Анатолий Найман. No comment

1) Меньшее, и самое сдержанное, и самое приличное, что можно сказать о человеке, который садится за собственные путевые заметки об этой стране, после тех, которые оставили о ней Ной с семейством, Авраам с женой, Лот и его жена (особенно она), Иаков и его знаменитые отпрыски, ходившие туда и сюда, Моисей, их и свои впечатления литературно переработавший, Иисус Навин, подведший под этими путешествиями черту, герои Книг Судей и Царств и лично сам Давид, когда пастушествовал, когда царствовал, а больше всего когда воевал, и так далее, вплоть до апостолов христианства, – это что он, гусь, несколько самонадеян.

2) Мой родственник, живущий в Иерусалиме, – историк, гебраист, профессор университета – вышел в отставку и теперь ездит в Кинерет (Генисаретское озеро) ловить рыбу. Рано утром выезжает, вечером возвращается. Рыба клюет хорошо, правда, себестоимость, если иметь в виду билет туда и обратно, порядочная. «Только не начинай рассказывать, – предупредил он готовую соскочить у меня с языка реплику о галилейских «ловцах человеков», – что бывает с теми, кто ловит там рыбу. Банально». «Только не начинай рассказывать» – это припев, который, вообще говоря, постоянно сопровождает тебя на этой земле. Рассказывать! Там! В самом деле банально.

3) В Кинерете экскурсионные автобусы останавливаются в 50 метрах от Иордана. Окунуться разрешается только в специальной рубахе, тут же продаваемой (дорогонько) или даваемой напрокат. Но можно, не переодеваясь, побродить у берега по колено в воде. Когда я подошел, это делала группа немцев с фотоаппаратами. Вдруг один из них наклонился и схватил какое-то членистоногое размером с медаль за победу в Великой Отечественной войне, выползшее на мелководье. Назовем его крабом – или вспомним Кафку и назовем его герр Замза. Краб-Замза извивался во всех суставах своих конечностей, но панцирь его был схвачен тевтонскими пальцами намертво. Остальные возбужденно, шумно и хохоча сгрудились вокруг, потом обратились ко мне и, протягивая свои цейсы, попросили всех вместе сфотографировать. Семья моей мамы была расстреляна в рижском гетто, и по совокупности причин не хотелось мне делать эту фотографию. Но не хотелось и делать из этого историю. Я протянул руку, одновременно краб выскользнул и скрылся под водой. Компания завизжала, повыскакивала на берег. Истории не получилось… И каждый раз, когда казалось, что история должна вот-вот получиться, что-то не выходило. Создавалось впечатление, что нет в этой стране историй, не предрасположена. Что все истории, которые случаются с евреями, случаются с ними в других странах.

4) К тому же сразу по прибытии, точнее – на шоссе из аэропорта в Иерусалим, путешественник теряет неповторимое, как он был до сих пор уверен, своеобразие своей уникальной личности. Какая такая ты тут личность и что такое может с тобой произойти на Святой Земле, которая так называется потому, что ее устроил и произвел все, что с кем бы то ни было на ней происходит, лично Бог? Устроил и произвел, то есть устраивает и производит. Осознать себя здесь кем-то можно только в составе этого устройства и производства – либо вне состава, но тогда не вполне понятно, что ты здесь делаешь. Не вполне понятно и не очень интересно. В обоих случаях уличная толпа и одинокие прохожие совершенно спокойно обходятся без тебя. Не из-за выработанного всякой цивилизацией безразличия к другому, а из-за принадлежности Цивилизации, существо которой неизмеримо значительней любого из составляющих ее существ. Либо из-за непринадлежности, что ставит тебя вне самой человеческой заинтересованности. Вообще: возникает чувство, что ты в этой толпе, среди этих прохожих где-то уже есть – на другом конце города, или страны, или в другой период времени.

