Случилась любопытная вещь: пока мы здесь обуяны тревогой и беспокойством по поводу характерных черт нашей национальной идентификации, пока обсуждается извечный вопрос – «откуда мы пришли и куда мы идем?», пока выясняется, есть ли в нашей «национальной копилке» существенный дефицит, – уже кое-кто вынес суровый приговор: еврейскую гениальность полностью растранжирили на сионистскую деятельность, на воплощение в жизнь целей сионизма. Евреи, мол, проявили свой гений в галуте, в рассеянии, но когда прибыли мы в Эрец Исраэль – гениальность наша растрачена втуне. И, быть может, вся эта история с сионизмом была напрасной? Как сказал однажды Джордж Стайнер: «Евреи – это витамин цивилизации, а витамин должен быть рассеян. Если сконцентрировать весь витамин в одном месте, то и.ему плохо, да и пользы от этого никакой». Что ж, у галута есть своя идеология, и Стайнер излагает ее точно.

  Вот уже в течение многих лет я слышу плач и стенанья по поводу того, что наш еврейский гений растрачивается впустую, наши творческие силы выброшены псу под хвост, наши тонкие галутные души здесь, в Израиле, огрубели, и тому подобные речи. Но пока плачут и причитают над нами наши собратья в галуте, я замечаю и другие явления: интерес к ивритской литературе в большом мире грандиозен. Иегуда Амихай, А. Б. Иеошуа, Аарон Аппельфельд, Иорам Канюк, Д. Гроссман – я бегло называю ряд имен, далеко не исчерпав список тех, кого хотелось бы назвать, – к творчеству этих литераторов приковано внимание и широкой читательской аудитории во всем мире, и литературной критики. (Замечу в скобках, что я отнюдь не пытаюсь представить этим списком «табель о рангах», я не раздаю места: первый, второй, последний; я не берусь обнародовать нашу «национальную сборную» по литературе – это вне круга моих интересов.)

  Этот огромный интерес можно измерить количественно. Газета «Нью-Йорк тайме», к примеру, каждую неделю публикует литературное приложение, и каждую неделю одна книга, выбранная критикой, выносится на первую полосу этого приложения; такая книга выбирается из пятисот (!) книг: примерно такое количество книг публикуется в Америке каждую неделю. Но даже в Америке, в этой стране неограниченных возможностей, есть всего лишь 52 недели в году, как и у нас, и, стало быть, только 52 книги будут избраны в течение года. За истекший год пять (!) израильских книг были избраны «книгой недели», им посвящались передовицы в литературном приложении столь крупной газеты. Это больше, чем число лучших книг, представляющих всю Западную Европу, больше, чем лучшая продукция всего Дальнего Востока. Скептики скажут, что в Америке вообще много евреев; а в кругах американских интеллектуалов процент евреев довольно высок, и потому «еврейская ориентация» влияет на вкусы литературных критиков. Но вот как объяснить тот факт, что на финский, на японский, на португальский переводятся стихи, пьесы, романы, рассказы., написанные на иврите? Тут уж «еврейским засильем» ничего не объяснишь. Но в том-то и дело, что в нашей литературе, в нашем творчестве что-то произошло, и, быть может, мы еще сами не разобрались в случившемся, не смогли пока еще понять. И может так статься, что мы сами поймем последними то, что весь мир понимает про нас уже сегодня. В культурной жизни некоторых стран уже бывало такое: люди из внешнего мира приходят и говорят: «А ведь ваша литература – очень значительное явление».

  Я отнюдь не являюсь специалистом по русской литературе, но как-то я прочитал, что тот огромный интерес на Западе, и прежде всего во Франции, который вызвала русская литература 19 века, привел к тому, что русская общественность осознала, что Гоголь, Тургенев, Достоевский и Толстой – явления мирового порядка и ценность их творчества выходит за рамки только русского «местного» значения.

  Нечто подобное происходит и с нами. Читатели во всем мире следят, что творится в нашей литературе. Я не утверждаю, что наша литература занимает первое место в мире, да и раздача литературных мест, по правде говоря, не интересует меня, литература – это не спорт; но хочу отметить, как вполне возможное, что мы – свидетели творческого обновления в нашей литературе, хотя мы сами не всегда вникаем в суть происходящего.

  Можно ли объяснить тот интерес, который вызывает в мире наша литература?

  По-моему, самое опасное занятие – это попытка объяснить то или иное литературное явление. Зачастую говорят, что именно так «складываются местные условия». А вот это как раз ничего не объясняет! Нетрудно доказать, что схожие условия сложились где-нибудь в Индонезии или Малайзии, но там нет никакого литературного возрождения. Война? Были войны и в других местах. Смешение и взаимовлияние различных культур? Могу указать на похожие явления и в других местах на нашей планете. Внутренние конфликты? На земле есть немало мест, где ситуация внутреннего конфликта обострена. Я думаю, что никакие рациональные доводы ничего не объяснят. Это как загадка зарождения жизни. Химики и биологи могут тысячу раз объяснять мне, что если аминокислоты будут подвержены таким-то процессам, сопровождаемым окислительными реакциями на таких-то стадиях, то и зародится живая жизнь. Но ведь может случиться так, что все необходимые условия соблюдены, а новая жизнь не зародилась. «Здесь сокрыта тайна великая». Я же могу указать на некоторые существенные моменты нашего бытия, которые, по моему убеждению, помогают понять происходящее.

  Прежде всего, плюрализм нашего общества, я бы даже сказал – безбрежный плюрализм. Тот факт, что у каждого, кто покинул края иные, чтобы жить здесь, – есть отношения ненависти-любви к тем местам, откуда он прибыл. И совсем неважно, прибыл ли он из России или из Марокко. Когда еврею из России говорят, что он «русский», он обычно отвечает, что русским он быть не хочет, а хочет быть израильтянином, но где-то в тайниках души хранит он уголок, который навсегда останется «русским». И у «марокканца», и у «американца» есть подобный тайник.

  Эта сшибка разных культур, когда внутри каждой культуры существует амбивалентное, отношение к «культуре исхода», приводит к сшибке стереотипов, и стереотипы лопаются, как мыльные пузыри. Ты едва свыкся с мыслью, внушенной тебе местными легендами, что «русский» – глуповат, «марокканец» – вспыльчив, темпераментен, родился с ножом в руках, «еке», еврей из Германии – тугодум, «румын» – вороват, «парси», еврей из Персии, – скуп, – прошу прощения у тех, кого я не включил в этот список, но мы, израильтяне, все эти стереотипы знаем, мы сочиняем анекдоты, мы слава Богу, еще не разучились смеяться сами над собой, – так вот, едва свыкшись с заданными стереотипами, мы же сами убеждаемся, что жизнь преподносит нам сюрприз за сюрпризом и перед натиском жизни не устоит ни один стереотип. Эта взрывная ситуация – отличный катализатор творческих процессов, это разнообразие обогащает культуру. А если добавить к этому такую сложную проблему, как наша личностная идентификация, если вспомнить, что неотступно одолевают нас вопросы: «Кто мы такие? Что связывает нас воедино?» И вообще: еврей – кто он такой? «Что это значит – быть евреем в современном – последняя треть 20-го века – секуляризованном обществе?» Если это – не «синагога» (в смысле религиозной ориентации), то что же это? А если это не только «синагога», то что же это тогда? Мне кажется, что нет простого ответа, и эта неоднозначность – тоже фактор, убыстряющий культурные процессы в нашем обществе, и уж, несомненно, эта сложность делает насыщенной нашу литературу. И даже наши политические споры и разногласия: удерживать «территории» или отдать их; развивать поселения – свернуть поселенчекскую деятельность; пойдем на уступки – мы не пойдем; гуманизм и антигуманизм; патриотизм подлинный против ура-патриотов – все эти споры и дискуссии, в конечном счете, являются лишь верхушкой айсберга. Подлинная суть в таких разногласиях это нечто более глубокое, нечто более основополагающее, чем то, что видно невооруженным глазом. Очень быстро участники дискуссий и споров добираются до главных вопросов: «Кто мы такие? В чем наше личностное определение?» И уж тут-то зачастую приводятся вслух такие аргументы: «Ты говоришь так, будто ты совсем не еврей. Ты рассуждаешь как «гой» – инородец, чужестранец». А в ответ: «Нет, это ты говоришь, как еврей из галута, а не как подлинный еврей». Подобную перепалку можно слышать в наших краях ежедневно. Меняются лишь поводы для таких бесед. Скажем, сегодня идет дискуссия: надо ли говорить с Арафатом или по-прежнему следует его полностью игнорировать? Ломать ли руки-ноги тем, кто бросает камни? Опасно ли возвращение Рамаллы, что в окрестностях Иерусалима, в руки арабов? Как бы то ни было, но все наши споры обязательно приводят нас к ключевому вопросу: кто мы такие, во имя какой цели прибыли мы в эту страну? Любые попытки найти ответы приводят к тому, что создается напряжение, атмосфера электризуется, громы и молнии носятся в воздухе, и все это, по моему убеждению, плодотворно сказывается на творческих усилиях наших литераторов, художников, музыкантов и актеров.

  Я уже слышу, как возразят мне, что подобные ситуации складываются тогда, когда собираются в одном месте выходцы из разных стран, что, кроме Израиля, есть и другие страны, которые принимали новых иммигрантов, скажем, Америка, Австралия, Новая Зеландия, Канада…

  Но в том-то и дело, что новые иммигранты во всех этих странах обычно не задают себе вопроса: кем мы были раньше? Нет, их главный вопрос: кем мы станем в будущем? Эти люди не спрашивают себя, что призваны они совершить на новом месте, это им совершенно понятно: они прибыли, чтобы вписаться в местную структуру, найти в ней «свое место», привыкнуть, ассимилироваться – и чем скорее, тем лучше! Ассимиляция, даже полная, отнюдь не исключает некоего этнического колорита – воспоминания о прежней родине, но не эти воспоминания суть важны.

  А вот у нас в Израиле все обстоит совсем иначе. У нас нет единого мнения и полного согласия по поводу того, кем (чем?) мы все хотим стать в будущем. Может, это несогласие и есть наше счастье, но легкой жизни оно не сулит; мы нападаем друг на друга яростно, доводя оппонентов до инфаркта и язвы желудка. Но не следует забывать, что если наши словесные перепалки – это повод для горьких обид и сердечных приступов, то в других странах подобные разногласия приводили к кровавым гражданским войнам, когда на баррикадах утверждалась правота и только пуля могла убедить противную сторону.

  Религия и государство: к примеру, в такой цивилизованной стране, как Англия, вопрос взаимоотношений между Церковью и государством был решен в кровопролитной религиозной бойне, в которой участвовало несколько поколений. Америка, Франция, Россия – список можно продолжить, включив сюда и Италию, и Германию, – выкристаллизовали свою государственность и завершили формирование основных черт национального характера лишь в результате гражданских войн. Я не оцениваю людские потери – а они огромны. К примеру, только в Америке гражданская война унесла около миллиона американцев.

