"Окна", Тель-Авив 18.01.2001

  Недавним вечером в одном из уютных, располагающих к душевным разговорам тель-авивских кафе я встретилась с прибывшим из Москвы знатоком еврейского языка и еврейской же литературы, а также переводчиком Александром Крюковым, совершенно русским высоким человеком в белой спортивной куртке и свитере. Поражало его знание иврита и даже местного сленга, а кроме того, правильность речи, какой не бывает у небрежных здешних людей.

  Послужной список Крюкова длинен и даже слегка утомляет, ныне он заведует кафедрой иврита в Еврейском университете в Москве и секцией ивритской филологии в Институте стран Азии и Африки; в прошлом году он выпустил две популярные книжки – «Израиль, карманная энциклопедия» и «Израиль сегодня» (энциклопедический минисловарь), он также перевел на русский сборник рассказов Этгара Керета, переводил и поэтов – Хаима Гури и Йегуду Амихая.

  В нынешний свой приезд Александр Крюков остановился в столичном городе. Впервые, говорит он, Иерусалим показался ему не слишком приветливым и напряженным – то ли ранние сумерки и ветры тому виной, то ли иерусалимские пустыри с возвышающимися на них горами мусора; зато в ТельАвиве он чувствует себя совершенно как дома.

  Общительный, осведомленный об израильской культурной жизни поболее многих репатриантов, знающий наперечет всю местную печатную продукцию и лично знакомый с ивритскими литераторами, Александр Крюков за пару последних недель успел посетить едва ли не три театральные премьеры, включая нашумевшего «Дьявола в Москве» (рядом сидел бывший гистадрутовский лидер, который в ответ на вопрос, как ему понравился спектакль, сказал, что, дескать, отлично, а главное, громко). Крюков встретился и со здешними литературными классиками, сам Амос Оз приехал к нему пообщаться.

  Естественно, первым делом я обратилась к московскому гостю с вопросом о том, почему наш экзотический язык, являвшийся к тому же языком страны, с которой у Советского Союза не было в свое время дипломатических отношений, оказался в центре его интересов.

  – Я бы сказал, что это был перст судьбы. После службы в армии я пошел на рабфак и поступил в Институт стран Азии и Африки при Московском университете, где можно было выбрать для изучения ряд восточных языков; мне хотелось освоить малагасийский язык, это, если знаете, язык острова Мадагаскар – экзотика, интересно было. Но когда мы пришли на первую лекцию, преподаватель объявил, что в нынешнем году впервые в истории университета организуется группа, которая будет изучать иврит; моя фамилия оказалась в списке тех, кому предстояло изучать этот язык. Таким образом, меня выбрала администрация, ориентируясь на мои анкетные данные (русский, комсомолец, после армии и т. д.) и на результаты собеседования – в общем, вы наверняка знаете, как это выглядело.

  – Мне известен опыт подпольного преподавания иврита; а как это происходило в легальных условиях?

  – Все было непросто; у нас был всего один преподаватель, ныне покойный Илья Рабинович (как писал Агнон в одном из своих романов, в России каждый десятый еврей носит фамилию Рабинович). Так вот, наш уважаемый преподаватель учил нас всем аспектам языка, других же специалистов, насколько я понимаю, тогда в Москве не было.

  С учебными материалами тоже все было очень непросто, мы пользовались старым израильским курсом «Элеф милим» и газетой «Зо хадерех», издаваемой коммунистической партией Израиля, – то есть тем, что могло поступать в Москву в 70е годы.

  – Какой была атмосфера? Иврит, конечно, преподавался как язык вероятного противника и соратника Америки по будущей мировой войне?

  – Сионизм, если помните, считался еще более опасным, нежели американский империализм, сионизм был врагом номер один. Но в университете негативного отношения к нам не было, скорее, все прочие относились к нам с интересом – надо же, кто-то легально изучает иврит. У нас же, в Институте стран Азии и Африки, студенты вообще ничему не удивлялись, – ведь многие учили странные языки, вроде суахили или урду. Мы, повторяю, были первой ивритской группой, чем очень гордились, – впоследствии же судьба всех разбросала по миру.

  Нас готовили в качестве борцов с сионизмом, и потому, естественно, речь шла главным образом о там, что Израиль – агрессор, оккупант, притеснитель других народов; такой была официальная брежневская пропаганда.

  С другой стороны, хочу отметить и один любопытный момент; эта был 1974 год, расцвет застоя, пик идеологической конфронтации между Союзом и Израилем – тем не менее кому-то в брежневском руководстве пришла в голову умная мысль о том, что следует дать команду министерству высшего образования, дабы ввести обучение ивриту, ведь в будущем стране могут понадобиться специалисты, знающие Израиль и владеющие языком этой страны То есть были светлые головы, понимавшие, что конфронтация не будет вечной.

  – Можно ли сегодня сказать, что от ношение в Москве к преподаванию иврита и ивритской литературы примерно такое же, как к преподаванию, допустим, итальянского языка и итальянской литературы? Считается ли изучение иврита нейтральным академическим занятием, которое ни с чем не ассоциируется?

  – Совершенно верно, в последние десять лет иврит и ивритская литература в Москве и вообще в России превратились в обычные академические дисциплины.

  Еврейский университет, к примеру, существует уже десять лет, у нас работают три факультета – исторический, филологический и социолого-психологический; преподаватели очень хорошие, из МГУ, ИСАА, даже из Израиля приезжают.

  Иврит, понятно, изучают все студенты – от четырех до пяти лет, у выпускников филологического факультета записано в дипломах, что они – преподаватели еврейской школы со знанием иврита.

  – Кто учится в Еврейском университете – неужели одни евреи?

  – Как ни странно, у нас больше неевреев, примерно две трети; иврит остался до сих пор экзотическим фруктом, который хочется попробовать, – и должен вам сказать, что многие русские ребята очень преуспевают, глубоко изучая иудаику, еврейскую историю и язык.

  Два года назад по инициативе Еврейского университета в Иерусалиме был так же создан Центр иудаики и еврейской цивилизации, чьи выпускники получают дипломы МГУ. Вообще же иврит перешагнул с уровня ульпанов (я имею в виду те времена, когда язык учили под одеялом) на академический уровень.

  Должен сказать, что лет восемь назад, когда ивритом интересовалась уже масса людей, я обнаружил, что ивритской художественной литературой, тем не менее, никто не занимается. Мне же очень нравится пробовать новые вещи, и потому я стал собирать материалы, просить друзей, чтобы они мне присылали книжки из Израиля, и, наконец, подготовил монографию под названием «Очерки по истории израильской литературы», где каждая глава посвящена одному из писателей, от Агнона до Орли Кастель-Блюм. Книга эта была мне заказана в качестве учебного пособия для еврейских школ и получилась не вполне академической.

  – Сейчас в израильских магазинах продается книга модного писателя Этгара Керета, переведенная вами на русский; чем был обусловлен ваш выбор?

  – Выбор, я бы сказал, случайный; я искал материалы на разговорном иврите для курса ивритского сленга и обнаружил один рассказ Керета, затем другой.

  Честно говоря, этот писатель мне просто понравился, я сразу почувствовал, что за языком стоит содержание, так что я решил подготовить книжку; сейчас в России такое время, когда можно делать что угодно, если имеются желание и способности.

  В общем, после того как я перевел Керета, его тут же издали, за 28 дней. Книгу эту мы подготовили к московской Международной книжной ярмарке, на которую пригласили и самого Этгара Керета.

  Молодой писатель, награжденный, кстати, многими премиями, очень глубок, интересен, перспективен, заставляет думать, а это главная функция художественной литературы.

  Он, наконец, показывает совершенно другой Израиль – эта не Израиль времен ПАЛМАХа и не Израиль периода Ливанской кампании; Керет демонстрирует обычных израильтян, которые ходят по дому, почесываясь и зевая, и которым совершенно безразличны Бен-Гурион и Генри Киссинджер с его челночной дипломатией. Мне захотелось показать этот сегодняшний Израиль, и потому я выбрал из трех сборников Керета рассказы, которые могут быть понятны российскому читателю.

  – Но Керет ведь – отнюдь не реалистический писатель. Израиля, изображенного с тачки зрения бытовой и повседневной достоверности, в его рассказах нет, скорее, он работает со штампами массового сознания, с обыденной мифологией, его приемы напоминают метод поп-арта.

  – Грань между реальностью и абсурдом у него настолько размыта, что, с одной стороны, реальность может оказаться очень нереальной, а абсурд может быть близок к реальности.

  – Котенка назвали Рабином, пишет Керет, и когда его сбил мотоцикл, мы похоронили его у себя во дворе, ведь Рабин, говорят, боролся за мир.

  – Да-да, котенка назвали Рабином (представьте себе котенка, названного Путиным), поскольку молодым израильтянам, по крайней мере тем, о ком пишет автор, глубоко безразлично, что делал Рабин, за что боролся и почему его убили; это, вероятно, звучит в Израиле довольно странно, но Керет не боится демифологизации.

  Все это соотносится с международной абсурдистской традицией; в Израиле первой начала писать подобным образом Орли Кастель-Блюм, за ней – Этгар Керет и еще некоторые, это очень интересное поколение. Кстати, я в эти дни встречался с еще одним молодым очень любопытным писателем, Асафом Гавроном, выпустившим сейчас свою третью книгу, которая была благожелательно встречена критикой, – за этим поколением будущее, но российских читателей, я считаю, рано с ним знакомить. Следует сначала познакомить Россию с ивритской классикой, начиная с Агнона и Бялика и заканчивая, допустим, А. Б. Йегошуа и Амосом Озом, а потом уже перейти к новой ивритской прозе, к поколению Керета.

  – По-вашему, местный литературный истеблишмент, вроде увешанных премиями Амоса Оза и А. Б. Йегошуа, может быть интересен в России? А может, он, напротив, вызовет читательское отторжение?

  – Амос Оз и А. Б. Йегошуа, несомненно, интересны тем, что они хорошие писатели, а не тем, что они одновременно являются столпами современной ивритской литературы; к тому же на русский переведены немногие их вещи.

  Скажем, переведен «Мой Михаэль» Оза – самая известная его вещь, хотя, на мой взгляд, не самая лучшая, о чем я прямо ему сказал на днях, во время нашей встречи, и он не стал возражать. Оз. сказал мне, что и сам ее не помнит, он ведь написал этот роман 30 лет назад, надо перечитать.

  Я, кстати, написал брошюру о творчестве Амоса Оза – книжку эту перевели на иврит, и она ему очень понравилась, потому он, собственно, и захотел увидеться и даже приехал ко мне в Иерусалим.

  Что до А. Б. Йегошуа, то на русский переведен его известный роман «Любовник», который, кстати, мне очень нравится, как и многим другим. Назову также сборник «Современная ивритская новелла», выпущенный в 1995 году, – и это практически все, что было переведено на русский; так что работы – масса.

  – Как вы оцениваете в целом ивритскую литературу? Могли бы вы сравнить ее, допустим, с русской словесностью или с какойнибудь из западноевропейских?

  – Сравнить, конечно, можно, в ивритской литературе в последние сто лет происходят очень интересные процессы.

  В начале XX века новая ивритская литература, будучи сугубо национальной, опирающейся на священные книги иудаизма, в то же время испытывала влияние классической русской литературы. Писатели в большинстве своем были из Восточной Европы, а значит, все с неизбежностью читали Толстого и Достоевского, что не могло на них не влиять (назову Гнесина, Агнона, Бялика, Рабиновича, Бреннера); исключение составлял разве что Йегуда Бурла, восточный еврей, проживавший в Иерусалиме.

  Но вот в середине 50-х произошли изменения, израильские литераторы по разным причинам, в том числе и по творческим, стали ориентироваться на западноевропейскую и американскую литературу, произошел отход от традиции реализма. В израильской литературе утвердился поток сознания – некогда очень популярный на Западе метод, так писал великолепный, к сожалению, рано умерший, писатель Яаков Шабтай, так и поныне пишет Давид Гроссман и некоторые другие. В израильской прозе и поэзии появилось все, что имеется в западной литературе, – от реализма до эксгибиционизма; соответственно, израильская словесность вышла на уровень обычных мировых литератур, как ни странно это звучит – она стала расцвеченной и насыщенной.

  В последние десять лет появился даже жанр детектива, чего никогда не было в ивритской литературе; имеется также «женская литература» и т. д.

  – В отличие от вас, местная русскоязычная интеллигенция в массе своей относится к ивритской литературе достаточно критически, полагая, что она не дотягивает ни до европейского, ни до русского уровня.

  – Это объясняется очень просто. Я бы сказал всем моим бывшим соотечественникам: дорогие друзья, учите иврит, тогда вы сможете читать. Как можно оценивать литературу, не прочитав ее на иврите, – ведь разница между оригинальным материалом и переводом огромная; а кто читает свободно на иврите художественную литературу? Это ведь совсем другой язык.

  Кстати, я заметил, что израильтяне делают массу ошибок – я имею в виду коренных жителей; они небрежничают, поскольку это их родной язык (следует, к примеру, говорить «кафе бе халав», а не «кафе им халав», ведь иначе получается отдельно кофе, отдельно молоко).

  Я вам уже говорил о российском интересе к литературному ивриту – ныне уже недостаточно ульпановского уровня, ощущается также и потребность в хороших справочниках. В этой связи я сейчас готовлю сборник литературного нормативного иврита, где будет в том числе указано, какое слово следует выбрать из пары синонимов; сборник этот выйдет в конце года.

  Многих интересует также происхождение красивых ивритских выражений – из Торы, Талмуда, и вот такой фразеологический словарь я тоже готовлю, он выйдет в этом году или же в начале следующего.

  Через два-три месяца выйдет и словарь ивритского сленга, который я подготовил вместе со своим студентом; кстати, относительно сленга я здесь беседовал по телефону с Нативой Бен-Йегуда, легендарной личностью, олицетворением всего израильского. Она из поколения ПАЛМАХа, крутая, никому не дает спуску – именно Натива Бён-Йегуда вместе с Даном Бен-Амоцем составила знаменитейший словарь современного ивритского сленга, так что беседа с ней была весьма увлекательной.

  – А переводами вы намерены заниматься?

  – Именно с этим связана моя нынешняя поездка, организованная израильским министерством иностранных дел, отделом культуры, литературы и науки. Мне предоставлена возможность познакомиться с местными писателями (перевод ведь творческое дело, если человека не знаешь, то его трудно переводить); а им, в свою очередь, интересно узнать о литературном процессе в России.

  Я, как уже было сказано, встречался с Амосом Озом, которого очень ценю, хотя не все со мной согласны в том, что он наиболее интересный из современных ивритских писателей; во всяком случае, это писатель-философ, а не писатель ситуаций или пейзажей.

  Оз силен именно как философ – им, к примеру, написано прекрасное эссе, которое называется «Опаленные Россией». Автор, взяв столетний период, проанализировал сложный «любовный треугольник» евреи – Россия – Израиль – так, как никто более этого не делал, ни публицисты, ни ученые; это великолепная вещь.

  В числе особенно интересных писателей назову также Сами Михаэля, приехавшего из Ирака, – иракская еврейская община была крупной, достаточно состоятельной и хорошо образованной, вся она поднялась в 1949 – 1950 годах и уехала в Израиль, привезя сюда своих писателей, самые известные из которых – Сами Михаэль и Эли Амир.

  Мне понравилась также Йегудит Кацир, которая пишет в камерном семейно-балладном стиле и ныне готовит трилогию о своих российских корнях. Вы знаете, наверное, что и Меир Шалев написал свой «Русский роман», который тоже хорошо было бы перевести, – а пока что готовится перевод его книги «ТАНАХ сегодня». Библейские сюжеты Шалев связывает с израильской действительностью, демонстрируя величие в повседневном и смешное – в великом; я ныне готовлю предисловие к этой вещи, написанной с огромным юмором.

  В общем, глаза разбегаются – не знаешь, за что браться; в конечном счете я решил в ближайшее время подготовить сборник рассказов современных израильских писателей. Как я предполагаю, это будет сборник, представляющий пятнадцать, к примеру, писателей, относящихся к разным направлениям; непременно надо будет включить в него и писателя-араба.

  Еще я хочу подготовить сборник Кишона – он почти все время живет в Швейцарии, так что я его здесь не застал, пришлось переговорить с ним по телефону, и он сразу же дал свое согласие на перевод.

  Я хотел бы, чтобы российские читатели увидели Израиль в юмористическом свете, как его видит Кишон, прошедший все жизненные стадии, от репатрианта до ветерана и чрезвычайно преуспевшего писателя. Книги его, кстати, изданы немыслимым тиражом в 42 миллиона экземпляров, цифра эта фантастическая для Израиля, так что никто не может сравниться с Кишоном – ни Оз, ни Агнон.

  Насколько я помню, тираж книг Алексина достигал 40 миллионнов, но он был самым известным детским писателем в Союзе, и в те времена тиражи были другие.

  – Известно ли вам о существовании литературы на русском языке в Израиле?

  – Возьму на себя смелость утверждать, что я осведомлен об этом очень неплохо, – я знаю, конечно, Игоря Губермана, Михаила Гробмана, Эли Люксембурга, мне очень нравится писательская манера Марка Зайчика, не могу не назвать и работающую сейчас в Москве Дину Рубину, очень хорошую писательницу, которая весьма активно у нас издается в последнее время, а кроме того, назову Александра Верника, Михаила Генделева, Рину Левинзон.

  В то же время я бы сказал, что это «литература в себе»; она не выйдет на общеизраильский уровень и останется литературой русскоязычной общины. Рискуя прослыть пессимистом, скажу, что через 40 лет ее не станет – если, конечно, не будет подпитки из России.

  – Местную литературу на русском можно рассматривать и в несколько другом ракурсе, соотнося ее не столько с Израилем, сколько с Россией, где многие литераторы предпочитают издавать свои книги. Кстати, могут ли они заинтересовать русского читателя?

  – Честно говоря, не очень; интересны они главным образом тем, кто знал когда-то этих людей, ведь любопытно прочитать, что пишет твой знакомый или родственник.

  Вообще же две основные темы, интересующие русскоязычных израильских писателей, – это жизнь до отъезда в бывшем Союзе и жизнь после репатриации.

  Возьмем, к примеру, Светлану Шенбрунн, чей роман выдвигался в минувшем году на Букеровскую премию, что очень престижно; роман ее о России, и это фактически та же самая российская литература – ничего израильского в ней нет.

  Вы возразите, что эта книга была написана почти сорок лет назад; да, действительно, это так, но ведь и в другой ее книжке, «Искусство слепого кино», собраны рассказы о России.

  – Говоря о неминуемой кончине израильской русскоязычной литературе, вы упомянули 40летний период – это что, некий классический срок поколений?

  – Это два поколения; грустно об этом говорить, но, хотя прилагались специальные усилия и министерство культуры и различные фонды переводили «русских» авторов на иврит, все это оказалось довольно искусственным, и литература на русском не вышла на общеизраильский уровень.

  Но, с другой стороны, русскоязычная община здесь очень большая и сильная, весьма подготовленная в духовном и интеллектуальном плане, приехала масса людей читающих и пишущих – и это своего рода замкнутый мир, где пока еще можно писать для своих.