Плохих звуков не бывает. Все звуки хорошие.
И. Жук
Крис купался в
Неве с мостков, уходящих далеко в воду, чуть ли не до середины реки. Эти мостки
— цепь мелких плавучих понтонов и большой, дальний от берега, где Кристофер
оставил свою одежду — были закреплены якорями и их не уносило течением. Рядом с
собой Крис видел мост лейтенанта Шмидта и немногочисленных прохожих на нем.
"Переименовали его в Николаевский или нет? — возник и тут же исчез вопрос.
— Какая, собственно, разница... Проплыли". Наконец, он выбрался на
площадку и оделся. Но стоило ему ступить на понтонную дорожку, ведущую к
берегу, как ближайший мосток ушел под воду. Крис едва успел отскочить назад.
Серая, а внизу черная вода хлюпнула, словно приглашая: ступай, ступай. И тогда
Кристофер понял, что есть лишь единственный способ добраться до берега сухим —
надо бежать. Бежать, не останавливаясь ни на мгновенье, бежать настолько
быстро, чтобы мостки не успевали тонуть под тяжестью тела. И Крис побежал,
прыгая с понтона на понтон — тук тук тук тук. От этих ударов он проснулся и
сразу сел.
Никто не
стучал. Где-то, метрах в ста, по трассе медленно ехала машина. Галка лежала с
открытыми глазами и смотрела на небо.
— Доброе утро,
— сказал Крис.
— Доброе.
— Я не
разбудил тебя?
— Нет, я
давно... Сама. Знаешь, как вставляет: лежать и смотреть.
— Угу. — Крис
сплюнул в сторону, взял флягу и встряхнул ее. Та оказалась почти пустой. — По
глотку?
Он отхлебнул и
протянул Галке. Она, не поднимаясь, поднесла флягу к губам и допила остатки.
Вскоре они
стояли на трасе, и Кристофер, расставив руки, отплясывал танец самолета вокруг
окончательно проснувшейся Галки и пояснял:
— Можно
выращивать жесты как цветы... Вот, например. — Он поднял руку, оттопырил в
сторону большой палец, расставил ноги на ширину плеч и гордо запрокинул голову.
— Это действует на каких-нибудь здоровых чуваков. Они видят мое стронг боди,
мою крепкую руку и останавливаются. Приятно везти уверенного в себе и своем
пути человека.
Кристофер
совершил очередной круг возле Галки и продолжил:
— А можно
так... Словно тореадор на арене. — Он взмахнул рукой и вдруг стал намного
тоньше: жест получился воздушный, легкий, как взлетающая бабочка. — Это для
эстетов. Для тех, кто прикалывается к тонкой природе... Тут нужен и прикид
соответствующий и все такое... А вот, например. — Крис начал подпрыгивать,
стоить рожи, энергично двигать руками. — Это для тех, кто любит беседовать, ибо
человек, много говорящий жестами, говорит также много слов.
Галка слабо
улыбнулась.
— Но есть еще
один. Беспроигрышный. Показать?
— Покажи.
— Смотри. — Он
подскочил к Галке, обхватил ее чуть выше колен и поднял так, что она завизжала.
— Сажаешь герлу к себе на плечи и теперь...
Усадить на
плечи даже легкое птицеподобное существо типа Галки оказалось непросто: Крису
пришлось опустить ее на землю и подставить спину.
— Садись,
садись... Теперь мы, как капитан Врунгель, двойной высоты, это для тех...
— Кто любит
повеселиться? — донеслось сверху.
— Нет, для
тех, кто плохо видит, — ответил Кристофер. — Сиди, сиди, мы сейчас застопим.
И действительно,
первая же машина остановилась.
Водитель
оказался круглолицим, рыжим, белокожим, как все рыжие, дядькой в клетчатой
рубашке, синих чистых джинсах, и кепке "Чикаго Булз". Словно с
какой-нибудь американской трассы. Крис подумал, что и окрестные (на сотни
километров окрест) места — пустыни, степи, мелкосопочник (здесь уже не отроги
Алатау, а настоящий, центрально-казахстанский) и даже дороги — весьма
напоминают Америку, ту, которую Крис видел в фильмах и на картинках. Только
машина была совсем не американская — старенький зеленый КАМАЗ с прицепом.
