Александр Ткачман.

Home
Up
Соло для монотонного голоса
Несортированный архив разных лет
1999 год
Уроки литературы

             "Даже как-то неловко, что предмет разговора чересчур неказист."  

Ты спрашиваешь, отчего я не пишу о горах, хотя часто о них рассказываю. Право слово, стоит ли о них писать. Мне, существу абсолютно урбанизированному, дикие раздолья доставляют больше мигрени нежели литературного азарта. Пожалуй, лишь одна история отчасти заслуживает записи на бумагу.

Номер года давно уже затерялся в архивах, но вот время года восстановить легко - определенно была зима. Мы с друзьями собрались в спортивный поход. Есть такой странный жанр. Нужно пройти определенное число километров и перевалов, сочинить героическую летопись и чувствовать себя чемпионом. Недурное, хотя и не вполне романтическое, приключение. Компания набралась быстро, чего не скажешь о руководителе. Руководитель - это могучий и мудрый гуру, проводящий неловких участников через беды и опасности спортивного похода. Мы нашли его по газетному объявлению. Мужик был хмур и излучал эманации крутости. Никак не могу вспомнить его имя. С собой он привел еще пару юных героев. Собирались мы на Северный Урал.

Странности начались уже перед самым отъездом. Одного свалили потертости на пятках, другого проваленные экзамены, кто-то несвоевременно разбил девичье сердце - всего не упомнишь. В итоге от начальной компании нас осталось четверо. Плюс руководитель, плюс два юных героя, минус две девочки, оставленных дома, как не соответствующих патетике предстоящих подвигов. Мы тронулись в путь. Что сказать тебе о дороге. Бесконечный преферанс и неясная  тоска. Уже хотелось домой. Изобилие спирта. Подвиги начинались.

Ты представляешь себе Северный Урал? Хозяйка Медной Горы. Каменный цветок. Предполагаемая колыбель арийской цивилизации. Местность относительно дикая. Особенно летом. Зимой трудно говорить о дикости пространств, где кроме лагерей ничего нет. Летом же там случаются охотники и бортники, туристы и комары. Мы же были туристами без комаров. Если тебя интересует местный климат, то с удовлетворением сообщу, что лагеря зимой практически не охраняют. Нет смысла. Мы заехали в один из таких лагерей. А куда еще там идти дорогам.

На днях кто-то заметил мне, что весной показания термометра можно проверять по длине женских юбок. Морозы стояли такие, что сверяться можно было со скоростью обморожения рожи. Улыбчивые зеки беззубо сетовали на пропащесть наших душ и умильно советовали, как правильно потрошить волка. Спирт и чай единственная местная наличность довольно быстро помогли нам раздобыть лесовоз. Семьдесят верст до последнего, окончательного тупика оставили у меня впечатление намертво отбитого зада и какого-то загробного холода. Не придирайся к словам, конечно, я хорошо помню все общеизвестные описания загробного мира. Если судить по ним, там частенько жарко, но не слишком холодно. Тем ни менее.

Мы были в переходе от гор. Вряд ли интересно рассказывать, как полдня по идиотскому бурелому мы тропили свою лыжню. Тяжелая работа по глубокому снегу давала если не возможность согреться, то по крайней мере надежду, что через пару часов это случится. Наконец, мы остановились на переед. Ты, должно быть, не знаешь что это такое. Это великая вещь. Еда. Некоторые мои приятели говорили, что это возможно единственное для чего они ходят в горы. Они лукавили - в горы они ходили ради ужина. Пища и вода обретает в этих условиях свой первоначальный жизнеобеспечивающий смысл. Если угодно, я не знаю почти ни одной истории о походах, где не фигурировала бы еда или вода. Единственная альтернатива - это история, где гибнут люди. Ты скажешь, что  я пользуюсь чересчур легковесными словами, говоря об этой материи. Возможно. Может быть, я экономлю слезы. В любом случае, я уверен, что близкие мне люди, оставшиеся в горах продолжают где-то быть. У них нет лишь "двушки" чтобы позвонить мне. Я, вообще, не доверяю кладбищам.

Итак, мы остановились на переед. Есть холодное в этих условиях можно, но опасно. Развели костер. Тут-то случилось первое чудо. Медленно, словно пыльный ковер мой друг Доктор стал опадать. Зрелище беззвучное, но захватывающее. Затаив, то что в таких случаях затаивают, все следили за ним. Ты видела когда-нибудь, как человек прислоняется к сосне и она падает. Я видел. Красиво. Дерева правда жалко. Уже потом, в поставленном шатре при зажженной печки ( а настоящие туристы носят с собой огромные титановые печи со складывающимися трубами ) он поставил себе диагноз. Медицина - великая сила. Знаешь сколько оболочек у мозга. Не поверишь - три. Для воспаления внутренней название отсутствует за ненадобностью. Не от чего лечить. Воспаление средней - менингит. Внешняя сразила моего друга. Но об этом мы узнали позже.

Итак, середина дня, мороз, а мы сидим, так как Доктору плохо. Сидеть холодно. Лежать тоже холодно. Пытаемся говорить о женщинах - опять холодно. Тогда, кстати, и была кем-то произнесена сакраментальная фраза, взятая в качестве эпиграфа к "Запискам эротомана", сочинению моего приятеля, которое я когда-то тебе присылал. "Дураки вы. Главное в женщине - это грудь." Приятель, куда более героический чем я сам предлагает пробежаться вперед и набить на завтра лыжню. Выходим вдвоем, без рюкзаков. Светлого времени еще часа четыре. Обещаем не задерживаться.