  Итак, если иные цивилизованные народы силой оружия решали разногласия, раздиравшие жизнь страны, то у нас за столетнюю историю сионизма, быть может, нашли свою смерть пятьдесят евреев, павших от рук других евреев. Эти погибшие поплатились жизнью, выразив свою точку зрения, свою позицию или несогласие с иными взглядами. Но и эти пятьдесят – огромное число! Даже один – это слишком много! От доктора де Гана, убитого в Иерусалиме примерно 70 лет тому назад, до Эмиля Гринцвайга, погибшего в 1983 году от разрыва гранаты, брошенной еврейским экстремистом в толпу демонстрантов из движения «Мир сегодня», поплатились жизнью около пятидесяти евреев – и это при условии, что идеологические конфликты поляризуют наше общество до полной невозможности любого диалога. Я считаю, это просто чудо, что наша действительность, характерная скоплением на маленьком клочке земли иммигрантов со всех уголков планеты, столь различных и по культурному опыту, и по идеологическим устремлениям, – тем не менее, сотрясаема словесными раскатами, а не взрывами и пальбой в тех, кто с тобой не согласен. Да, мы крикуны, мы вербальны. И не исключено, что именно эти факторы объясняют наше интенсивное творчество, и литературное, и философское, и даже теологическое. В оценку наших творческих достижений я не вдаюсь, не стану обсуждать, скажем, преимущества израильского театра перед иными коллективами. Я уже не раз слышал, бывая за рубежом, как обвиняют нас, что то драматическое представление, которое разыгрывается у нас в Израиле, – не самого высшего качества. Отвечу всем, и евреям в первую очередь, кто критикует нас, глядя на Израиль со стороны: «Быть может, ваша критика справедлива, но не забывайте, театр – это мы, а вы – всего лишь критики». Происходящее у нас сегодня – это Иудейская драма, единственная, коллективная; эта драма – наша жизнь.

  Возможно, что первоклассная рецензия написана по поводу третьесортной драмы – этого я не знаю, это спустя сто лет кто-нибудь скажет с определенностью. Но пусть наши критики всегда помнят: мы – Труппа, а они только критики.

  Кстати, я не раз обращался к критикам с предложением выйти на сцену и сорвать все лавры от разыгрываемого спектакля. Вы можете «сорвать аплодисменты» и в политике и в области технологии, и – чем черт не шутит – в новом повороте религиозной мысли. Наши ортодоксы вам не по вкусу, вам бы хотелось, чтобы иудаизм «сдвинулся» в сторону либеральных реформистских течений? Вперед! Приезжайте в окружении 20О-300 тысяч ваших сторонников и склоните чашу весов в свою пользу. И даже литература – открытое поле деятельности. Приезжайте и станьте первыми! (Замечу, что меня лично такая перспектива не особенно радует, но если приедут и попробуют – милости просим!)

  Одного им никогда не добиться: руководить Израилем на, расстоянии, с помощью дистанционного управления. Нельзя, сидя где-нибудь в Лос-Анджелесе, призывать нас быть более либеральными, более патриотичными. Советовать нам отдать Иудею и Самарию; впрочем, сидя в том же Лос-Анджелесе, нельзя и советовать нам ни за что не уходить из Иудеи и Самарии. Нет, я хочу уточнить: можно давать нам любые советы, я готов их выслушать и не считаю, что дача советов – занятие аморальное. Но ВЫБОР будет сделан здесь, и всякий, кто намерен повлиять на ход событий, обязан быть ЗДЕСЬ. Я говорю не только о ВЫБОРЕ в смысле политическом, но и о ВЫБОРЕ духовном. Духовный ВЫБОР между чем и чем?

  В чем противоборство? Я определяю это противоборство так: борьба за примат прошлого. Одна часть народа израильского считает, что мы прибыли в Эрец Исраэль для того, чтобы реконструировать, воспроизвести, восстановить: то ли царство Давида и Соломона, то ли еврейское местечко («штетл»), сметенное Гитлером с лица земли, то ли Второй Храм, то ли эпоху Талмуда, то ли синагогу – наша задача ВОССОЗДАТЬ. Память наших ушедших праотцов обязывает, и перед предками призваны мы отчитаться.

  Кто же наши предки? А это уж каждый выбирает для себя. Один ведет родословную от праотца Авраама, другой – от царя Давида, третий выбирает Бар-Кохбу и Иуду Маккавея, четвертый… а пятый выбрал рабби из Воложина. Но каждый из выбирающих обратил свой взор в прошлое, и, по его мнению, надо восстановить то, что разрушили враги наши, и оживить то, что было живо во времена былые. Сторонники примата прошлого вовсе не группируются по партийному признаку. Среди избирателей наших крупных блоков – «Ликуд» и «Маарах» – можно встретить тех, о которых я здесь говорил. Правые или левые взгляды отнюдь не исключают и взгляда, обращенного в прошлое.

  Иная же точка зрения, и я сразу заявляю о своей необъективности, ибо разделяю ее, утверждает, что прошлое, ВСЕ прошлое, столь важное для нашего национального сознания, обладает высочайшей ценностью, и я не собираюсь ни выбросить его на свалку, ни отказаться от него, ибо ПРОШЛОЕ – это СТРОИТЕЛЬНЫЕ КАМНИ будущего. Я могу изменить порядок, создать новые конструкции, взяв те же «кубики»: Ученье, Мишна, Гемара, Талмуд, молитвы, синагога, еврейская традиция, я могу смешать, разобрать и собрать из этих кубиков нечто абсолютно новое, обладающее иным смыслом, я могу создать НОВЫЙ МИР.

  Но что значит – новый мир? Этот мир никогда не будет абсолютно новым, он весь будет полон прошлым, от которого и я не отказываюсь. Но лишь при одном условии: и у нынешнего поколения должна быть полная Автономия, как была у каждого предыдущего. Наш замечательный писатель Хаим Бреннер сказал как-то, что гипноз прошлого таит в себе величайшую опасность. Гипноз прошлого побуждает некоторых евреев вернуться в Эрец Исраэль лишь для того, чтобы восстановить то, что было когда-то.

  Я же уточню. Прийти в Эрец Исраэль, принеся с собой и прошлое, но создать из всего этого нечто НОВОЕ. Мне говорят: «Ты прав, но что стрясется, если прошлое позабудется начисто, что будет, если станем мы потерянным поколением?» По-моему, это просто галутные страхи. Почему? Пока иврит – это язык нашей жизни, живой язык нашего общения, нашего творчества и наших жарких споров, это язык, на котором произносим мы слова любви, – мы не забудем нашего прошлого, потому что гены прошлого растворены в языке. Моя добрая приятельница из Америки, еврейская писательница Нета Рапопорт рассказала как-то мне, что изречение из Мишны, призывающее уважать старость, которое она прочитала в иерусалимском автобусе, поразило ее. А ведь для меня эта надпись – привычное дело, потому что иврит – это мой родной язык. Та же Нета, читая отчет о футбольном матче, не поняла результата. А почему? Потому что «ничья» у нас на иврите – слово из Талмуда, да еще арамейского происхождения. Все поры нашей жизни пронизаны иудаизмом. Для еврея из Ленинграда, Чикаго, Лондона, Парижа вполне реальны страхи, что дети его все позабудут и после него не останется ничего. В лучшем случае его дети будут вспоминать о своем еврействе на Йом-Кипур (Судный день), Песах (Пасха) и Рош-а-Шана (Новый год). Но у нас в Израиле и марксист, и троцкист-маоист, говорящие на иврите, дышат иудаизмом посредством языка. Это никогда не канет в пропасть, не растеряется, не забудется. У нас даже атеисты говорят: «Я надеюсь, что и сын мой, с Божьей помощью, будет атеистом» («С Божьей помощью» – стандартное ивритское выражение, и произносящий его не всегда отдает себе отчет в буквальном смысле фразы. – Прим. пер.) Его уши не слышат, как он произносит: «Слава Богу, и парнишка мой уже не верит во всемогущество Бога». Для него это «слава Богу» – просто стандартный оборот иврита. У нас иудаизм и традиции исчезнуть не могут, а вот измениться могут вполне.

  Великое несчастье иудаизма в том, что за последние 300 лет он совсем не изменился. Застой – это подлинная катастрофа иудаизма. Я гляжу на евреев-ортодоксов в традиционных шапках с лисьей оторочкой, в кафтанах и чулках, испытывая, чувство грусти и сожаления. Не презрение, не ненависть, а великое сожаление охватывает меня. Помните, как остановившиеся часы в Хиросиме точно указывают время, когда упала атомная бомба? Так я, глядя на эти чулки, Кафтаны и лисьи шляпы, точно определяю время и место: застой начался в Польше в 17-м веке, потому что и по сей день ортодоксы одеваются по польской моде 17-го века. У меня в Араде, среди пустыни, где и верблюду летом трудно вынести палящее солнце, эти евреи расхаживают в черных кафтанах, какие носили польские шляхтичи. А почему? Так!! Неужели праотец наш Авраам облачался подобным образом? Царь Давид носил эти белые чулки? Пророк Исайя носил такие одежды? Арад, в котором я живу, уже во времена царя Соломона был городом с компактным еврейским населением, здесь есть остатки древней синагоги, по-видимому, похожей на Храм в Иерусалиме. И вот я представляю, что случилось чудо: воскресли те евреи, что молились в древней синагоге Арада, и пошли они к евреям, молящимся в нынешних арадских синагогах. Видится мне, как древние жители Арада в панике бегут от этих кафтанов и лисьих шапок. Просто от страха, который навели на них эти странные, невиданные создания.

  К чему я клоню? Не о том сожалею я, что иудаизм претерпел столь значительные изменения, а глубоко сожалею о том, что иудаизм ПЕРЕСТАЛ ИЗМЕНЯТЬСЯ. Не огорчает меня тот факт, что группа евреев решила перенять моду в одежде у польской шляхты, а у немецких соседей позаимствовала разговорный диалект. Наоборот! Пусть усваивают, перенимают, обрабатывают. Нас это только обогатит, оплодотворит. Но ведь в то же время в. иудаизме происходили и другие вещи! Мне кажется, что сработала трагическая склонность к подмене иудаизма неким душевным состоянием, которое во всем мире называется «идишкайт». Но в том-то и дело, что иудаизм не сводится к поеданию нашего любимого блюда, фаршированной рыбы («гефилте фиш»), к употреблению в разговоре сочных словечек из языка идиш, к цитированию Шолом-Алейхема и пересказу притч и анекдотов, к обильным слезам, которые льются при исполнении наших синагогальных распевов. Хочу быть правильно понятым: все, о чем я сейчас сказал, – безусловно, проявления иудаизма, ценные и важные, поскольку они укоренились среди части еврейского народа, стали частью наших традиций. Но это не ВЕСЬ иудаизм.

  Величайший наш мудрец и учитель Рамбам (рабби Моше бен Маймон) никогда не ел фаршированной рыбы. Я даже подозреваю, что гениальный комментатор Библии Раши (рабби Шломо Ицхаки) не понял бы анекдота, рассказанного на идише. Я абсолютно уверен, что рабби Шалом Шабази (17-й век), поэт и певец, создатель мелодий и распевов, которые исполняются и сегодня, – никогда не слышал другого выдающегося певца – Иоселе Розенблата. А если бы и услышал, то не понял бы.