— Смешные вы,
— сказал водитель, когда они сели. — Я недели две назад таких же смешных до
Омска подвозил.
— Таких же,
как мы?
— Похожих.
Двух таких музыкантов с чемоданом. На нем еще струны. Смешные. Он как-то еще
называется.
— Мамушка, что
ли?
— Ну-ну, вот
именно, Мамушка.
— Ого! Это же
знаешь кто?! — Крис повернулся к Галке. — Это Волос, Махмуд. Шаманы из Саарема.
— Откуда? —
спросил драйвер.
— Саарема.
Вообще-то это остров в Эстонии. Но и как бы священная страна. Там растет сосна,
которая является осью мира.
— Ну-ну. Те
тоже сказки рассказывали.
— Сказанное
слово уже создает определенную реальность, — наигранно-обиженным тоном сказал
Крис, — и если я говорю, растет сосна, значит она действительно там растет.
— Ну-ну.
— Эта сосна
растет на вершине горы, — Кристофер обращался уже к Галке. — И она совершенно
не имеет веток. И на вершине этой сосны находится педаль.
— Педаль? —
переспросил драйвер.
— Педаль. Ни
один шаман в одиночку не может повернуть эту педаль. Но когда они собираются
вместе и поют свои шаманские песни, педаль проворачивается.
— Ну и чего?
— Тучи
разбегаются, на небе появляется радуга, идет солнечный дождь и прочие кайфы для
всех живых существ.
— Ну-ну. Чего
же мы тогда в такой жопе? — Водитель улыбнулся.
— Наверное, им
вместе трудно собраться.
— А я сейчас
вам о судьбе расскажу. Ну, такой солнечный дождь, что и жить не хочется. —
Драйвер вздохнул. — Прошлой зимой работал я на трассе Питер-Москва. Здесь-то
всего три месяца. В командировке. А Питер-Москва, Москва-Питер часто. Ну, еду,
смотрю — идет по трассе человек. Совершено черный, грязный, ну бомж-бомжом. И
не голосует. А морозище... Ну, градусов десять. Туда еду, он в Волочке был,
обратно, через два дня — уже у Выползова. Потом опять в Питер — снова его вижу,
уже ближе к Крестцам. Ну, остановился, взял. Мне чего, я за груз не боюсь —
железо. И он рассказал. Отслужил в армии, вернулся, девушка, как водится, за
другого вышла. Ну, с горя напился, кого-то случайно зашиб. А дальше — только
выбрался из тюрьмы, деньги в поезде украли. Поехал до родителей, а те за два
дня... того. Оба причем. Отравились, что ли. А он не прописан был, ничего ему и
не осталось. И документов нет. Тогда он к армейскому другу. Приходит, а тот
тоже... В петле висит. Так он и остался без всего, ну, вообще ничего нет и
немного того, — драйвер оторвался от руля и покрутил пальцем у виска, — пошел в
Питер пешком еще к одному своему другу.
— А чего не на
собаках? — спросил Крис. — То есть не на электричках?
— А он всего
боится. Без документов ведь. И вот идет по трассе, пешком, питается тем, что
подадут. А где спишь, спрашиваю, холодно ведь. А он, оказывается, спит на
колесах. Ну, на покрышках. Собирает две-три грузовых покрышки, на одних спит,
другие жжет. Так и обогревается.
— Прикольно.
— Жутко, —
сказала Галка.
— А у нас в
Питере есть для бомжей такой фонд, — сказал Крис. — Ночлежка. Ксивы выдают и
прочее... Помогают, реально. Там очень человеческие люди работают. Свои.
Людочка Судзуки.
Крис снова
стал проваливаться в воспоминания — скоро тридцать — срок большой, совсем
олдовый стал, а Людка еще олдовее, а Галка — маленькая совсем, ей лететь и
лететь, хотя кто-то мерит время годами, а кто-то фазами окостенения, волевым
износом, локальными смертями, так, уважаемый Боря Пу, забытый в болотах Гатчины
поэт, так, что ли? "Мне под восемьдесят, у меня за плечами моя осень со
всеми ее печалями", — Крис вспомнил его медленный скрипучий голос,
вставлявший так, что некоторое время стихи других поэтов Кристофер просто не
воспринимал.
— Вот еще один
из ваших стоит.