Тропим по очереди, метров по пятьсот. Бежим не останавливаясь. Главное ощущение - отсутствие звуков. Я неплохо владею термином "тишина". Здесь он неуместен. Лыжи не скрипят. Лес вокруг какой-то немыслимо древний, темный, искореженный неведомой бедой.  Я понимаю вдруг, что сейчас из леса выйдет Баба-Яга. Мне становится страшно. Нахожу, что мой спутник отстал. Пытаюсь крикнуть ему. От мороза горло почти не действует. Лес обступает. Отчаянно хочется бежать. Я медленно отступаю назад - спиной к лесу поворачиваться не хочется. Ходила на лыжах назад? Ах, да ты же вообще на лыжах не ходишь. Коньки все больше фигурные.

Я нашел его метрах в двадцати, за ближайшим поворотом. Он застрял между двумя деревьями. Безуспешно пытался вырваться. Пинками и прибаутками ставлю двухметрового малыша на лыжню. Идем дальше. Нам отчетливо неприятно, но возвращаться стыдно. Медленно и уже часто меняясь тропим дальше. Снег глубокий, непокладистый. Под грузом не пройдешь. От вяжущей усталости останавливаемся. Гляжу на часы. От выхода из лагеря прошло семь минут. Низ живота заливает неестественный холод. Без слов, одновременным движением поворачиваемся и бежим в назад. За двумя поворотами встречаем пару наших.

Нас не было семь часов. Ребята волнуются. Через десять минут мы в лагере. Греясь и отпиваясь чаем, так и не можем ничего им сказать. Уже ночью на ухо хриплым шепотом рассказываю одному из друзей, что случилось. Выйдя помочиться, он незаметно рисует перед входом неясный мне знак. Даже не спрашиваю зачем. И знать не хочу.

На утро становится окончательно ясно, что Доктора надо увозить. Он почти не говорит и лишь неестественно бредит. Ночью ему снилось, что упавшая вчера сосна встала и хотела его задушить. Нужно организовывать эвакуацию. Оставив ребят строить волокушу, бежим к покинутой так недавно зоне. Ты знаешь, что такое волокуша? Это такая фигня из нескольких лыж и спальных мешков. На нее кладут пострадавшее тело. Как следует из названия, ее волокут.

До зоны верст восемьдесят. Когда я рассказываю, что мы добрались до нее чуть больше чем за шесть часов, мне никто не верит. Я и сам не верю. Только жестокие ангины, повторяющиеся с тех пор каждую зиму, говорят мне, что это правда. Горло уже не действует вообще.

Лагерное начальство приветливо и неторопливо. "Нате, вот, выпейте, а то и разговора не получится. Быстро вас наш лесок уделал. Ну да ничего - грейтесь." Через пару часов удается завести лесовоз. Он едет за ребятами. Сопровождать нет сил. От тепла, спирта и дивного шоколада, единственной пока пиши за день, организм расплывается. К вечеру ожидается спасательный вертолет. Через пару часов объявляются ребята. Наш Доктор - герой. Он вколол себе какой-то дряни и большую часть пути шел сам. Когда я смотрю на фото, сделанные в тот день, меня больше всего занимает до чего уродливой может быть буква "Г".

Утро. Вертолета нет. Совершенно ясно, что кому-то надо сопровождать тело. Я немедленно вызываюсь. Встречаться с этим лесом мне больше не хочется. Ребята уходят обратно. Я смотрю им вслед и думаю, что их путь скоро закончится. Вертолета нет ни вечером, ни через день. Я постепенно обживаюсь, а Доктору становится чуть лучше. Он уже может говорить о женщинах. Наконец, Чип и Дейл прилетают. Вертолет трясет, а меня безжалостно тошнит. Мой спутник, добрая душа до потери сознания поит меня спиртом.

На аэродроме, если так можно назвать снежное поле уже дежурит скорая. Лошадь мерзнет и поэтому торопится. Нас привозят в больницу. Мучительно отбиваемся от госпитализации. Поезд в Свердловск. Доктору уже много легче. Уколы, которые я делаю ему дважды в день в левое верхнее полупопие явно идут на пользу. За один из таких уколов нас забирает вокзальная милиция. Второй раз за распитие спирта в аэропорту. "Приносить и распивать запрещается". Так мы добираемся до Москвы. Последний самолет и дома. Он ночует у меня. С утра убегает. Не к врачу к девушке. Здоровье пошло на поправку.

Что можно добавить к этой истории. Двое наших друзей вернулись двумя днями позже. Стиль и метод нашего гуру, как оказалось подразумевал не ждать отстающих. Кажется, лес играл и с ними, но разговаривать об этом совсем не хотелось. Трое оставшихся прошли маршрут. Одному отрезали все пальцы на ноге, другому что-то тоже отрезали. А может быть и не отрезали. Лишь Великий и Могучий не пострадал. Более я с ним не встречался.

Все прошло. Недельная пьянка. Короткая поездка с приятелем на пикник в Хибинские горы. Вино с апельсинами на каком-то солнечном перевале. Героика и патетика возвращения. И лишь выходящая из леса Баба-Яга нередко снится мне до сих пор.

Мне можно написать по адресу ait@transas.com. В частности можно подписаться на получение свежих текстов.