  У нас иногда поступают так: отдельные элементы нашего фольклора объявляют иудаизмом и на этом основании пугают нас: если мы забудем это, то перестанем быть евреями. Наш фольклор – это только фольклор. Лично мне иногда он нравится, иногда – не очень. Но не фольклор, при всей его ценности, – главное в иудаизме. Можно ли вообще предполагать, что если мы не станем есть нашу рыбу, не наденем кафтаны, не станцуем наши танцы, не споем ритуальные песни, то исчезнет «идишкайт», вместе с иудаизмом? Вполне возможно, что «идишкайт» может и исчезнуть. Я не пророк, судьба «идишкайт» мне неизвестна. Но надо быть просто упрямым ослом, чтобы долдонить одно и то же: исчезнет «идишкайт» – погиб иудаизм. «Идишкайт» – это всего лишь один из отростков иудаизма, одна веточка, один побег. Иудаизм существовал тысячелетия до возникновения «идишкайт» и, возможно, просуществует тысячи лет после исчезновения «идишкайт». Что я лично хочу? Пусть тот иудаизм, который сложится в будущем, возьмет кое-что и у «идишкайт», как мы взяли кое-что и у Испании, и у Вавилонии, и у турков, и у персов, и у других народов. Пуризм я отметаю, я верю во взаимное влияние культур. Смешно мне слышать, как бранятся; моему адресу на языке идиш: «Ты в своем писательстве сильно подвержен влиянию «гоев»: тут влияние и Чехова, и Фолкнера. Будь оригинален. Бери пример с Ибн Габироля, Ибн Эзры, Иуды Ха-Леви». Отвечу своим критикам, что поэтика этих трех величайших еврейских поэтов 11-12 ее. была подвержена влиянию поэтики арабской…

  Как и всякая цивилизация, иудаизм сочетался браком неоднократно, хотя, быть может, нам не совсем приятно об этом вспоминать. Кое-кому из нас приятней представить иудаизм этакой девственницей, к которой никто никогда не прикасался. Чепуха это! Иудаизм был женат на арамейской цивилизации, состоял в браке и с другими культурами: греческой и персидской, с Востоком и Западом, с Россией и Америкой. И в каждом браке били нас смертным боем, но и кое-какое приданое осталось за нами, кроме побоев. Что же мне предлагают ригористы: синяки удары мы уже получили сполна, а теперь выбросим на свалку и имущество, что полагается нам по разводному контракту. Будто сам факт этого отбрасывания чужих влияний смоет синяки и побои. Наши мертвые воскреснут? Убитые восстанут?

  Верно, что все наши браки с иными культурами не обходились без трагических моментов. Увы, трагедия – обязательная постоянная составляющая нашего соприкосновения с другие культурами. Исключение составляет разве что культура американская. До сегодняшнего дня… Пока… Что принесет в будущем наш союз с американской цивилизацией, я предсказывать не берусь.

  Но что за глупость: оглядываясь на прошлые трагедии швырнуть к чертям собачьим все сокровища, которые взяли мы щедрой мерой! Богатства всего мира черпали мы на нашем пути и потому Шекспир – «немножко еврей», и Моцарт – немного еврей, и Фолкнер, и Уолт Уитмен, и Гоголь – да, да, даже Гоголь – немножко еврей, не говоря уже о Толстом, Чехове и Достоевском. Все немного евреи!…

  «И вот теперь, здесь, в Эрец Исраэль, куда пришли мы со всеми сокровищами прошлого, предлагают нам просто так, за здорово живешь, избавиться от всего этого, чтобы не влияла на нас чужая культура. Я же считаю, что все это – камни, которые пой дут на постройку, возводимую нами. Какой выйдет наша постройка? Это – вопрос открытый. Но никто не может предложить партитуру и заявить, что весь оркестр будет играть ТОЛЬКО по этим нотам. Еще сотни лет всем нам придется уживаться с тем плюрализмом, который существует в нашем обществе сегодня. И если хватит нам мудрости понять этот плюрализм и принять его, то и жизнь наша украсится.

  Вот два момента из моей жизни. Летел я как-то из Стокгольма на самолете шведской авиакомпании. Стоило взглянуть на пассажиров, и сразу было ясно: кругом одни шведы. Они и выглядят похожими друг на друга, все блондины, они и ведут себя одинаково, все говорят в сдержанной манере. Я знаю, что некоторые мои соотечественники завидуют этому шведскому единообразию и, причитая, вопрошают: «Ой, вэй! Когда же и мы сподобимся походить на этих благородных скандинавов?»

  Но я не присоединяюсь к этим причитаниям. Я вспоминаю, как чувствую я себя в самолете нашей национальной авиакомпании «Эль Аль». Вот сидит хасид, который возвращается из поездки в Бруклин к своему наставнику – рабби; рядом с ним хиппи с гитарой, который летит в Эрец Исраэль «делать любовь, а не заниматься войной»; тут и еврей, выходец из Йемена, продавец знаменитого блюда – «фалафеля», который, попытав счастье за океаном, возвращается в Тель-Авив; тут и студент философского факультета из Хайфы; рядом с ним – арабский парень, безупречно говорящий на иврите; рядом с арабом – ты, а рядом с тобой уселся я… И, глядя на пассажиров этого лайнера, невольно воскликнешь: «Боже праведный! Что связывает всех этих людей?» Они и выглядят по-разному, и говор у них не схож, у них в карманах паспорта-то разные; прислушайся, у каждого свой родной язык: русский, английский, идиш, арабский… Вглядись в соседей, над лицом каждого из них трудились резцы разных мастеров. Я уж не говорю об оттенках кожи…

  И вправду, встань на людной улице Иерусалима или даже моего маленького Арада, окинь взглядом прохожих и убедись, что еврейской расы не существует. И снова тебе не удержаться от вопроса: «Всемогущий Боже! Что объединяет всех этих людей воедино?!!» И я знаю ответ. Он прост: достаточно лишь мимолетного взгляда, чтобы убедиться, что все эти люди – евреи. Не спрашивайте меня, что такое еврей. Сразу видно, что ты в окружении евреев. И в самолете, и на улицах наших городов ты чувствуешь себя среди евреев, «всех мастей и оттенков», тысячи отростков единого древа. И это – волшебство. Это – вызов, это – великое чудо, а наш безбрежный плюрализм – это не только ВНЕШНЕЕ этническое и фольклорное разнообразие, за этим есть и самобытность, и глубина. Но когда затронуты твои самые глубинные чувства, то всеми фибрами души ты ощущаешь электрический разряд, который пронзает в равной степени и уроженца России, и смуглокожего эфиопского еврея. Наши сердца бьются в унисон не только потому, что антисемитские провокации время от времени дают нам повод к грустным размышлениям. Скажу больше: есть моменты, когда мощный поток сметает даже политические барьеры, и в едином ритме бьются сердца Гэулы Коэн, из руководства одной из наших правых партий, и Меира Вильнера, главы компартии Израиля.

  Вот, к примеру, поднимется один из депутатов Кнессета и спросит: «Что сталось с моральными заветами наших пророков?» И поверьте, не найдется в зале ни одного человека, который не поймет, что имеется в виду. Даже арабские депутаты, даже арабские писатели. Антон Шамас, араб-христианин из Галилеи, пишущий на иврите, тонкий стилист, безусловно, оперирует нашими библейскими «силовыми полями». Есть особые виды чувствительности ко всякой несправедливости, нашей чувствительности, которая пронизывает душу каждого из нас. Мы иногда не можем договориться, что есть несправедливость, у нас бывают разные мнения по поводу того, как эту несправедливость исправлять, но я уверен, что нет в мире такого еврея, который бы не постеснялся представить себя человеком, равнодушным к людским горестям, притеснениям и несправедливости. Впрочем, не будем на всякий случай возводить в абсолют сказанное, оговоримся, что в мире ПОЧТИ нет такого еврея, который не захотел бы в глазах всего мира выглядеть человеком, неравнодушным к притеснениям и несправедливости. А почему? Как говорится, каким боком тебя все это задевает? И почему бы не объявить всем: «Я – казак! Тысячи лет притесняли меня, так что и мне можно немножко отомстить другим». Я встречал и таких евреев, они неизменно уверяли меня, пытаясь заодно убедить и весь мир, что философия их проста и понятна: идите путем моим и, хотя по дороге придется и мне причинить зло, но я выбираю НАИМЕНЬШЕЕ зло. Я же вопрошаю: «А выход ли это?»

  Еврей-казак, еврей-разбойник, который вовсе не хочет организовать погром, а хочет сотворить погромчик средней величины, дабы исключить любые погромы в будущем. Если отбросить экстремистские группки, то не найдется ни одного еврея, который бы с легкостью согласился принять эти ЧУЖИЕ моральные нормы. Конечно, и среди нас встречаются такие, которые ЧАСТИЧНО готовы принять тот или иной пункт подобной программы, принять на Время, принять как экстренную меру, но с неизменной оговоркой, что до ИХ уровня мы еще все равно не докатились. ОНИ загнали нас в тупик, нет у нас выхода… Я не о политике здесь говорю, я говорю о нашей обостренной чувствительности к несправедливости… И отсюда я вновь возвращаюсь к нашему безбрежному плюрализму, который, на мой взгляд, является самой точной характеристикой израильского общества. Следует принять этот плюрализм и научиться жить среди людей, мнения которых тебе порой невыносимо слушать. Это – невероятно трудная задача. По себе знаю. Временами, взглянув на некоторых из моих оппонентов, я в ужасе восклицаю: «Между ними и мной нет не только взаимопонимания, но нет ничего, что бы могло нас связывать! Абсолютно ничего!» Я уверен, что обо мне эти люди могут сказать то же самое.

  Сталкиваясь с религиозными фанатиками, и совсем неважно, принадлежат ли они к хасидам любавичского ребе, или к поклонникам рабби Баба-Сали, либо они хасиды рабби из Гура, я могу рассердиться на них ужасно, я могу их даже ненавидеть: чего это лезут они в мою жизнь, почему они навязывают мне силой то, что я принять не хочу, почему они вмешиваются в мой быт и т.д. Но стоит мне прочитать, что в Аргентине убиты трое таких хасидов, рука моя тянется к автомату «Узи», и я готов сражаться с теми, кто убил этих хасидов. Скажу больше: в приведенном мною примере проявилась вся разница между нашей критикой ИЗНУТРИ, которая по сути своей – БИБЛЕЙСКАЯ критика, и той критикой ИЗВНЕ, в столь обильных количествах изливаемой на наши головы всякими недоброжелателями. Нашу критику ИЗНУТРИ абсолютно невозможно понять вне Израиля, наша критика – это продолжение лучших традиций наших пророков Илии и Иезекииля. Но когда вплетаются и чужие голоса, твердящие: «Ах, как верна ваша критика, ну прямо не в бровь, а в глаз!» – тут уж и мы не промолчим. И даже сильным мира сего не постесняемся сказать: «Замолчите». Это вполне по-человечески. Если мать родная скажет сыну: «Ну и дурачок же ты у меня», – можно попять ее чувства. Но если подхватит и соседка:

  «Правильно! Верно сказано: абсолютный, круглый дурак!» – вряд ли мать будет поддакивать ей…

  Лично я обретаю душевный покой, которого, увы, лишены некоторые из моих сограждан, когда слышу вот уже четыре десятилетия эти, как говорится в русской литературе, «проклятые вопросы»: «Просуществуем ли мы и дальше? Что сцементирует нас воедино? Где он, наш общий знаменатель? Каков он, наш ИНТЕГРАЛ?»

  Я же хочу ответить, что, по-моему, ИНТЕГРАЛ существует. И если остаться в плену математических терминов, то в каждой мировой культуре ведется непрерывный поединок между ДИФФЕРЕНЦИАЛОМ и ИНТЕГРАЛОМ. Если ДИФФЕРЕНЦИАЛ силен чрезмерно, то дело кончается взрывом и каждый компонент уносится взрывной волной на собственную орбиту. Если же ИНТЕГРАЛ уж чересчур силен, дегенерация и застой – неизбежный результат, поскольку всегда найдутся такие, что заявят о своем нежелании интегрироваться силой, будут цепляться за старое, отвергая разумные, необходимые перемены во имя сохранения самобытности; дескать, мы такие, мы никогда не изменимся. Нам, израильтянам, за примерами далеко ходить не приходится. Не стану здесь называть наших соседей, но если поглядеть на жизнь деревень, где и поныне пашут сохой, где ослик – не только прирученное животное, а тягловая сила, где образ жизни не меняется вот уже тысячу лет, а некоторые обиходные привычки – две тысячи лет (я, правда, сталкивался с людьми, которых эта застывшая жизнь приводит в восторг), то я никаких восторгов не испытываю. Мне как-то трудно восторгаться культурой, где принятой нормой считается поведение отца, убивающего родную дочь за то, что та «осквернила честь семьи», встретившись с юношей еще до брака. Подчеркну, что мое замечание отнюдь не касается перспективы мирного сосущестования с соседями, это не проблемы войны и мира, я говорю здесь о шкале ценностей.

  А затронул я все эти вопросы совсем по другой причине. повторю: на мой взгляд, ИНТЕГРАЛ наш СУЩЕСТВУЕТ. ФАКТ. И я чувствую себя спокойно, сознавая этот факт. Что ж до ДИФФЕРЕНЦИАЛА, так он ощущается мною как интеллектуальный вызов, стимулятор в творческой деятельности, а иногда, в обыденной жизни, – раздражает меня до крайних пределов… Раздражает, но не пугает…

  Пугают меня совсем иные вещи, более прозаического порядка. Пугает меня вероятность необдуманных шагов. Я боюсь, чтобы не совершили мы каких-либо ошибок, исправить которые будет уже невозможно, ибо нет у нас политического опыта. Мы, народ еврейский, приобрели ИСТОРИЧЕСКИЙ опыт, а вот ПОЛИТИЧЕСКИМ опытом пока не обзавелись.

  Пугает меня до смерти наше непонимание ГРАНИЦ ПРИМЕНЕНИЯ СИЛЫ. Мы иногда думаем, что сила – это длина дубинки, которую сжимает рука. Это совсем не так. Сила физическая – сложное явление. Пугает меня и то обстоятельство, что некоторые из нас ввергают всех нас в ситуацию, чреватую тем, что можем мы потерять образ и подобие ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ. Пугает меня глупая предпосылка, что у нас есть достаточно СИЛЫ, чтобы делать все, что заблагорассудится: мы СДЕЛАЕМ, а остальной мир будет только ГОВОРИТЬ. Истоки этой уверенности – в глупости, кто-то по недомыслию неверно понял знаменитую фразу Бен-Гуриона: «Неважно, что скажут другие народы, важно, что СДЕЛАЮТ ЕВРЕИ». В слабоумии Бен-Гуриона не заподозришь. Он правда, сказал: «Неважно, что СКАЖУТ другие народы»… Но ведь тот же Бен-Гурион не утверждал: «не важно, что СДЕЛАЮТ другие народы»… Более того, он неоднократно подчеркивал, что ДЕЛА других народов очень важны.

  Может, это вполне естественно, что народ, который тысячелетия знал лишь СИЛУ ДУХА, СИЛУ ВЕРЫ, СИЛУ НАДЕЖДЫ, СИЛУ ДЕНЕГ, а СИЛУ ФИЗИЧЕСКУЮ собственной спиной, неоднократно битой чужими дубинками, – вдруг спустя две тысячи лет получает эту самую ФИЗИЧЕСКУЮ СИЛУ, и она опьянила, его. Если человек непривычен к крепкому зелью, две тысячи лет в рот не брал ни капли, то поднеси ему стаканчик – враз голова кругом пойдет. Кое-кому кажется, что сила может все совершить. Увы, хоть сила ломит и соломушку, но возможности ее не безграничны.

  Я знаю, что сила наша способна предотвратить нашу погибель. Будь у нас силы поменьше, давно уже стерли бы нас с лица земли. Каждая минута нашего существования – это результат нашей ФИЗИЧЕСКОЙ силы, которая стоит на страже нашей жизни. Честь и хвала нашей СИЛЕ, но возможности ее ограничены тем, что она нас БЕРЕЖЕТ, а решить наши проблемы, увы, невозможно при помощи силы.

  Расскажу о «ловушке», которую устроил я нашим высшим офицерам, обучавшимся в колледже национальной безопасности при Генеральном штабе Армии обороны Израиля. Поясню для тех, кто в нашей Армии обороны не служил. Высший командный состав, прошедший соответствующие проверки, отвечающий определенным профессиональным требованиям и предназначенный в будущем для руководства вооруженными силами Израиля, проходит специальный курс в Колледже национальной безопасности, помимо других учебных заведений. Итак, пригласили меня в этот колледж. Я, простой сержант в Армии обороны, вижу перед собой весь генералитет: прославленные военачальники, ниже полковника никого не было, но и не выше генерал-полковника, ибо командующий армией – генерал-полковник, и он – один на весь Израиль. Думали собравшиеся, что я, видимо, буду говорить о литературе, о морали или о литературе и морали вместе, а я предложил иную тему. Я сказал: «Мне хочется поговорить с вами о силе. Не об огневой мощи Израиля, а о проблемах силы вообще». Генералы слегка удивились: пригласили писателя, а он вместо разговора о литературе завел беседу о силе.

  Итак, со всем своим сержантским апломбом я спросил: «Чего, по вашему мнению, нельзя достичь с помощью СИЛЫ?» На секунду воцарилось молчание: вопрос мой показался им не со всем разумным. А кто-то угодил в приготовленную ловушку и закричал из зала: «Сколько СИЛЫ ты имеешь в своем распоряжении?» Я ответил: «Вся имеющаяся на белом свете СИЛА. Но даже с помощью этой силы можно ли достичь всего в мире?» Мой собеседник не унимается: «С чем сравнима имеющаяся СИЛА? С силой Франции, с силой Америки?» Я пояснил: «Твоя сила – это сила Германии, Англии, Америки, России и Франции, вместе взятых». Отвечает мне тогда этот офицер: «Если у тебя в руках такая СИЛА, то ты можешь достичь всего, чего захочешь». – «Нет, – говорю я, – вся СИЛА в мире не может превратить глупца в мудреца, не умерит фанатика, превратив его в человека сдержанного и терпимого, не превратит ненависть в любовь, а ненавистник под воздействием силы не станет твоим доброжелателем, ненавидящего ты СИЛОЙ принудишь покориться, но не заставишь его полюбить. Найдется ли такая СИЛА в этом мире, которая была бы всемогуща?» И я отнюдь не пытаюсь решить одну из талмудических проблем, нет, я утверждаю, что именно таковы проблемы, стоящие перед нашим Израилем. Наши проблемы невозможно разрешить применением силы. Сила, как я уже сказал, предотвратит наше уничтожение, но всех проблем не решит. Наши национальные цели, в отношении которых есть широкое народное согласие, от коммунистов до крайне правых партий, я бы сформулировал так: создание здесь, в Эрец Исраэль; такого общества, которое как магнитом притянуло бы сюда евреев диаспоры, максимальное развитие способностей каждого израильтянина, создание богатой, разнообразной творческой жизни в нашей стране, при условии безопасности, процветания, экономической независимости. Все перечисленное недостижимо, если государство не обладает СИЛОЙ, но и одной силой ничего не решишь. СИЛА и ограждает, и сохраняет, но у нас, у еврейского народа, нет таких национальных задач, которые решались бы только с ее помощью. Есть в этом мире несчастья и беды, нам угрожающие, которые можно предотвратить с помощью нашей СИЛЫ, но у любой силы, и у нашей СИЛЫ тоже, есть ПРЕДЕЛЫ, превысив которые, любая сила становится БЕССИЛЬЕМ. И совсем неважно, получим ли мы от американцев еще пять новейших самолетов или 200 боевых машин. Это вряд ли существенно изменит ситуацию.

  А кроме того, необходимо всегда помнить, что в противостоянии с нашими соседями мы – слабая сторона. Наши победы во всех наших войнах объясняются прежде всего высокой мотивацией еврейских бойцов и командиров. И что бы ни трубила арабская пропаганда, но мотивация арабов была ЛОЖНОЙ. Для большинства солдат арабских армий захват Тель-Авива не виделся жизненно важной целью, да и для всей арабской нации в целом. Если бы для арабов это был вопрос жизни и смерти., то Тель-Авив давно уже был бы в арабских руках. Вопреки пропаганде, они ЛГАЛИ, для них это вовсе не было жизнью или смертью. Если бы, к примеру, мы захватили Каир, то египетский народ растоптал бы нас, как букашку. И тут я сказал своим слушателям-офицерам, что хочу рассказать им рассказ про Бен-Гуриона. (Я надеюсь, мои читатели помнят, что рассказываю я о своей встрече с высшими израильскими офицерами.) Итак, рассказ в рассказе. Про Бен-Гуриона. В 1932 году Давид Бен-Гурион, бывший тогда генеральным секретарем Всеобщего объединения профсоюзов (Гистадрут), прибыл в один из киббуцев в Галилее. Вечером в киббуцной столовой, распалясь от накатившегося на него вдохновения, заявил Давид Бен-Гурион перед собравшимися: «Мы победим Британскую империю!» После этой речи поднялся один из киббуцников и спросил: «Хавер (товарищ) Бен-Гурион, победить Британскую империю и мне бы хотелось, но не подскажешь ли ты, как это возможно?» Добавлю в скобках, что в 1932 году Британская империя была не какая-то драная кошка, это была сильнейшая держава в мире, а нас, евреев, здесь в то время было всего лишь триста тысяч душ, почти столько, сколько живет нынче в одном Иерусалиме. И было у нас немного легкого стрелкового оружия Сегодня огневая мощь всего лишь одной роты в нашей Армии обороны Израиля превышает силу огня, которую могли обеспечить все еврейские бойцы того времени со всей Эрец Исраэль! А тут – победить Британскую империю…

  Ответил Бен-Гурион тому киббуцнику: «Это очень просто. В борьбе за Эрец Исраэль на одну чашу весов лягут усилия всего еврейского народа, тогда как Британская империя на другую чашу весов положит лишь один свой ноготь. Понятно, что усилия ВСЕГО еврейского народа имеют больший вес, чем ноготь Британской империи. Если бы мы попытались отобрать у англичан Суэцкий канал, – а в то время канал был в руках Британской империи, – то на чашу весов лег бы палец, и уж, конечно, победа была бы за империей. Если бы мы претендовали на Гибралтар, то положили бы британцы руку, от нас и мокрого места не осталось бы. А если мы, евреи, нападем на Лондон, то к мгновение ока исчезнем мы с лица земли. Но… ради Палестины не станет Великобритания тратить свои усилия, более одного ноготка они в это дело не вложат. А уж ноготь империи будет перетянут всеми усилиями еврейского народа».

  В этом ответе Бен-Гуриона было не только пророчество, но и гениальное понимание СИЛЫ как таковой, понимание того, чего можно достичь с помощью силы, а чего нельзя. Вопрос вовсе не в том, сколько силы накопила каждая из противоборствующих сторон, разыгрывается не шахматная партия и не баскетбольный матч, когда, скажем, наша команда наняла трех негров, обеспечивших победу над баскетболистами ЦСКА в Москве, – нет, вопрос стоит именно так: что готова нация положить на чашу весов. На наше счастье, лишь для палестинцев выживание в конфликте Израиля с арабскими соседями – это вопрос жизни и смерти. А палестинцы, даже если и приложит все свои усилия, не смогут склонить чашу весов в свою сторону. Потому что они малый народ по сравнению с нами. Что же до всего остального мусульманского мира, то сто миллионов наших близких арабских соседей, 500-700 миллионов мусульман на всей планете вовсе не ощущают, что речь идет о жизни и смерти. Ни Египет, ни Сирия, ни Ирак, ни Йемен, ни Марокко не живут с трагическим ощущением судьбоносности этого конфликта. Если бы все обстояло наоборот, то Израиль давно бы исчез, а нас бы здесь не было…

  Я сказал тогда офицерам и готов повторять это тем, кто желает меня слушать, что вижу высшие наши национальные интересы в том, чтобы не довести ситуацию нашего конфликта с арабами до такой точки, до такого состояния, при котором весь арабский, мусульманский мир начнет считать, что дело идет о жизни и смерти. И тогда не поможет нам ни качественное превосходство наших бойцов, ни их мужество и героизм, ни военные хитрости, ни технологические новинки. Мы будем подавлены численным превосходством наших соседей, которые, поверив собственной пропаганде, станут считать, что победить Израиль – это для них вопрос жизни и смерти.