Кристофер
бросил взгляд на обочину и... увидел Алису. Белая футболка, джинсы, его
собственный серый свитер, обвязанный рукавами вокруг пояса. Несомненно, это
была она.
— Алиса! — Он
перехватил недоуменный взгляд драйвера и пояснил, правда, обращаясь не к нему,
а к Галке. — Это та странная герла, которую я встретил на пути с Алтая.
— Эта? Поправь
очки, — сказала Галка, — сколько же лет твоей герле?
— Да это она,
точно. И свитер мой.
— Значит, ей
не меньше сорока и она торгует дынями.
Водитель
рассмеялся.
— Во-первых,
это парень, во вторых у него...
Он не
договорил. От резкого торможения Кристофера бросило на лобовое стекло.
Навстречу, раскачиваясь словно пьяный, летел КАМАЗ.
Пыльная морда
грузовика стремительно надвигалась, и хотя время замедлило свой ход, его не
хватило бы даже на то, чтобы распахнуть дверь. Крис увидел в двадцати метрах от
себя три искаженных страхом лица, сверкающую в лучах солнца трещину на лобовом
стекле, бумажку о техосмотре в правом углу, — его память словно сфотографировала
это мгновение — все до последней детали. Он закрыл глаза, точнее, моргнул, и в
этот момент встречный КАМАЗ немыслимым образом свернул, точнее, слетел с
полосы, перескочил дорогу, взбрыкнул кузовом словно разъяренный бык, зарылся
тупым носом в землю, и, ломая кусты, повалился набок. Грохот пришел вместе с
облаком пыли, выросшем над обочиной, вместе с писком Галки, потирающей
ушибленный лоб, вместе с глубоким выдохом драйвера.
— Ух! — Крис,
наконец, почувствовал боль. Но стекло было цело, голова тоже.
Водитель
пришел в себя первым.
— Живы?
— Угу, —
сказал Крис и потянулся к очкам, которые во время удара слетели и болтались на
цепочке. Он порадовался собственной предусмотрительности: цепочку он купил
весной, просто ради прикола, а она вдруг оказалась весьма кстати.
— Как
чувствовал. Неделю назад новые тормоза поставил. — Драйвер распахнул дверцу,
выскочил из машины и побежал к перевернувшемуся КАМАЗу.
Кристофер,
подхватив рюкзак, спрыгнул с противоположной стороны. "Бинт, анальгин — в
ремнаборе, в заднем кармашке. Тоже... Не зря брал", — мелькнуло в голове.
Он бросил рюкзак на землю. Кабина была смята кузовом, Кристофер видел лишь
вывернутое на сторону колесо и красно-черные металлические ошметки, оставшиеся
от двери.
На обочине
сидел водитель разбившейся машины. Все его лицо было залито кровью. Он
размазывал ее руками по щекам однообразными автоматическими движениями — сверху
вниз — и повторял высоким плачущим голосом:
— Приехал.
Всё, приехал. Приехал. Всё, приехал.
Водитель,
который вез Кристофера, успел вытащить из кустов второго. Тот тоже был в
сознании, и, мало того, неестественно оживлен.
— Через стекло
вылетел, представляешь, даже видел, блядь, дорога, она в стороне, а потом
смотрю — земля, трава! — кричал он. — И ничего не сломано! Отпусти!
— Там третий
был! — Кристофер закричал еще громче, — где третий?
— Где третий?
— повторил водитель, обращаясь к спасенному, словно тот мог знать, что стало с
его спутником.
Кристофер
продрался сквозь кусты к кабине. Под ногами покатилась картошка, вылетевшая из
кузова, и он, подскольнувшись, больно упал на колени.
"Если он
внутри, то давно уже умер", — подумал Крис, пытаясь склониться еще ниже и
заглянуть в сплюснутую кабину.
Темно. Рядом,
из покореженного бака с глухим бульканьем текла солярка. И тут Крис услышал
стон. Не из кабины, со стороны кустов. Кристофер переместил взгляд и увидел
тело — серый дрожащий комок.
— Эй! —
закричал Крис и пополз к пострадавшему. — Он здесь!
Крик получился
каким-то сдавленным.
— Говорить
можешь? — спросил Кристофер, склонившись над самым ухом раненого.
— Могу.
Ноги... — Человек снова застонал.
Крис провел
рукой по мокрой штанине. Кровь. Она пропитала ткань и стекала на землю, где
успело образоваться заметное пятно. Стопа была неестественно вывернута.
"Эк тебя перерубило. Так все вытечет". Крис стянул с себя через
голову футболку, скрутил, и, не разрезая брючины раненого — ножницы в рюкзаке,
а ткань тонкая и не помешает, не обращая внимания на его стоны и конвульсии,
наложил жгут, благо в палках для затягивания недостатка не было.
— Крис... — Он
услышал позади голос Галки.
— Анальгин в
кармашке. Тащи скорее. И тем дай по две таблетки. И флягу. А, черт, она же
пустая... Не шевелись, — он засунул конец палки под ткань. — Сейчас мы тебя
перенесем.
Зеленая трава,
запах солярки и кровь, где сгустками, где просто пятна. Только сейчас Кристофер
заметил, что и сам изрядно перемазался.
Пока Крис
возился с третьим, успели подъехать две легковухи, и какие-то люди усаживали в
жигуль обезумевшего драйвера.
— Здесь, в
кустах, — крикнул Крис, — Помогите же кто-нибудь!
Через пять
минут все трое потерпевших уже были отправлены в больницу. Крис подошел к
"своему" водителю.
— Будешь ГАИ
ждать?
— Ну, надо бы.
— А мы тебе
нужны?
— Зачем? —
Водитель пожал плечами.
— Как
свидетели.
— Нет, тут
дело ясное.
— Мы, что ли,
пойдем. Спасибо вам.
— Идите,
идите, я вас догоню, возьму.
— Чего нам
спешить? — спросила Галка. — Ехали бы с ним.
Крис
обернулся. КАМАЗ, который их недавно подвозил, успел превратиться в еле
заметную точку на горизонте.
— А тебе охота
разбираться с ментами. Кто, откуда, зачем?.. И так далее. Тем более, он
догонит, возьмет. И еще. Я не успел сказать. Утром сон видел...
Крис рассказал
о Неве и о мостках.
— Значит, ты
считаешь, нельзя останавливаться?
— Это касается
меня. Я доверяю снам.
— А мне уже
которую ночь вообще ничего не снится.
— Снится
наверняка. Сны просто не проявляются в сознании.
— Я знаю. Мне
в городе много снов снится. Я даже записываю.
— Дело
полезное. Ты же знаешь, по Кастанеде, практика сновидения, — в последнем слове
Кристофер сделал ударение на ви, — одна из необходимых для становления воина.
Кто сказал, что реальность, которая во сне, менее реальна, чем эта? Снилось ли
Чжуан Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она — Чжоу?[1]
— Да я и не
спорю. — Галка улыбнулась.
— Я тоже так
думаю. Хочешь одну историю расскажу? Ты, наверное, ее знаешь.
— Рассказывай,
рассказывай. Меня до сих пор трясет. А ты говоришь и я отвлекаюсь.
— А ты
подумай, ведь они все живы остались. Это же чудо! И сразу легче станет. Так
вот, учитель дзен задал одному ученику задачку. Типа коан. "Вот на тебя
напали два тигра. Ты побежал от них и оказался на краю пропасти. И уцепившись
за лозу, пополз вниз. А внизу два таких же страшных тигра. Ну, висишь ты на
лозе, и тут видишь, как две мышки выбрались из норки и начали перегрызать ее.
Что ты будешь делать?" Что ты будешь делать? — Кристофер обращался уже к
Галке.
— Не знаю.
Попытаюсь отогнать мышей. Криком, например.
— Они не
боятся крика.
— Тогда буду
висеть и ждать.
— Но ты
упадешь.
— Значит,
судьба.
— Знаешь, что
ответил ученик? "Я проснусь".
Крис
развернулся и теперь снова шел спиной вперед, лицом к Галке и к машинам. Он
вглядывался в их окна, пытаясь увидеть свою странную попутчицу. Кристофер был
уверен, что на трассе, за минуту до аварии, он видел Алису, а Галка и водитель
просто обознались — ведь КАМАЗ, несмотря на свое техническое несовершенство,
тогда гнал за сотню, а на такой скорости трудно разглядеть стоящего на обочине.
— Я слышала
похожее, но совсем другое, — сказала Галка. — Про землянику. Там была не
задачка, а притча. Тоже на монаха напали тигры, и он повис над пропастью на
какой-то веточке, и появились мыши, стали ее перегрызать, и тут он увидел перед
собой две земляничины. Он съел их.
— И какие же
они были вкусные! — продолжил Крис.
— Да, это были
самые вкусные ягоды в его жизни.
— Это почти
одна и та же притча. Он проснулся, когда почувствовал вкус ягод. Или наоборот,
он почувствовал вкус ягод, потому что проснулся. Точнее, пробудился. Обрел
природу Будды.
— Один корень,
— Галка улыбнулась, — Будда-будить.
— Что ж,
сударыня. — Крис выпятил грудь и надул щеки. — Я беру тебя в ученики.
— И чему ты
можешь меня научить, о учитель?
— Гнать вот по
этой трассе разные телеги. А вообще-то, — Кристофер заговорил совершенно
серьезно, — как считает один весьма продвинутый человек, научить нельзя ничему.
Можно научиться.
— Ты не смыл
кровь, — сказала Галка, — на локте.
— В том, что
они не останавливаются, чужая кровь не виновата. В Караганде умоюсь.
— Если мы ее
не проедем.
— Вряд ли. В
Караганде нет объездной. Трасса идет через город. "Караганда, ой
Караганда, ты уголька даешь на гора-года", — пропел Крис.
Угольный город
Караганда. Черный, как антрацит. Почему-то Кристофер с детства представлял его
именно таким. Кара — значит черный. Черная ганда. Каракалпакия — место черных
колпаков, Каракорум — место черных корумов, озеро Каракуль — место черных
кулей, Карачай — черный чай, Каратау. Карадаг. Карабас.
— Знаешь, —
Кристофер остановил мысленную игру с самим собой, — недалеко от Караганды есть
поселок Карабас.
—
Карабас-барабас. Может Леша Толстой своего Карабаса здесь и нашел.
— Может. Но
самое прикольное название я видел в Мордовии. Деревня Морг.
— А я помню
Засосье... Не от засоса, а от реки Сось.
— Ой, таких до
хрена, — Крис начал перечислять, — Большие Задерихи, Стремутка — это на
Псковской трассе, и там же, то ли до, то ли после — Мараморочка. Представляешь,
Мара — это богиня смерти, и мор — тоже ясно, а тут еще и
уменьшительно-ласкательное...
— А знаешь,
там же, на Псковской, есть Карма.
— А если ехать
из Белоруссии в Псковскую, первая после границы Лобок. Представляешь, что
дальше... За этой деревней.
— Да...
— Да, да... Я
где-то слышал, что до первой переписи населения было много всяких Хуевых,
Блядовых. Эти слова имели менее бранный оттенок, чем сейчас. А Петруша приказал
переделать Хуево в Зуево, Блядово, скажем в Лядово, Гавнищино — в Ганищино и
Гавнюшкино в Ганюшкино и так далее... Я это Гавнюшкино навсегда запомнил.
— А что?
— Есть такой
поселок в дельте Волги. Я раз как-то… давно это было, ехал из Гурьева к
Астрахани. Кстати, дельта Волги — это полная жопа. Куча речушек и через них
понтоны. Сплошное торможение. Хотя, сейчас, может, мосты сделали. И вот думаю я
об этих понтонах, как ехать через них влом, а тут и вечер наступает, спать
пора. Остановился я на берегу одной из таких речушек, неподалеку от трассы и от
этого самого Ганюшкино. А поутру проснулся какая-то баба корову мимо меня ведет
и так пристально на меня смотрит. Нехорошо смотрит. А я не тороплюсь, сел,
решил письмо другу написать, дескать, что застрял в дельте Волги как рыба в сетке, и вдруг вижу — подъезжают.
Точнее, я слышу стрекот мотоцикла, вижу над травой три фуражки с красными
околышками и понимаю, что это про мою душу — бабка навела. Та, что с коровой.
Причем так картинно, словно в кино подкатили, сначала двое передо мной
соскочили — с заднего сиденья и с коляски, а третий объехал и со спины встал.
Галка
рассмеялась
— Ну, заходят,
— продолжил Крис, — потихоньку сжимают кольцо, каждый, как в ковбойских
фильмах, руку на кобуре держит. Хотя в кобурах-то, может, ничего и нет. «Не
двигаться! — кричит один. — Руки вверх!» Представь, я сижу как придурок на
земле, руки вверх поднял, словно некую молитву к небу отправляю. А другой тем
временем в мою записную лезет: «Ага, — говорит, — шпионской деятельностью
занимаемся. Документы пожалуйста». А я: «Руки опустить придется». «Опускай», —
говорит первый. Ну, я им студенческий отдал, паспорта-то нет. Смотрю — мент уже
студенческий разглядывает, там чего — музыкальное училище, а другой тем временем
вещи шмонает: фотоаппарат нашел, открыл, пленку засветил, гад. В общем, полный
беспредел. Затем меня как беспаспортного под белы рученьки да в кутузку. А там,
представь себе, я чуть самолет не застопил. Со мной летчик местной авиации
сидел вместе — за пьяные разборки в магазине, а так он на кукурузнике местные
поля опыляет. «Если вместе выйдем, — говорит, — я тебя, брат, до Астрахани
доброшу, мне все равно на заправку лететь».
— И…
— Вместе мы не
вышли. Его жена выкупила, а меня четыре дня промурыжили. А когда я вышел,
летчика искать уже не стал… Смотри-ка!
Кристофер
развернулся. Белая помятая четверка, которая, казалось, пролетела мимо даже не
притормозив, остановилась метрах в ста и теперь ехала задним ходом по
направлению к стопщикам.
— Про нашу
честь. — Кристофер побежал ей навстречу.
За рулем сидел
стриженый ежиком толстяк. Круглая голова, толстые подушечки-ладони на руле,
улыбка-полумесяц, розовое лицо и несколько не соответствующая этой розовости
недельная щетина.
— Караганда! —
крикнул Крис в раскрытое окошко.
Драйвер
кивнул.
— Только мы не
сможем заплатить.
— Залезайте. Я
не такси.
Крис сел рядом
с водителем, а Галка, скинув сандалии, расположилась, точнее, легла сзади —
четвертая модель жигулей в этом плане весьма удобна — заднее сиденье было
превращено в спальное место.
— Издалека?
— Из Алма-Аты.
Второй день идем.
— А далеко? —
Драйвер продолжал улыбаться.
— В
Екатеринбург. А потом в Питер.
— Так я вас до
Темиртау довезу. Это за Карагандой.
— Отлично.
Драйвер
оказался веселым и разговорчивым. С такими Крис любил ездить — нет
необходимости самому напрягаться, можно слушать, полузакрыв глаза, и согласно
кивать, подталкивая речь собеседника в трудных ухабистых местах. И ехать сколь
угодно долго, хоть день, хоть два. Крис исправно слушал рассказы о тяжелой
жизни угольщиков, о детях, об охоте и рыбалке и уже начал проваливаться в
полудрему, как машина резко остановилась.
— Стоп, —
произнес водитель, — ставят где ни попадя.
— Случилось
чего? — встрепенулся Крис.
— Стоп. —
Водитель кивком головы указал на знак "СТОП". — Раз поставили,
остановимся и подождем. Небось в кустах сидят.
— Плохой знак.
— Самый
поганый знак не этот. "Сорок".
— Чего?
— Знак
"сорок". Попробуй не нарушь. Анекдот даже есть. Постояли, поехали
дальше. Теперь не прицепятся — Водитель медленно тронул с места. — Приходит
гаишник к начальнику. Говорит, мол, жена родила, денег нет. А тот ему: "На
вот, возьми знак "сорок" и ставь где хочешь". А мне не везет на
знак "стоп". Все время его не замечаю.
Через
несколько метров они свернули и тут же налетели на гаишника, энергично
размахивающего жезлом.
— Вот сука. Я
сейчас. — Водитель припарковал машину и подошел к менту. Их беседа продолжалась
сначала на дороге, затем страж порядка повел толстяка к спрятанной в кустах
гаишной шестерке и принялся показывать ему какие-то бумаги. Крис успел вылезти,
прогуляться до кустов и теперь ждал на обочине. Галка продолжала спать на
заднем сиденье.
— Ну что? —
спросил Крис драйвера, хотя ответ был уже очевиден.
— Знак
"стоп". — Он развел руки в стороны.
— Но ты же стоял
!!?
— Я стоял
перед знаком, а он мне показал правило, по которому нужно стоять перед
перекрестком, следующим за знаком. Да ну его в жопу. Не за это, так за
что-нибудь другое содрал бы. