать именно так, а иначе нельзя. Таков житейский, синкретический уровень логики. Поскольку здесь нет еще понимания, почему именно какое-либо действие является логичным, — синкретическая логика опирается не на разум, а на рассудок, здравый смысл; большое место в ней занимают традиции. Потому-то и теряется такая мудрость в необычных, не знакомых традиции ситуациях; потому и кажется удачное решение таких проблем неожиданным, даже парадоксальным. Лишь впоследствии выясняется, что решение это было вполне закономерным, хотя и следовало более тонкой логике, опиралось на неочевидные обстоятельства дела.

В духовной сфере, как и в любой деятельности, традиции образуют ядро синкретической логики. Далеко не всегда художник, ученый либо философ может сказать, почему он творит так, а не иначе; обычно мотивировки придумываются позже, задним числом, — и зачастую мало соответствуют действительной логике художественной, научной или идеологической деятельности. Однако, в силу рефлективного характера духовной деятельности, способы действия здесь частично осознаны — в той мере, в которой они представляют собой собственно духовное, рефлексию, творчество... В частности, осознание это может быть выражено словами и передано от одного человека к другому в виде правил, приемов, принципов, норм. Эти логические нормы (законы) — выражение всеобщих закономерностей природы, того, как эти закономерности представлены на уровне субъекта, в деятельности. Те же самые всеобщие законы есть и на других уровнях — в живом и неживом, — однако там их проявление имеет другой вид; логика же в собственном смысле слова существует только в деятельности. Поэтому выражения типа "логика вещей", "логика развития" всегда подразумевают человеческую деятельность, характеризуют ее логичность как следование объективным и всеобщим закономерностям.

Поскольку логические правила возникают не произвольно, а лишь представляют всеобщее на уровне субъектной рефлексии, человек способен постигать мир своим мышлением, познавать его использовать природные закономерности для изменения самой природы (и, возможно, самих этих закономерностей). В зависимости от того, с каким уровнем природы человек имеет дело, различаются и принципы его логики, ее категории и нормы. В любом единичном деле — единичная, только этим делом определенная логика (единичный способ деятельности). Такая логика не может быть непосредственно перенесена в другую деятельность, имеющую дело с другим предметом. Но поскольку все в мире взаимосвязано — должны быть связаны и единичные способы действия, так что переход от одного к другому есть лишь обращение некоторой иерархии, одна сторона целостности вместо другой. Эта целостность, объединяющая все возможные частные логики, — логика вообще, философская логика. Ясно, что логика не может быть задана каким-либо конечным образом, раз и навсегда; она неисчерпаема, как любая иерархия. Поэтому наивными кажутся попытки ученых-логиков и ученых-математиков найти наиболее фундаментальные основания математики и логики, точно так же как и попытки физиков создать всеобъемлющую теорию поля, или попытки биологов дать исчерпывающую систематику живого... Все это лишь частные проявления логики вообще; и ни одно из них не может быть полным, поскольку оно представляет эту всеобщую логику — и значит, должно иметь отношение к миру целиком, а не только к его части, являющейся предметом отдельной науки. На это указывают и постоянные попытки ученых выйти за рамки собственной специальности, распространить логику своей области на весь мир, объявит ее универсальной. Иногда ученый даже перестает быть ученым, увлекаясь подобным философствованием; к сожалению, отсутствие должной философской подготовки не дает ему увидеть, что его логика — столь же всеобща, как и любая другая, но столь же и особенна, и единична.

Так что же, неужели в логике нельзя дать универсальных, всюду применимых правил? И нет никаких указаний на то, как находит особенные логики, ориентированные на особый предмет?

Конечно, такие логические принципы есть. Однако они — не совсем то, чего хотелось бы науке; это вовсе не набор правил, не рецепт, согласно которому в данном единичном случае следует поступать определенным образом. Так же, как и в случае всеобщих категорий, универсалий, — логические универсалии существуют лишь в виде разнообразных конечных, неполных и ограниченных выражений. Обнаружить за ними действительно всеобщее и дать ему новое выражение (что и называется "применить" логику к конкретным обстоятельствам) — это сложная работа, требующая весьма творческого ума. И, конечно, никто здесь не застрахован от ошибок, сколь бы ни был он философски одарен.

Как и любая философия, логика выражается своими категориями, объединенными в категориальные схемы. Эти схемы как раз и дают наиболее общие приемы логического рассуждения (но не мышления!). Во многих учебниках определяют логику как науку о мышлении. Подобные определения грешат двояко: во-первых, не наука — во-вторых, не о мышлении. Логика — одна из сторон, один из уровней философии; поэтому она никоим образом не может быть наукой, равно как и искусством. Можно построить науку о принятых в человеческом обществе нормах рассуждения — их изучение сродни работе этнографа, только в сфере духовной, в одной из ее областей. Но это "бытописание", наблюдения за способами рассуждения, определения, доказательства и т. п. — еще ничего не говорит о том, насколько эти способы всеобщи, что в них от логики, а что — от чего-то другого. Так, обычные учебники логики описывают различные формы силлогизмов — но в них ничего не сказано о том, когда можно применять все эти силлогизмы, а когда следует попробовать что-либо иное. Почему суждения строятся из понятий, откуда берутся разные степени истинности, каким образом выбираются аксиомы и неопределенные понятия? Ясно, что здесь нужна не наука, а нечто иное, общие принципы, направленность на определенные способы действия — и принятие решения о правильности своих или чужих действий. Но лишь только речь заходит о принятии решений — тут уже область философии, и философской логики. Рассуждение — лишь одна из деятельностей; логика в рассуждении — частное применение логики вообще.

Мышлением занимаются многие и многие науки. В конце концов, любая наука может рассматриваться как модель определенного способа мышления. Этот способ далее можно изучать, описывать, классифицировать... Но подобная деятельность, которая и называется научной, совершенно не касается того, когда и как следует мыслить, и следует ли мыслить вообще. Иными словами, наука не интересуется, откуда взялся ее предмет, — он просто есть, и его можно изучать. В философии такой подход не годится: каждое высказывание может быть подвергнуто сомнению, всегда можно спросить: почему так?) — и каждое утверждение связано со своей противоположностью. Предмет философии включает саму философию, и любое философствование предполагает обращение к собственной истории. История науки или искусства может существовать сама по себе, как особая дисциплина; история философии — необходимая часть философии. Соответственно, философская логика должна иметь дело и с собственной историей, под определенным, логическим углом зрения, выражая ее в своих категориях. Но история — не прямая колея; в ней множество ветвей, узоры отдельных линий. Снятые в философии — они становятся ее категориальными схемами, определенным расположением категорий.

Каков принцип этого упорядочения? Разумеется, поскольку иерархии допускают много обращений, никакого раз и навсегда установленного способа изучать логику быть не должно. Каждый сам открывает для себя логику, выделяя в ней тот порядок, который касается именно его. Нельзя абсолютизировать одно обращение — в противовес другим. Но сие никоим образом не означает одинаковой правильности любых последовательностей категорий! Надо, чтобы эти последовательности сами были логичны — и тем самым логика порождает сама себя. Поэтому, в конечном итоге, логика одна и та же, с каких бы категорий она не начиналась. Поскольку же ее изложение всегда конечно — оно неполно, и должно быть правильным также и в особенном смысле: на вершине иерархии надо оставить то, что наиболее полно соответствует данной ситуации. Одно дело — логика для ребенка, другое — для взрослого; своя логика нужна математику, археологу — или поэту, артисту; наконец, особым образом говорит о логике философ философу.

В логике возможны разные уровни — в зависимости от точки зрения. Так, по степени рефлективности, Гегель выделял рассудочную (метафизическую), диалектическую и спекулятивную логику. На "метафизическом" уровне — логика нерефлективная, она видится лишь как нечто уже ставшее, заданное до всякого своего применения. Диалектика (по Гегелю) — это аналитическая рефлексия, в которой любое суждение рассматривается наряду с противоположным ему, и ни одно из них не хуже другого. Диалектическое мышление — это всеобщее отрицание, переход всего в свою противоположность. Наконец, "спекулятивная" логика — устанавливает определенное расположение категорий, суждений и т. д. ; противоположности в ней объединяются элементом более высокого уровня.

В традиционной логике все чаще приходят к осознанию того, что любая частная логика относится к какой-то особой деятельности. В связи с этим выделяют логику рассуждения, логику доказательства, определения, вопроса и т. п. Последнее время много говорят о логиках отдельных научных дисциплин и направлений (квантовая логика, временная, ситуативная и др.). В математике появилось огромное количество "логик" с самыми неожиданными свойствами: многозначные, вероятностные, нечеткие логики; категорные логики и логики топосов и т. д. Любая единичная деятельность — имеет и свою логику, так что наука может развить ее изучение в особую научную дисциплину. Можно было бы говорить о логике пешехода — и логике автомобилиста; есть логика обучения, логика художественного творчества, логика принятия решений... Вплоть до логики чистки зубов или застегивания пуговицы. То, что эти логики не стали особыми науками, — связано лишь с местом соответствующих деятельностей в культуре. Если бы, скажем, ходьба пешком превратилась в профессиональную деятельность, если бы пешеходов специально учили — в противоположность всем остальным, пешеходам, — тогда бы и появились специальные труды по логике пешехода. Исторически сложившийся набор разных "логик" отражает поэтому социальную структуру общества, систему разделения труда. По мере преодоления отчужденности различных деятельностей друг от друга, складывается и единая, целостная логика, логика деятельности как таковой. Отдельные черты такой логики можно зафиксировать в философии уже сейчас — но в основном она может быть построена лишь в будущем обществе, свободном от любых видов социального неравенства.

Поскольку логика — это всеобщее в способах любой деятельности, она никак не сводится к учению о понятиях, их связи в суждении, об умозаключениях, выводах, определениях и т.п. — то есть о способах правильного рассуждения. Даже мышление (как внутренняя деятельность) — не есть только рассуждение; мышление многоуровнево, иерархично — и рассуждение лишь один из его уровней. Можно обычным образом выделить движение от синкретизма к синтезу — и три уровня (три стадии) мышления: усмотрение, рассуждение, постижение. Соответственно, у человека способность к синкретическому мышлению называется интуицией, способность аналитически рассуждать — рассудок, способность постигать предмет в его целостности, синкретически — ум. Нельзя назвать умным человека, который лишь схватывает что-то на лету, смутным ощущением... Его озарения могут быть очень точны и эффектны — однако они не делают человека умнее (а иногда, бывает, лишь подчеркивают его умственную неразвитость). Точно так же, способность длинно и правильно рассуждать, лишенная ума, становится пустым резонерством — и показывает человека форменным глупцом в любой житейской ситуации, когда важно принять решение, а не исследовать все возможные логические пути к нему. Ум — это единство усмотрения и рассуждения, умение мыслить, где надо — следуя ситуации, а где потребуется — выстраивая рассудочные мосты; умный делает обоснованно — однако не стремится обосновать все, что он делает. Умный человек дает деятельности руководить им — и не выставляет в качестве единственного критерия "истинности" свое мышление. Это и называется: следовать логике вещей.

Философская логика, конечно, охватывает все уровни мышления — и потому должна быть и логика интуитивная — и логика интуиции; логика рассудочная — и логика рассуждения; необходимо помнить и о синтетической логике постижения, об уме. Для обычного понимания кажется странным, что можно говорить о логике усмотрения, интуиции: казалось бы тут как раз и есть нечто совершенно вне логики находящееся, предшествующее ей. Иные философские системы даже выдвигают интуицию, усмотрение — на вершину всей иерархии философских категорий, приписывая интуиции возможность "абсолютного" знания, недостижимого рассудочным путем. Да, рассудок частенько пасует перед запутанностью жизненных проблем. Но и "вольная фантазия художника" далеко не всегда помогает с ними справиться — скорее, лишь обозначить, назвать их. И как рассудок заводит в дебри схоластики — так и интуиция может кончиться бредом параноика. Итого, и другого должно быть в меру — а мера их есть ум. Логика интуиции обнаруживает себя в рассуждении; логика рассудка отражается в способности к усмотрению. По сути дела, это две стороны единой, "умной", логики — и их вполне можно описывать, изучать, применять.

Одним из таких применений является само философствование. Философия не подчинена логике, она сама есть источник разного рода логик. Но философствование, как деятельность, должно быть логичным и последовательным. Далеко не всегда философ способен аналитически связать две категории, выстроить цепочку опосредований от одной к другой. Однако здесь срабатывает логика усмотрения — и связь все равно логична, хотя и не развернута. Фальшь в философствовании чувствуется всегда, ее нельзя спрятать за "живой результат", как в науке или искусстве; именно высокая обобщенность мышления делает его доступным всем. Философские "истины" кажутся слишком очевидными, банальными — даже когда пытаются они прикрыться фиговым листком парадокса. И это один из поводов к обычному презрительно-снисходительному взгляду на философов как недоучившихся бездельников, переливающих из пустого в порожнее. И это же делает философствование слишком доступным на вид, не требующим особых знаний и навыков — знай себе, чеши языком! И позволяет идеологам господствующих классов проституировать философию, представляя ее эдакой продажной девкой мышления, за кусок хлеба делающей все, что прикажет клиент...

Настоящая философия непродажна. Как и настоящее знание, и подлинное искусство. Так, Requiem Моцарта не обнаруживает ни малейшей религиозности, а в английской буржуазной политэкономии — зачатки коммунизма. И любой философ, если он действует как философ, то есть последовательно развивая иерархию идей, — оказывается неугоден для любителей логики "на заказ"; его мысли часто приходят в очевидное противоречие с теми положениями, которые он берется обосновать. Философия испытывает веру сомнением — и приходит к убеждениям. Философия отрицает самое себя — чтобы прийти к своей основе, к прочному единству противоположностей, где все вещи названы своими именами и открыты для всех.

Философская логика — касается не только мышления, но любых предметов, вплоть до мира вообще. Любая деятельность должна быть так или иначе представлена в логике — что, конечно, недоступно единичному философскому трактату, сколь бы объемист он ни был. Философия сродни пресловутой "Книге Бытия" — судьба любой идеи записана в ней, от рождения до гибели, дающей жизнь другим. Но содержание этой книги не есть нечто уже ставшее, совершенное — оно развертывается в самом процессе "чтения", в том виде, как это требуется читателю.

Категориальные схемы — и сами категории — бесконечны. И любой комментарий, любой анализ, превращает их в нечто частное, неполное, хотя и всеобщее. Человек всегда способен перевернуть любую развернутую перед ним структуру, свертывая ее — и развертывая заново, по-своему. Поэтому возможно передать всеобщее в единичном, бесконечное в конечном. И поэтому чужая логика может стать своей, можно учиться мыслить, думая вместе с кем-нибудь. Внешне кажется, что здесь лишь "применение" логических правил, предлагаемых со стороны, предполагаемых заранее; на самом же деле, развертывание логики в новых условиях есть развитие самой логики, способ ее существования. Позже рефлексия даст описание всего нового — и снова это описание превратится в живую деятельность, со своей собственной, оригинальной логикой. Так устроен человек — но это и то, как устроен мир.