  Помню, кто-то из военных крикнул с места: «Но ведь мы лучше их в бою, наш боец – отличный солдат!» Я ответил им притчей.

  В 1939 году Сталин вторгся в Финляндию. Командующий финской армией Маннергейм уверял президента Финляндии, что поводов для беспокойства нет. Ведь каждый замечательный финский солдат справится с десятыо «сталинскими мужиками». Президент согласился с главнокомандующим, но спросил озабоченно: «А что делать, если Сталин пошлет на каждого финского солдата одиннадцать мужиков?»

  Вот она, проблема: нельзя допустить, чтобы арабы и против нас выставили «одиннадцатого мужика». Это вовсе не значит, что мы должны быть милы с мусульманским миром, делать все, что они от нас потребуют. Но вместе с тем следует помнить, что надо вести дело так, дабы ложь арабской пропаганды не убедила их самих. Ведь что твердят арабские пропагандисты? И Багдад, и Тегеран постигнет судьба таких городов, как Хайфа и Яффа, где компактное мусульманское население вынуждено было покинуть насиженные места. Но, к нашему счастью, они сами своей пропаганде не верят. Если бы верили, то давно бы уже были здесь. Они и сами знают, что все их призывы – суесловие. Но представьте, найдется и у нас недоумок, который взорвет мечеть Омара на Храмовой горе, – тогда «джихад» – «священная война» – неминуем. А если мусульманский мир объявит нам «джихад», то пусть из всего 500-700-миллионного мусульманского мира (точное число мусульман никому не известно) возьмет в руки ружье всего лишь ОДИН ПРОЦЕНТ, из которого наберется минимум два миллиона молодых и здоровых вояк, нам не сдобровать, даже если они и не отличные солдаты. Забывать, об этом никак нельзя!

  Весь мусульманский мир в среднем выделяет на борьбу с Израилем всего лишь 2-3% своего валового продукта. Конечно, и Египет, и Сирия, к примеру, выкладывают огромные суммы, а Марокко не тратит ни гроша. Саудовцы расплачиваются нефтедолларами, а Индонезия ограничивается моральной поддержкой. Но если случится так, что на уничтожение Израиля все страны ислама будут выделять 10%, нам не устоять. Я говорю обо всем этом потому, что хочу после всех отступлений, рассказов в рассказе, аналогий и параллелей прийти к тому, с чего мы начали: я обеспокоен вовсе не тем, что нам грозит опасность утратить нашу еврейскую личностную идентификацию, не тем, что позабудем, откуда мы пришли и кто были предки наши, что превратимся мы в аморфную массу. Я обеспокоен тем, что можем мы потерять разум, что физическая СИЛА может нас опьянить и мы разучимся применять эту силу с умом. Я боюсь, что наше преимущество в танках и самолетах, наши отличные сухопутные войска могут внушить.мысль, что мы всего можем добиться с помощью такого преимущества, что мы можем диктовать свои условия. Нет, условия диктовать мы не можем. Слишком много евреев, и я отмечу, что, к моему глубокому сожалению, есть среди них немало евреев, выходцев из России, все еще находящихся в плену у метафорической фразы: «С Гитлером не идут на компромиссы, Гитлера следует победить и уничтожить!» Что ж, это верно, если ты Америка или Россия. Верно. Тогда ты входишь в Берлин силой оружия, а уж затем, захватив Берлин, ты создаешь там тот государственный и политический строй, который тебе по вкусу. Аденауэр или Ульбрихт, это уж на твой выбор. Ты создаешь государство, но ты же за это расплачиваешься.

  Мы же ни при каких обстоятельствах не можем войти в Каир или Дамаск и создать там такой строй, который мы бы хотели. Не в наших силах дать им «план Маршалла» и научить их сионизму. Это нам не под силу! И нет даже намека, что когда-нибудь в будущем это станет возможным. Поэтому те, для которых эмоционально формирующим событием их жизни была 2-я Мировая война, а это – многие из уроженцев России, да и не только России, – не могут даже предположить иного завершения конфликта. Только тотальная наша победа увенчает дело, а иначе все будет тянуться до бесконечности. Я же скажу, что наш конфликт с палестинцами совсем не похож на модели из прошлого. Я не хочу сейчас вникать в оценку ситуации и судить: ОНИ такие же наши ненавистники, как Гитлер, или все-таки Гитлер пострашнее палестинцев. Я лично думаю, что Гитлер – несравненно страшнее палестинцев. Но если, допустим, поставить знак равенства между Гитлером и ними, то к делу это не относится: даже и в этом случае мы не можем добиваться ТОТАЛЬНОЙ победы, потому что нет у нас СИЛЫ. Ибо не следует забывать: нашу мощь и силу мы получили как милостыню, в качестве подарка. Нам ли строить из себя льва рыкающего, если когти получены от президента Америки, а зубами снабдил нас Пентагон. И будет у льва ровно столько зубов и когтей, сколько захочет дядя Сзм. Разве что хвост, которым ты волен вилять по своему усмотрению, – он твой безраздельно. Но один хвост еще не делает погоды, он хоть и львиный, но всего лишь хвост…

  Говоря о пределах применения силы, я еще раз хочу подчеркнуть: я вовсе не предлагаю сдать в арсеналы все наше оружие, немедленно «перековать мечи на орала». Только слепец может не увидеть тех опасностей, которые нас окружают. Да и вообще, всякая живая жизнь сопряжена с опасностями. В определенном смысле еврейская жизнь в рассеянии была «легче», потому что опасности всегда были извне – так сказать, опасности ВНЕШНИЕ. Мы почти всегда могли заявить: «Мы не виноваты. В свалившихся на нас несчастьях виноваты другие: Гитлер, казаки, гнусный Аман, враг иудеев. Мы же молились, уповая на будущее». Нынче же озабоченность моя не столько от угрожающих нам опасностей, сколько от возложенной на нас ответственности: в первый раз за последние 2000 лет мы – хозяева собственной судьбы. Что сделаем мы, как сложится наша судьба?

  Есть у нас в Израиле люди, которые хотели бы превратить Эрец Исраэль в теократическое государство. Я не думаю, что они преуспеют в этом. Поясню.

  Но здесь сделаю отступление. Израиль видится мне иногда поделенным на две части: Иерусалим, с одной стороны, а вся остальная территория – с другой. Как ни странно, за рубежом меня частенько спрашивают: «Ты из Иерусалима или из Израиля И дело тут не только в политике, в разделении города на Западный и Восточный Иерусалим. Иерусалим всегда был городом сложным, по многим причинам, в которые мне здесь не хотела бы вникать, Иерусалим и сегодня город непростой, и в будущем я не вижу, что ситуация изменится. Поэтому если где-нибудь Израиле проклюнутся ростки теократии с некоторыми шансами на успех, то произойти это может только в Иерусалиме, в чем разумеется, до конца не уверен. Прибрежная низменность, от Нагарии на севере до Ашкелона на юге, т.е. та территория Израиля, на которой проживает большинство населения, явственно превращается в одну из стран Средиземноморья, все более походя на Грецию, Италию, может, на юг Франции, на Испанию (увы, я не знаком с Северной Африкой). Население этой прибрежной зоны все чаще проявляет свой темперамент, сентиментальность, шумливость, дружелюбие, сердечность, гедонизм, материализм – короче, все признаки столь любимых мною бытия и культуры Средиземноморья.

  Правда, Герцль мечтал об «австро-венгерской» тишине с 3-х до 4-х часов пополудни, о прекрасных манерах, о вежливом обращении «герр директор, фрау доктор», это мечта, прекрасная мечта, к которой я отношусь с уважением. Но, ясное дело, здесь эта мечта не может стать реальностью. Здесь не Бавария, не Австро-Венгрия. Те же, кто хотел создать здесь рай по рецепту Льва Николаевича Толстого, кто мечтал воплотить толстовство на земле Ханаана, это великолепно, это чудная мечта, но и это не могло никогда стать действительностью.

  А тот, кто собирался построить у нас настоящее марксистское общество, да так, чтобы сам Сталин явился сюда и сказад «Вы здесь сделали больше коммунизма, чем мы в России», – убедился, что это только сон.

  А этому в мечтах наша страна виделась эдакой Скандинавией – наше общество даже перещеголяло и экономические достижения скандинавов, и их социальные гарантии.

  Тот собирался создать здесь «Царство Давида и Соломона», тогда как его сосед хотел, чтобы у нас возродилось «местечко» («штетл»), сожженное революцией и войнами, а у того еще одна, совсем иная мечта, достойная воплощения.

  Все эти сны и мечтания – «строительный материал», который пошел не на возведение воздушных замков, нет, наш Израиль создан из этих снов.

  Но практически наша страна становится еще одной из стран Средиземноморья. У меня слово «Средиземноморье» вызывает длинный ряд ассоциаций: это и определенный человеческий темперамент, это и климат, это и краски, это солнце и море, это стиль городской жизни, это и музыка, и одежда, и еда, – короче, я лично очень люблю все то, что обнимает понятие «Средиземноморье».

  Я убежден также, что привычная взгляду картина шумного населения, уничтожающего тонны жареного мяса на пикниках, переполненные наши пляжи и уличные кафе, всенародные гулянья по случаю победы любимой баскетбольной команды – все эти внешние признаки могут заслонить те глубокие культурные процессы, которые происходят в нашем обществе.

  Обуздав чувства, отбросив догадки и предположения, обращусь к голым фактам, буду оперировать только сухими цифрами.

  В Израиле число прочитанных книг на душу населения – наибольшее из всех стран, которым светит солнце, кроме Исландии, но ведь Исландия – это не совсем уж «под солнцем». Но шутки в сторону: если наша страна, живущая в таком напряжении, где цепь трагических происшествий кажется бесконечной, где все взрослое мужское население соответствующего возраста проводит 30-40 дней в армии на резервной службе, где заботы о хлебе насущном еще не окончательно сняты с повестки дня, – если наши читатели соревнуются с книгочеями Исландии, то нельзя считать это случайностью.

  В нашей стране ежегодно продается в ВОСЕМЬ раз больше билетов в театр, чем на футбольные матчи. ФАКТ. Циники скажут, что футбол можно посмотреть и по телевидению. Но ведь и театр показывают по телевидению. Еженедельная телепрограмма, обсуждающая новинки литературы, собирает рекордное число зрителей. ФАКТ.

  На оригинальные театральные постановки в Тель-Авиве зачастую приходится заказывать билеты за несколько месяцев вперед! А ведь мы – маленькая страна, и хотя финансовое положение наших театральных коллективов оставляет желать лучшего, но какая бурная театральная жизнь клокочет под нашим палящим солнцем. Я сейчас не вдаюсь в оценку наших театральных достижений, это дело специалистов, но израильский театр прочно утвердился на европейской сцене. Достаточно посмотреть программы европейских театральных фестивалей.

  О нашей литературе я уже говорил выше. Но культура – это не только театр, литература, концерты, опера. Кстати, такая концепция культуры – это восточноевропейская концепция, где критерием служит статистика посещения театра и оперы.

  Культура, по-моему, это когда люди, стоящие утром в очереди на автобусной остановке, начинают дискутировать на тему: «Чего Бог от нас хочет, и что есть мораль». А это именно то, что каждое утро случается у нас в очереди на автобус. И для меня это КУЛЬТУРА. К примеру, в Лондоне люди, стоящие на автобусной остановке, не заговаривают друг с другом, а если случится, что и заговорят, то темой послужат цены на пиво, которые поднялись на полпенни, и уж это из рук вон плохо! В Америке, если и случится, что в очереди завяжется разговор, то речь пойдет о преступности, о тотализаторе, о лотерее. Лотерея есть и у нас, тема выигрыша в лотерею и у нас весьма популярна. Но эта тема – лишь стартовая искра, из. которой «возгорится пламя» дискуссии, развернутой в семинар по философии, политике, богословию и морали, с выходом в сферы метафизические: «Что позволено и что запрещено», «Что приличествует евреям и что делать ни в коем случае не следует», «Какие уроки можно извлечь из еврейской истории, чему учит нас КАТАСТРОФА», «Каковы побудительные мотивы убежденных нацистов и кто их ученики сегодня», «После пережитой евреями КАТАСТРОФЫ должны ли они проявить большую твердость или, наоборот, быть по возможности мягкими». Такие дискуссии случаются в наших краях повсеместно: будь то на автобусной остановке, будь то за обедом в субботу, либо в очереди к зубному врачу. Я утверждаю, что и это показатель КУЛЬТУРЫ, барометр ее состояния.

  Культура, по-моему, это интенсивность нашей духовной жизни. И наш средиземноморский темперамент способствует этому интенсивному переживанию, потому что люди нашего Средиземноморья – это люди открытые. Стороннему наблюдателю, снобу, который мигом заметит отсутствие оперы в Израиле (это не совсем верно, но не об этом речь!), легко втиснуть ситуацию в четкую формулировку: «Есть опера – есть и культура. А уж коли оперы нет, то…» Так думали и родители наши, да и многие из моих русскоязычных читателей, как я знаю, болезненно переживают ситуацию с израильской оперой. Пусть поймут меня правильно: я и сам люблю оперу, но не могу согласиться, что наличие регулярных оперных спектаклей – истинное мерило культуры.

  Пройдется такой любитель оперы, скажем, по центру Натании, одного из наших курортных городков на побережье, и завопит: «Караул! Что за бескультурье! Люди вопят истошно в общественном месте! Оперы не создали, а пять минут посидеть в кафе без криков не могут!» Но прислушайтесь, о чем кричат эти незнакомые друг другу люди, которые случайно встретились за чашкой кофе. Один говорит: «Мы не МОЖЕМ убивать, ломать руки и ноги, мы не можем воевать против детей и женщин, ибо мы – народ избранный Богом, нам это запрещено». А второй отвечает: «Мы – народ, который перестрадал больше, чем кто-либо в мире, нельзя допустить, чтобы Освенцим повторился еще раз, мы обязаны один-единственный раз быть самыми сильными». Я не сужу, кто из этих двоих прав. Весь спор для меня – это только модель, спор этот – большее свидетельство КУЛЬТУРЫ, чем наличие оперы. Глубина и интенсивность переживания израильтянами моральных аспектов наших событий текущей политики – это и есть в моих глазах КУЛЬТУРА. Поэтому мы читаем такое обилие книг.

  Почему израильтянин покупает роман местного автора в немыслимых для нашей страны количествах? (Для Израиля книга, разошедшаяся в 40 тысячах экземпляров, подобна русской книге, разошедшейся в 3-х миллионах экземпляров. А ведь были у нас тиражи и побольше, чем сорок тысяч!) Причем у нас читательский успех не обошел целую плеяду наших хороших писателей. В чем же причина? Почему покупаются книги? Чтобы убить время? Экзотики ради, чтобы узнать из книги, что было здесь тысячу лет тому назад? Из любви к фантастике, которая расскажет о жизни на планете Марс? В попытке убежать от реальности, погрузиться в сны, увлечься романтикой, узнать, о чем говорила принцесса с принцем, в каком платье она танцевала на балу?

  Наш читатель открывает ту или иную книгу – я не собираюсь оценивать: хороша они или плоха, – читает и спорит, одобряет и негодует, иногда ненавидя и книгу, и автора лишь потому, что он ищет ответ на вопрос: «Кто мы такие, что пришли совершить мы и этой земле, куда путь держим?» Есть у нашего читателя и такие вопросы: «Кто Я такой? Что Я призван совершить? Существует ли Бог? Есть ли какой-либо СМЫСЛ во всей этой жизни? Каковая ИДЕЯ, внутренний смысл, МИСТИКА, что кроется за всем этим?» Но даже если читатель, поглощая книгу, одержим ненавистью к писателю и его писаниям, а в наших краях случается и такое, то и это, на мой взгляд, явление КУЛЬТУРЫ. Я не думаю, что от подлинной культуры разит одеколоном, а аплодисменты – это обязательный элемент всякого культурного события.

  Я намеренно хочу опуститься до «презренной прозы» и сказать, что КУЛЬТУРА – это как пищеварение, как секс, как рождение, как смерть. КУЛЬТУРА – это фундаментальные функции человеческого существования. КУЛЬТУРА – это не одеколон, иногда она источает дурной запах и попросту ВОНЬ, иногда – это безобразно, иногда крикливо. Но есть одно место, где КУЛЬТУРА навсегда кончается, – КЛАДБИЩЕ. Место, где поутру люди встают, идут на работу, получают зарплату, после работы заходят в бар, слегка пьянеют, возвращаются домой, усаживаются перед телевизором, а затем идут спать. Там нет КУЛЬТУРЫ. Туристу такие места, может быть, и нравятся. Очень тихо, вежливо говорят: «Доброе утро, добрый вечер», «данке шен, битте шен». Все хорошо, но КУЛЬТУРЫ там нет. А там, где есть КУЛЬТУРА, там всегда и гнев, и злость, и взрывы негодования, и темперамент, и многое другое. У нас, увы, многие не понимают происходящего, потому что находятся в плену РОМАНТИЧЕСКОЙ концепции КУЛЬТУРЫ: все должно быть в ГАРМОНИИ, выглядеть симпатично, в красивых одеждах. Я думаю, что это ошибочный взгляд. Тоталитарные режимы очень часто воплощают на практике такой ИДЕАЛ КУЛЬТУРЫ. Выходцам из России не надо многословно рассказывать об этом.

  Тоталитарные режимы преднамеренно путают понятие КУЛЬТУРЫ с понятием ВЕЖЛИВОСТИ. Потому что диктаторы хорошо знают, что ВЕЖЛИВОСТЬ – это ключ к покорности. Вежливый, воспитанный человек хорошо понимает и неукоснительно исполняет требование «ПО ГАЗОНАМ НЕ ХОДИТЬ». Ясно, что не станет такой гражданин заниматься революцией, а уж плюнуть на портрет вождя ему и в голову не придет.

  КУЛЬТУРА не равна вежливости. Следует позабыть такую концепцию КУЛЬТУРЫ. Кстати, я имел в виду не только диктаторов в России. Это в равной степени относится ко всем режимам, где заметны признаки диктатуры.

  Я иногда говорю самому себе: «Ну как можно! Члены нашего Кнессета, парламентарии, избранники народа, орут во всю глотку. Бескультурье». И тут же отвечаю: «В Рейхстаге да и в Верховном Совете в былые времена такого бы не случилось». Но зависти ни к Рейхстагу, ни к Верховному Совету не испытываю. В любом демократическом обществе такие крики в парламенте – не новость, в том числе и в английском парламенте. Разве что темпераменты различны. Но так же остро, жестоко…

  Интенсивность и темпераментность конфликта по жизненно важным вопросам существенно определяют состояние КУЛЬТУРЫ данного общества. Если конфликт разыгрывается вокруг вопроса: кто раньше войдет в автобус или кто кому предшествовал в очереди, то это к КУЛЬТУРЕ отношения не имеет. Когда конфликт – это «как жить?», «Каковы они, наши основополагающие ценности?», то, понятно, что у нас в Кнессете люди теряют самообладание в споре, и слава Богу, что так происходит!

  Только человеку глубоко несчастному может прийти в голову мысль: «Ах, эти крики! Так неловко! Что весь мир, глядящий со стороны, может о нас подумать?»

  Кто подумает? Если это «человек культуры», то он, вслушиваясь в обсуждение происходящих в стране арабских беспорядков, не сможет не отдать должное нашим парламентариям, которые видят боль обеих сторон, вовлеченных в конфликт, и, судя по крикам депутатов, можно убедиться, что боль подлинная, переживания глубоки. Человек же, стоящий вне культуры, услышит только крики и скажет: «Фи! Несимпатично». Что ж, трагедия разыгрывается не только на сцене. Гамлету кричать дозволяется? А нам в нашей ситуации нельзя завопить, нельзя сойти с ума? Можно. И мне, и моим политическим противникам. Я признаю за ними и боль, и глубину переживаний.

  Драма, происходящая ныне здесь, в Израиле, – это драма КУЛЬТУРЫ, замешанная на ФИЛОСОФИИ, МОРАЛИ, ТЕОЛОГИИ. И не забудем: у этой драмы есть и опасные аспекты. Некоторые ее компоненты лишают меня сна и покоя. Всякий раз, когда я слышу: «Пора заткнуть глотку этим крикунам, и тогда МОЙ голос услышат все!» – я содрогаюсь от страха, боли и гнева. Увы, для затыкания глоток выдумали у нас кучу лозунгов: «Ты заткнись, ты – предатель!» Или: «Ты заткнись, ты – нацист!» Когда кричат «хором», даже если это и лишено гармонии и один силится перекричать другого, я спокоен. Но если один из голосов этой полифонии требует, чтобы слушали только его, а остальные голоса должны умолкнуть, мое сердце бьется в тревоге.

  Мои разногласия с ортодоксальными евреями – если помнит читатель, мы начали с этого – отнюдь не в том, что ортодоксы цепляются за тот иудаизм, который, на мой взгляд, – полный застой, окаменелость, реликт. Хотите так, это ваше дело, хотя мне это и не нравится, но мешать я вам не буду.

  И когда ортодоксы заявляют мне: «Позволь, а ведь ты еврей похуже, чем мы», – я и здесь готов уступить. Говорите, мне все равно. Но когда ортодоксы пытаются вмешиваться в мою жизнь, чтобы сделать из меня «хорошего еврея», чтобы заставить меня быть евреем на их вкус, – я озабочен.

  КУЛЬТУРА кончается там, где вместо убеждений, слов, дискуссий и обмена мнениями пускают «красного петуха», как это было и у нас недавно, затыкают глотки, привешивают ярлыки. Мы стараемся не убивать политических противников: говорено на этих страницах, что за всю историю сионизма примерно 50 евреев пало от рук евреев. Но более всего боюсь я, когда призывают меня прекратить всякие споры и разногласия, потому что это производит дурное впечатление на весь мир. Я заявляю: до «остального мира» мне дела нет. Нет, нет, я не призываю к самоизоляции, мы – часть КУЛЬТУРНОГО МИРА, и, смею думать, существенная часть, но не пойду на свертывание дискуссий, чтобы «прилично» выглядеть в глазах мира.

  Пришлось мне побывать в одной из американских еврейских общин. Один из ее руководителей сказал так: «Не могли бы вы там, в Израиле, который мы все здесь, конечно, любим, сделать для нас маленькое одолжение? Мы внимательно следим за спорами и дискуссиями, которые у вас там ведутся, все это приводит нас в смятение. Не могли бы вы спорить потише, дискутировать без криков, ибо нам перед соседями стыдно! Поймите нас: весь мир смотрит в нашу сторону, мы здесь живем в доме из стекла, и если вы там, в Израиле, вынуждены спорить так жарко, то, быть может, удастся вам «убрать громкость», снизить тон, разговаривать приличнее?»

  Я ответил по-английски: «Never in a million years!» А по-нашему говоря: «Ни за что на свете!» А почему? Потому что для меня одним из воплощений сионизма, одним из сущностных проявлений известной строчки нашего национального гимна «Га-тиква» («Надежда») «быть свободным человеком на нашей земле» и является то, что наконец-то после двух тысячелетий у меня есть чувство СОБСТВЕННОГО ДОМА. И если заблагорассудится мне в доме своем кричать и ссориться с близкими, то наплевать на то, как отнесутся к этому соседи.

  Человек бездомный, везде ощущающий себя только гостем, – вот оно, подлинное проклятье рассеяния, настоящая его горечь! Иногда это гость – в ранге «почетного гостя», к которому относятся с уважением, но – гость, существо на всю жизнь перепуганное: не насорил ли в гостиной, не наследил ли в ванной, не разбудил ли хозяйку, не взял ли любимую чашку хозяина?

  Мои соотечественники, привезшие сюда, в наш дом, эти страхи из жизни в рассеянии, продолжают порой и дома вести себя так, будто они в гостях: что скажут соседи, что подумает весь мир, как мы выглядим в его глазах, а вдруг – о ужас! – мир решит, что мы – бескультурная масса?

  Но меня это не заботит. Нет, нет, мне очень важно, как выглядим мы в глазах всего мира, но важно лишь в одном аспекте – в МОРАЛЬНОМ. Эстетические чувства наблюдающих за нами меня заботят мало.

  Что мы делаем, а не как мы ВЫГЛЯДИМ – вот что для меня важно. Иногда и я напуган тем, как выглядим мы в глазах всего мира. Но это лишь потому, что я думаю в эту минуту о том, как выглядим мы в СОБСТВЕННЫХ глазах: жестокость, дикость, отсутствие моральных «тормозов» – а такое случается время от времени с нами! – вот что пугает меня. И прежде всего, Я НЕ МОГУ лримириться со всем этим, а уж потом – неприятные чувства в связи с тем, что пишут газеты во Франции или Америке. Если зарубежная пресса выходит из себя, гневно обличая Израиль, одергивая и поучая МЕНЯ, но я ВНУТРЕННЕ чувствую, что правда на моей стороне, – я пренебрежительно отнесусь к заушательской критике. Но истинную боль причиняет мне СПРАВЕДЛИВАЯ критика. Иногда наши критики правы. Иными словами, не то важно, как мы ВЫГЛЯДИМ, а то важно, что МЫ ДЕЛАЕМ.

  Приведу два примера, когда критика в наш адрес обоснована.

  Первый пример: критика с МОРАЛЬНЫХ позиций. У нас имеется немало людей, которые хотели бы, как говорится, «ухватить палку сразу за оба конца». С одной стороны, утверждают они, мы – особый народ, народ избранный, народ-страдалец, мы дали миру десять заповедей, и потому мы входим в «высшую лигу». С другой стороны, мы хотим получить патент на преимущественное право вести себя так, как президент Сирии Асад, как Брежнев в Афганистане или полковник Каддафи, предъявляя немедленные претензии всему миру, который судит нас за мельчайшую провинность и прощает Асаду, скажем, варварский обстрел жилых кварталов, больниц и госпиталей в Бейруте. Одно из двух: если ты хочешь уподобиться Асаду или Брежневу – без меня, между прочим, – то не апеллируй к миру с напоминанием об «избранном народе», «народе Библии», «народе-беженце», «народе-жертве».

  Если же ты считаешь, что пора бы нам перейти в «лигу», где играют Брежнев, Асад и иже с ними, потому что только «нечестивый живет долго в нечестии своем» (Екклезиаст 7, 15), я пойму такое желание. Оно меня испугает, я с ним не согласен, но понять мотивы такого желания я могу. Я лично считаю, что переход в лигу Асада – глупость, ибо не велико счастье быть, скажем Каддафи, особых успехов за ним не числится, равно как и за Брежневым, Асадом и Хомейни. Я готов обсудить все аспекты такого перехода, но я точно знаю, что невозможно плясать на двух свадьбах одновременно: нельзя упрекать весь мир за то, что судя нас, он применяет ИНЫЕ критерии, чем те, по которым судят Каддафи, Асада и прочих негодяев. Тут правы наши критики: невозможно удерживать палку за оба конца сразу.

  Правы наши критики и тогда, когда говорят нам: «Где же черт возьми, ваш РАЗУМ?» Мы иногда ведем себя как динозавры, чудовища с гигантским телом и крохотной головой. Пример такого динозаврового поведения: «Мне наплевать на весь остальной мир, у меня есть ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРАВА», – заявляют некоторые у нас. Почему же я считаю это «поведением динозавра»? Потому что о твоих ИСТОРИЧЕСКИХ правах спору нет! Права за тобой, они признаны всеми. Ну и что?

  Приведу здесь притчу, которую рассказывает израильская писательница Шуламит Хар-Эвен.

  Стоим мы с тобой, к примеру, у пешеходного перехода, собираемся пересечь шумную городскую магистраль. Переход обозначен белыми полосами («зебра»), все законно! Светофор дал нам зеленый свет; и даже полицейский с противоположного конца делает нам знак, что перейти улицу МОЖНО. Есть ли у нас ПРАВО перейти? Да! И спору о праве быть не может! Но если я вдруг вижу, как мощный грузовик, потеряв управление, приближается к перекрестку со скоростью сто километров в час, то у меня есть ПРАВО не реализовать свое ПРАВО на переход. Когда вокруг меня кричат: «ПРАВО! ПРАВО! ПРАВО! Воспользуемся правом пересечь улицу, потому что это ПРАВО праотцов наших», – я отвечаю: «Друзья! Вы пользуетесь словом ПРАВО, чтобы украдкой ввернуть слово ОБЯЗАННОСТЬ. Даже если нас раздавят, но мы ОБЯЗАНЫ, ибо таково ПРАВО праотцов». Это возвращает меня к спору о праотцах, о предках, о традициях, о прошлом.

  Если прошлое воздействует на тебя гипнотически, то ты пересечешь улицу, невзирая на опасности, потому что и отец твой, и дед, и прадед пересекали улицу именно здесь. А будешь раздавлен – судьба! Но я же говорю, что у нас есть ПРАВО не воплощать ВСЕ ПРАВА в жизнь немедленно.

  Все очень просто. У нас в Израиле приняты кредитные карточки, которые позволяют обладателям таких карточек извлечь из банковского автомата определенную сумму денег. Но у меня есть право НЕ ИЗВЛЕКАТЬ эту сумму, оставить ее в банке, это совсем не вменено мне в ОБЯЗАННОСТЬ. Да и глупо было бы в кратчайший срок извлечь ВСЮ НАЛИЧНОСТЬ с текущего счета. Вот оно в чем дело, по-моему. Мир справедливо потешается над нами. Мы не в судебном заседании, но сегодня нет споров о том, есть ли у нас ПРАВА праотцов на Шхем, заселенный ныне арабами. И вопрос, по-моему, не в этом. Предположим, в интересах дискуссии, что у нас есть все существующие в мире ПРАВА праотцов на Шхем, и вправду, об этом пишется в БИБЛИИ, и если арабы не читали ее, то следует дать им прочитать, и уж тогда они окончательно поймут… Я же задаю вопрос: «Нужен мне Шхем или нет? Станем ли мы сильнее, взяв себе Шхем, либо это нас ослабит? ЦЕНА, за это заплаченная, цена МОРАЛЬНАЯ, ПОЛИТИЧЕСКАЯ, ЭКОНОМИЧЕСКАЯ, оправдывает удержание Шхема? Если цена неоправданно высока, а ведь я, кроме перечисленных СЛАГАЕМЫХ цены, добавлю еще и ЦЕЛИ СИОНИЗМА, и положение Израиля на МЕЖДУНАРОДНОЙ арене, – то свое неоспоримое ПРАВО на Шхем я предпочту реализовать в следующий раз, при иной раскладке. Но ведь и противная сторона, с которой я хочу прийти к согласию, заявит о своих исторических претензиях на Хайфу, на Яффу, на Рамаму, – пусть заявляет. Мой ответ на их претензии: решительный отказ. ОНИ хотят ХАЙФУ, а Я хочу ШХЕМ. Такова жизнь, таков исторический ход событий.

  Нельзя вести наш спор, словно это – ТЕОЛОГИЧЕСКИЙ семинар. Жизнь, увы, не семинар по ТЕОЛОГИИ. Мне кажется, что в спорах о правах мы теряем наш РАЗУМ и ведем себя как динозавры.

  Есть и другие, менее значительные примеры, когда ТРЕЗВЫЙ расчет, РАЗУМНЫЙ подход был подменен эмоциями.

  Мы всегда заявляем, что страна наша должна «расправить плечи», разогнуть согбенную спину. Такая «прямоходящая» страна должна построить боевой самолет. Обсудив возможности, эта страна приходит к выводу, что в ее силах построить превосходную боевую машину под именем «Лави» («Лев»). Все прекрасно: и спина распрямилась, и новоприбывшие техники, инженеры, рабочие будут трудоустроены, и определенным образом этот самолет развяжет нам руки. И я без иронии говорю: «Это прекрасно! Честь и слава нашим ученым, рабочим, промышленникам, обеспечившим технологическую базу для такого проекта!» Но… С первой же минуты мы знали, что самолет «Лави» – мы построить можем, а вот двигатель к нему – это не в наших силах. Отлично. Мы построим машину, а американцы поставят нам двигатели. Международное сотрудничество, вещь обычная. Только, одна загвоздка: дядя Сэм решительно заявляет «Нет! Двигателя я вам НЕ ДАМ! Забудьте и не мечтайте!» Причем заявил это дядя Сэм с самого НАЧАЛА, не в разгаре работы, а еще ДО начала работ. Тем не менее… мы строим! Почему? А вдруг случится, как в той притче: либо ишак умрет, либо эмир умрет, либо сменит гнев на милость, либо нам удастся его соблазнить. Проходит год, проходит второй, третий, упорствует дядя Сэм, может, по глупости упорствует, но двигатель дать не хочет. Что тут делать? Объяснить несговорчивому дяде, что он не умеет руководить Америкой, счастья своего не понимает, объяснить ему, что все это в американских интересах? Собрать по всей стране двигатели, скажем, от вентиляторов, бросить клич, добровольцы соберут все вентиляторы, мы их засунем в «Лави», и самолет взлетит в воздух?… Конец этой истории известен. Был построен прототип, который на испытаниях в воздухе показал, что «Лави» – одна из лучших боевых машин в мире, но с американцами к соглашению не пришли, и… проект пришлось закрыть.

  Где наш РАЗУМ, ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ?

  Пример с «Лави» примыкает к предыдущему примеру. Не в том дело, что у нас нет ПРАВА на собственный боевой самолет, ведь у Франции он есть, и у Англии есть, а уж у России и подавно есть. Не в том дело, что некрасиво, неэтично, чтобы маленький Израиль имел свою-боевую машину. Вон и танк свой сделали, и наш танк «МЕРКАВА» («Колесница») – самый лучший в мире, говорят. Но если самолет построить НЕВОЗМОЖНО – не начинай! Проверь, где они, ГРАНИЦЫ твоих ВОЗМОЖНОСТЕЙ. Если не будешь знать свои РЕАЛЬНЫЕ возможности, то, одержимый лучшими побуждениями, справедливыми идеями, ты останешься ослом. Так сказать, ослом от СИОНИЗМА. И поверьте, даже стопроцентный осел не добавит чести сионизму.

  Итак, мы снова вернулись к тому, о чем уже говорили: о границах применения силы, о границах наших реальных возможностей. Спор по этим кардинальным вопросам – это не спор между ПАТРИОТАМИ и ПРЕДАТЕЛЯМИ, это не спор между ХРАБРЕЦАМИ и ТРУСАМИ, между ПРОВИДЦАМИ и МАЛОВЕРАМИ. Зачастую это спор между галутным евреем и евреем, который из галута ушел. То есть если пересечь улицу – это мое законное право, то я буду ее пересекать, и пусть взорвется весь мир! Пусть ВЕСЬ мир увидит, что сегодня я уже НЕ ТОТ, кем был прежде, пусть знает, что я – ОБНОВЛЕННЫЙ ЕВРЕЙ, и если ПРАВО пересечь улицу за мной – мне до мчащегося во всю прыть грузовика дела нет! Такова первая модель поведения. А вот и противоположная поведенческая модель.

  Я живу здесь совсем не для того, чтобы что-то «доказать» кому-либо. Государство Израиль – это не ДЕМОНСТРАЦИЯ. Я здесь не затем, чтобы русские знали, что жид – не жид, и не в том цель и смысл моего пребывания здесь! Я здесь не потому, что хочу доказать немцам, что евреи – это не ростовщики, ссужающие под грабительский процент. Я не собираюсь доказывать американцам, что евреи – это не только адвокаты, не хочу доказать арабам, что евреи – еще и хорошие бойцы ко всему прочему. Я никому не собираюсь ничего доказывать и показывать. Я не хочу устраивать БОЛЬШУЮ ДЕМОНСТРАЦИЮ, чтобы все народы, увидев нас, раз и навсегда убедились: «Боже мой! Как мы ошибались насчет евреев!»

  Вопрос вот в чем: куда устремлен наш взор? Вовне или вовнутрь? Взгляд на галерку в ожидании аплодисментов? И это, конечно же, поведение галутного еврея, это у тех, кто все время думает о «развернутых плечах», О «походке в полный рост», у тех, кто говорит от имени ВЕЛИКОГО СИОНИЗМА.

  Либо это пристальный взгляд группы людей, которые хотят построить здесь НЕЧТО, превозмогая РЕАЛЬНЫЕ трудности, памятуя слова нашего национального поэта Х.Н.Бялика: «Кто презирает серые будни, будет презрительно осмеян», помня призыв: «Еще одна коза, еще один ар». То, что невозможно сегодня, станет возможным завтра. Трезвым рассудком следует оценить, что сулит ВЫГОДУ, а что влечет УБЫТКИ. Что СРОЧНО следует воплотить в жизнь, а с чем можно и повременить.

  Одно из двух: либо пески – это самое важное в мире, и тогда не отдавай ВЕСЬ Синайский полуостров в обмен на подписание мирного договора с Египтом; либо пески – это не столь важно, и тогда не разворачивай конфликт вокруг территории Таба, маленького пятачка неподалеку от Эйлата, нашего порта на Красном море.

  Вот еще один пример из нашего недавнего прошлого, где мы вели себя как динозавры, не просчитывая на два-три хода вперед.

  Сначала одним махом, «джентльменски», без всяких переговоров, отдали египтянам весь Синай, а затем зубами держались за Табу, пойдя и на международный арбитраж, и на прочие ухищрения. А почему? Просто кто-то построил там гостиницу. А почему построена ТАМ гостиница? Потому что какой-то осел передвинул пограничный знак, установил его на новом месте, не взорвав как следует стоявший прежде пограничный камень, по недомыслию полагая, что, авось, не заметят, не обратят внимания. Такие вещи в принципе делаются, и секрета я не раскрою, что моральные барьеры никого не останавливают. Но мне бы не хотелось, чтобы из этого раздули «дело» международной важности, расходуя национальную энергию по столь незначительному поводу. Потому что на дела, по-настоящему важные, национальной энергии может и не хватить. Арбитраж мы проиграли, Таба перешла к египтянам. Но представим, что завтра египтяне введут на Синай десять танков, чепуха, стоит ли обращать внимание, особенно нам; ведь неудобно спорить с египтянами «по пустякам» после проигранной тяжбы за Табу.

  Я же заявляю, в качестве «голубя», представителя «левых. сил» и прочая, и прочая, – что если египтяне введут в Синай десять танков, которые им по соглашению с нами вводить ЗАПРЕЩЕНО, то немедленно следует эти танки разбомбить. Без арбитража, без переговоров – РАЗБОМБИТЬ. Предварительно, ясное дело, следует предупредить египтян, но если они не послушают нас – ДЕЙСТВОВАТЬ немедленно! А вот после истории с Табой мы этого и не сделаем! Мне же эти десять воображаемых танков видятся опасным прецедентом. Ведь к десяти можно добавить еще пять, и еще двадцать, а мы из-за «таких пустяков» не пойдем на них войной, так докатимся мы до того, что придется нам, как и в былые времена, держать огромные силы против египтян. И ради этого отдал я им весь Синай и подписал с Египтом мирный договор? Из-за «дела Табы» снизилась наша способность противостоять международному давлению. Потому что наша национальная энергия растрачена впустую…

  Побольше здравого смысла!. И не следует поднимать шум без достаточного повода.

  А вот еще одна тема, по поводу которой много говорено и которую мне бы хотелось втиснуть в соответствующие рамки, отвечающие истинным, а не раздутым пропорциям. Результаты последних выборов, по словам многих израильтян, увеличили силу религиозных партий, что внушает серьезную тревогу определенным кругам израильской общественности. Взглянем же на дело трезвым взглядом. В Кнессете первого созыва, который собрался весной 1949 года, было шестнадцать (16!) религиозных депутатов. Спустя сорок лет (40!) религиозные силы совершили «головокружительный взлет»: и семьи их многочисленны, и эмиграция в страну состояла на значительный процент из людей верующих (особенно из Северной Африки), и из Америки прибыло немало религиозных евреев, и повсеместно распространенное явление – «возвращение к корням», возвращение к религии – привело в стан религиозных сил определенное число новых сторонников, – и что же? теперь в Кнессете последнего созыва у религиозных сил целых 17 мандатов. Сенсационный прыжок! Если этот процесс будет продолжаться в том же духе, то есть реальная угроза, что в 2906 году будет у них 30(!) депутатов в нашем парламенте. Так «о чем шумите вы?»

  Согласен, что на каждого, кто «вернулся к религии», о чем всегда шумит пресса, – есть сто (!), кто покинул религию. Сотни тысяч израильтян, многие из них голосуют за блок «Лнкуд», которые по субботам, загрузив автомашины, отправляются на побережье, в то время как родители их субботу проводят в синагоге. Повторю: сотни тысяч отправляются по субботам на пикник, а не в синагогу. Стоит ли говорить об ортодоксии, которая набирает силу?

  И все-таки следует отметить существенную перемену. Не сила религиозных партий возросла, а укрепились их политические позиции. В прошлом, когда в Кнессете доминировала ОДНА большая партия – Партия труда («Маарах»), религиозные силы, вступив в коалицию с правящей партией, получали то, что им ВЫДЕЛЯЛОСЬ. Теперь же, когда в Кнессете есть ДВА крупных блока с примерно равным числом мандатов, укрепились позиции и религиозных сил, которые получают соблазнительные предложения от КАЖДОЙ стороны. Таким образом, сегодня 17 религиозных мандатов стоят намного больше, чем 16 мандатов во время оно, и это существенная перемена! Итак, прежде всего – правильный диагноз, иначе истеричный доктор предложит ампутацию как радикальное средство для лечения опухшей ноги.

  Политическая структура Государства Израиль и в самом деле претерпела существенные изменения. Подлинную тревогу внушает мне сам механизм власти. Я подразумеваю не изменение системы выборов, я говорю о необходимости изменить МЕТОД управления страной. Поясню. Нынешние наши государственные институты не в состоянии создать такой исполнительный орган, который распределил бы власть пропорционально РЕАЛЬНОЙ силе политических партий, что хорошо видно на примерах религиозных партий, получивших при дележе «пирога власти» значительно больший кусок, чем полагался им в том случае, если бы каждый блок получал свой кусок в соответствии с реальной силой.

  Необходимость перемен назрела в последние годы, с появлением на нашей общественной арене двух блоков примерно равной силы. А поскольку ни один из этих блоков не в состоянии обеспечить себе достаточное парламентское большинство, то каждый из крупных блоков вынужден заискивать перед религиозными партиями для создания коалиционного правительства и тем самым идти на существенные уступки, вопреки воле избирателей, голосовавших за эти блоки. Здесь я вижу необходимость перемен. И, тем не менее, нет повода для паники. Нынешние 17 мандатов в руках у религиозных партий – это вполне отвечает в процентном выражении соотношению общего числа избирателей в Израиле к избирателям верующим. Для справки: 17 мандатов – это чуть больше 14 процентов от состава нашего Кнессета, и эта пропорция сохраняется со дня первой сессии Кнессета. Так что поводов для паники о «засильи клерикалов» я пока не вижу. Газеты шумят по поводу мощного потока «возвращающихся к вере отцов»? Но те же газеты молчат о встречном потоке, о тех, кто родился в строго ортодоксальных семьях, по изменил свою жизнь. За примерами далеко ходить не надо: Иуда Амихай, талантливый поэт, Адам Барух, интересный писатель, да и многие, многие другие, имена которых не столь известны.

  Увы, те, кто пытается бороться с вмешательством религиозных кругов в частную жизнь граждан, например, за открытие кинотеатров в субботу, за привлечение религиозной молодежи к службе в армии, избрали, на мой взгляд, неверный путь.

  Шумные демонстрации с лобовыми столкновениями принесут мало пользы, по-моему. Все, что необходимо сделать, – это прийти к религиозной молодежи с ТЕКСТАМИ, теми самыми текстами, которые сто восемьдесят лет тому назад увели из ешиботов целое поколение, ставшее поколением, воплощавшим в жизнь идеи сионизма. Надо взять тексты Бялика, Бреннера, Ахад-а-Ама, Файерберга – тех, кто создавал новую ивритскую литературу, изготовить «самиздат» для ешиботников, и уверяю, эти парни будут читать тайком, как это уже бывало в нашей истории. Быть может, только десять таких парней увлекутся идеями, изложенными нашими классиками, быть может, только эти десять пожелают изменить свою жизнь. Но, по-моему, нет другого пути вести войну за души людей, чем словом, текстом, идеей, книгой. Наши снобы-атеисты совершают фатальную ошибку, выходя на шумные демонстрации и гвоздя противника в прямом и переносном смысле, отвечая на каждый брошенный камень. Не так следует вести войну идеологий. Следует сначала определить поле битвы. А поле – это души людей, которые, не справившись с тяжкой действительностью, обращаются к крайностям. И снова мы вернулись к тому, с чего начали: что составляет СУЩНОСТЬ еврейства, всего ли можно достичь, применяя СИЛУ, каким путем пойдет духовное развитие нашего общества. Узел этих взаимосвязанных проблем, по-моему, не следует разрубать. Только плюрализм нашего общества даст возможность ужиться разным мнениям, только демократический характер нашего государства позволит любой точке зрения быть донесенной до общественного сознания. Плюрализм и демократия – вот они, необходимые условия для расцвета культуры. И я верю, что создаваемые в нашей стране культурные ценности послужат не только израильтянам, но и всему миру…

  Записал и перевел с иврита ВИКТОР РАДУЦКИЙ

  Арад, весна-лето 1989