5) Названия мест и имена людей, произносимые по-русски, – Иерусалим, Вифлеем, Соломон, Мессия и все остальные – вызывают раздражение у живущих в Израиле, а произносимые на иврите – Ерушалаим, Бейт-Лехем, Шломо, Машиах – сплошь и рядом непонятны в России. «Это все греки позорные, – объясняли мне не раз. – Кажется, ясно сказано: масличные давильни – гат шэмэн, повтори, не ошибешься. Нет, надо вывернуть язык: Гефсимания. Или такой холм, даже не гора – холм, Гар Мегидо, чего проще. Но это же умники, они же не заснут, пока не исковеркают: Армагеддон – ни больше, ни меньше».

6) Само название страны – Израиль – там не годится. Только вместе: Государство Израиль. И опять неправильно: Государство Израиля. Кого, чего – родительный падеж. И все-таки не так: часть населения, проживающая на его территории, и немалая, и не просто еврейская, а «самая еврейская», утверждает, что никакого такого государства нет. Пока не восстановлен Храм. Без Храма – это профанация, просто место – что в именительном, что в родительном. Храм, между тем, едва ли будет отстроен заново в сколько-нибудь обозримое время – место занято. И в таком случае про что писать заметки, не вполне понятно.

7) Да и вообще ехать туда из стран с нормальными названиями типа РФ, или ФРГ или США считается, что нынче не время: есть противопоказания – «там же, знаете, сейчас стреляют». Я с этим уже сталкивался в начале 90-х, когда после года в Оксфорде возвращался домой в Москву. «Вы с ума сошли, там же убивают среди бела дня». Когда смотришь извне, и с дальней дистанции, и сквозь газету или телевизионный экран – то именно так. Когда живешь в этом, то просто живешь, нормально. Немного более тревожно – близко к состоянию после взрыва на Пушкинской площади. Так что – как сказал нам по телефону из Иерусалима приятель – «ехать надо не откладывая». Потому что если не ехать, сама тема снимается.

8) Все страны как страны: у них был VII век, был XVII. Был капитализм, социализм, фашизм, татарское иго. Была советская власть, бархатная революция, суконная реставрация. И так далее. В Израиле что было, то и есть. Тысяча лет до новой эры, тысяча после – какая разница? Филистимляне? Уточните, какого времени: пророка Самуила или премьер-министра Бен Гуриона? Оказавшись в каком-то месте, никогда нельзя утверждать, что ты именно в нем – в музее Нелегальной иммиграции, а не в пещере Ильи-пророка. Или Ильи, а не в той, где пряталось Святое Семейство. Или не во всех трех одновременно. И никогда нет уверенности, что трех, а не четырех. В Бейт-Шеане 18 разных городов, напластовавшихся один на другой в течение семи тысяч лет. От римской общественной уборной на сорок мраморных мест, пригодных к немедленному использованию, до. нынешней платной меньше минуты ходу. Я хочу сказать, что путешествие как перемещение из места в место, с одной стороны, приобретает многовариантность и неопределенность, с другой – теряет какой бы то ни было смысл.

9) Отсюда отсутствие фона для сопоставления. У нас в США – капитализм «в его высшей точке – империализма», а в Израиле… У нас в Швеции – государственный социализм, а в Израиле… У нас – не скажу где – рыночная демократия, а в Израиле… Ни одно из «а в Израиле» не работает. Потому что там – всё. Дорабо-владельческий строй, транснациональный корпоративизм, победивший коммунизм, а также все виды общественных и властных отношений, которые когда-либо где-либо только еще появятся. Скажем: у нас в республике Санта-Гуэрро фрондизм на фрейдистской подкладке. А в Израиле ему уже три тысячи четыреста пятьдесят лет.

10) Отсюда же и заведомая неполнота любого наблюдения и, тем самым, вывода. Прощаясь со мной после моего выступления в Ашкелоне, устроители вечера вежливо посетовали, что в темноте не покажешь города. А показать есть что: Ирод в нем родился, и Навуходоносор останавливался, и Александр Македонский отметился, и Ричард Львиное Сердце не пропустил, и еще пара-тройка кровопускателей рангом пониже. Ну ничего, в следующий раз приезжайте пораньше, погуляем вокруг. Мы пожали руки, они пошли в одну темноту, я к ожидавшей меня машине – в другую. «Семирамида!» прилетел от них через секунду добавочный крик.

11) Темы общепринятые, как и любые заранее заготовленные, здесь более или менее проваливаются. Когда в Париже открывали первый «Макдональдс», Франция была на пороге мятежа. Американизация! Янки, убирайтесь домой! Посягательство мало того что на национальное своеобразие, но на самое святое – кухню!.. В России тоже не без базара, хотя и попроще: все за бесценок отдаем, все, включая кафе «Лира» против памятника Пушкину!.. В Израиле «Макдональдс» вызывает столько же эмоций, сколько автобусная остановка. Ну, «Макдональдс», нормально, чипсы, мороженое… И так – что ни возьми. Глобализация, Билл Гейтс, поп-культура, масс-культура, аудио-видео съедают книгу, на доллар ориентироваться или на евро, Север – Юг, засилие иммигрантов, новые французские философы, новейшие, наиновейшие. Как-то не идет. Национализм! Эта у вас национализм. Ну хоть экология: заболачивание, эрозия почвы, а! Эколо-гия-шмэкология – у нас в час пик на углу Яффо и Кинг Джордж горный воздух. Словом, все сводится к – «и вот с этой хохмой ты сюда приехал?».

12) Путешествие по этой земле без непосредственного переживания каждого момента, каждого пейзажа, света, цвета, погоды, уличной речи – ноль. Передвижение по ней, так же как просто стояние на ней, вызывает не чувства, тем более не соображения, а восторг – то положительный, то отрицательный. В Иерусалиме во всяком случае, а возможно и во всей стране, за исключением разве что морских пляжей, нет ни единой горизонтальной плоскости. Ты или спускаешься вниз, или поднимаешься наверх. И твой восторг с тобою – то ввысь, то в яму. Следов не остается: по закону гравитационного поля сползают в низинку, в низину, в низинищу – откуда ночным ветерком уносятся на 400 как минимум метров ниже уровня Мирового океана, в Мертвое море.

13) Всё, что ты там видишь, – то самое. Чересчур то самое. В отделе древностей Музея Израиля лежат вещи, не откуда-то, как во всех музеях мира, привезенные, а принесенные из ближайшего карьера. Может быть, «в ста стадиях от музея», может быть, в ста метрах. Все эти невероятные тысячелетние ложки, тарелки, тазы, цепи, жернова, бижутерия, статуэтки, плавильни, чтобы отливать их, и молотки, которыми их разбивать, – всё это такое же здешнее и готовое сию минуту служить, как взятое в ближайшей лавке – пусть и засыпанной временно землей. Кому интересно описание товаров в стандартной москательной лавке? Сам «Музей Израиля» звучит двусмысленно: это и Музей Государства (см. пункт 6), и – наподобие галереи Третьякова в Москве или собрания Фрика в Нью-Йорке – частная коллекция некоего Израиля Исааковича Авраамова.

14) Все, что ты там видишь, – не то. Гробница царя Давида – не гробница, не Давида и не царя. Место крещения Иисуса от Иоанна – не там, куда привозят паломников и туристов, а в десятках километров. Гора Блаженства, с которой была произнесена Нагорная проповедь, – может быть – да, может быть – нет, блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Табга, где Иисус накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч мужчин, – та на 99 процентов: 1 процент оставлен, видимо, для щекотания нервов. Даже Голгофа не одна. И хотя вере все это ничуть не мешает, и в малодостоверную Гробницу Давида, и в недостоверную Иорданскую купель, и в Гору Блаженства (50/50), иI в Табгу веришь на все 100 процентов, но убедительности путевых заметок это, согласитесь, мешает.

15) Все, что ты там заявляешь, – невпопад. Если говоришь, что у Нетаниягу голова на плечах, в ответ слышишь, что он хулиган, пригородная шпана. Если через пять минут повторяешь попугайски, что шпана, получаешь, что он спаситель нации. В обоих случаях оказываешься в прямой близости от угрозы физического воздействия. Хорошо: Барак – вот кто голова! Барак?! Барак – агент Арафата! Хуже него только Рабин! Покойный. Рабин и Арафат. Скажи спасибо, что говоришь с интеллигентным человеком, а ляпнешь это в другой компании, свободно закидают камнями… Ни разу за 10 дней я не произнес имени ни одного израильского политика. На всякий случай. Однажды, распивая с приятелями «Каберне Совиньон» из траппистского монастыря, вдруг вспомнил, как дикой февральской ночью 35 лет назад в деревне Норинская Архангельской области мы с сосланным туда поэтом Бродским сочиняли, дурачась, букварь, и в частности такие стишки: «Это лев, а это школа, а это дом Леви Эшкола». Уже открыл рот, чтобы позабавить собеседников, но представил себе, как помрачнеет лицо А., сузятся глаза Б., а В. скажет: «Да из-за Эшкола мы и влезли в это арабское ярмо», – представил и, если выражаться в манере раннего соцреализма, «своих железных челюстей не разомкнул их»… И не дай вам Бог назвать кого-то левым или правым – потому что первый окажется правее Победоносцева, а второй левее Кон-Бендита.

16) Более того: все, что ты там заявляешь, обнаруживает твою принадлежность к партии, о существовании и своей близости к которой ты до тех пор – ни сном, ни духом. Скажешь, положим, что NN симпатичный человек, – и запросто объявят оппортунистическим крылом партии Ликуд. Что Голанские высоты сегодня как-то по-особому синеют – а-а-а, так ты пацифист шимон-пересовского толка? Да даже про свое: о каком-нибудь Зюганове высказаться уклончиво, дескать, комми, что с него взять – ни-ни! Немедленно: вам, стало быть, по вкусу двурушничество ЛДПР и соцпредательство Демвыбора России! То, что в Рассеянии насмешливо называлось пикейными жилетами, в Государстве превратилось в общество тотального политического профессионализма. В Декларации независимости не записано, а напрашивается: что Государство создано для реализации политического чутья и дара всех без исключения своих граждан. Так что что об Израиле ни написать, хоть о климате, хоть о кухне, хоть о всеизраиль-ском обществе охотников, все выдаст твою тенденциозность как националиста, космополита, голубя и ястреба.

17) И тогда «камнезакидательство» как-то неявно, но ощутимо начинает сдвигаться от своего литературного употребления к практическому. Решительность, с какой большинство людей в этой стране защищает свою позицию, мнение и точку зрения, буквально с первой фразы выходит на боевую передовую и ни на вот столько не считается с тем, что позиция, мнение и точка зрения, вызывающие несогласие, высказываются не безличной газетой или радиопередачей, а живым человеком. Чуть ли не каждая реплика в обыкновенном разговоре становится заявлением, чуть ли не каждое заявление – ультиматумом. Начать с того, что не любить или хотя бы недолюбливать Израиль у тебя нет права. Первая записка, которую я получил после чтения стихов, была: «Что для Вас Святая Земля?» Мое счастье, что я обожаю Израиль, и мне не нужно было ничего выдумывать, и мой ответ аудитория приняла благосклонно. «Непременно погуляйте по ортодоксальному кварталу Меа Шеарим, но жена обязательно в чулках, ни в коем случае не в брюках, платье чем ниже, тем лучше, рукава закрывают локоть, да и голову неплохо бы покрыть», – наставляли самые разные люди, разделяющие и не разделяющие эту строгость. А если бы и не наставляли, то наставили бы плакаты, висящие через каждые не знаю сколько метров. «А то?..» – «А то могут и камушками забросать».

18) Арабы не требуют, чтобы ты любил ту часть страны, на которой живут они, – они требуют, чтобы ты через нее не ходил. (Исключение – улочки с рядами их лавок в Старом Городе.) Что, понятное дело, затрудняет сбор путевых впечатлений. В принципе «отскочить» может и беспечному путешественнику, собирающему наблюдения для заметок и забредающему в их кварталы. Иногда такой квартал разрезает два еврейских на пятьдесят метров, но знающие люди уверяют, что крюк в полкилометра может оказаться короче. Прийти к выводу, что арабы как эмпирически, так и экспериментально стерли библейское различие между временем собирать и временем разбрасывать камни, можно и не приезжая в Израиль, а просто заглядывая иногда у себя дома в телевизор. Евреи не то чтобы заинтересованнее в тебе, но радушнее. Однако вот и у них есть, скажем так, негостеприимные зоны.

19) За пунктами 15,16,17 и 18 стоит то неоспариваемое, а значит, и необсуждаемое положение вещей, при котором любая мягкость – характера, тона, позиции – чревата немедленной расплатой. «Это вам там в Москве, в Париже, в Сан-Франциско хорошо говорить, что мы здесь жестоковыйные, и за наш счет строить умозрительные концепции. А мы здесь живем, в нас стреляют, нас взрывают, нашу страну стирают с географических карт». Ответить нечего, только сочувственно промолчать. Но и руку с пером, занесенную над бумагой, или без пера – над клавиатурой компьютера – при этом опять-таки, согласитесь, парализует.

20) Помимо всего этого, полно русских. Пляж Эйн Геди на берегу Мертвого моря: четыре араба, один сабра (живущий тут в палатке круглый год), полдюжины немцев, американская пожилая пара (дама – черная) – и сто говорящих по-русски, уже местных. Покачиваются поплавками над сюрреалистическим маслянистым простором соли. Мажутся на берегу целебной грязью. «Ты посмотри, это же Клондайк, это же привезти в Тель-Авив и продать… В Тель-Авиве мешок этого добра стоит пятьдесят шекелей». – «Пятьдесят?! Шекелей?!. Издевательство». Ре-зекне, Слуцк, Бельцы, Винница, Ростов-на-Дону – карта СССР. Не за этим же лететь четыре часа над Кипром и Турцией. Температура в 10 утра 39° Цельсия – в Информации сказали. В 11 заходишь, в 12.39, говорит пожилая информаторша по-английски, 102 по Фаренгейту. Прибавляет: в тени. У нее кондиционер, почему и интересуешься так часто. В 2: «Поздравляю вас – 40! Можете телеграфировать в свою Одессу: «у них сорок, в тени». А ведь говорил с ней по-английски, не без оксфордского акцента.

21) Правда, есть вид путешествия по этой стране, о котором худо-бедно заметку можно написать. Паломничество. Путешествие, тоже тысячи раз описанное и, тем не менее, для каждого паломника открывающееся еще одним – во-первых, потому что индивидуальным, во-вторых, потому что конкретно сегодняшним – нюансом. Однако это скорее путешествие из Израиля. Из Израиля в место, про которое заведомо знаешь, что оно такое. Знаешь, что и даже как увидеть. Где стать на колени, какой камень поцеловать, какими словами помолиться. Вход в любую здешнюю церковь – православную, католическую, англиканскую – это путешествие в Москву, в Рим, в Лондон. Но там этим церквям нет замены, а здесь они – инкрустации к существующему помимо них наглядному пространству Бога. В сравнении с подлинностью и невместимой полнотой святости места вокруг они парадоксальным образом выглядят как разновидность разбросанных по миру синагог вынужденно замещающих Храм. Это для христиан. И, само собой, для евреев из других стран.

23) Мой ответ на записку «Что для Вас Святая Земля?» был: когда в Москве я воображал свою поездку сюда, мне никак не удавалось допустить мысль, что я – окажусь, буду ходить и стоять – в Иерусалиме. И когда прилетел, то именно так и вышло. Я оказался здесь, ходил и стоял – физически. Но метафизически земля, святая, и я, такой, какой есть, так и оставались в разных измерениях. Как это опишешь?

24) Вчера все эти пункты писались и читались иначе и завтра опять изменятся. Не слова, а содержание тех же самых слов. До очередного обстрела Гило, до очередного взрыва, до ответных действий оно – одно, после – другое. Мгновенно меняется атмосфера: сию секунду не до шуток, через секунду не до глубокомыслия. Когда ты там, эти колебания улавливаются столь же мгновенно. Но стоит самолету набрать высоту и развернуться на север в Москву, на запад в Нью-Йорк, словом, куда-то оттуда, и ты уже не знаешь, что можно сказать об этом месте, чего нельзя. Нет лиц, в которых с прецизионной точностью отражается твое лицо – которые так же отражаются в твоем. Нет говора людей, который не дает твоей интонации фальшивить. Нет тебя – почувствовать собственную бестактность. И это, может быть, главная причина, по которой непонятно, как писать путевые заметки о том, что осталось там на земле.

Анатолий Найман - No comment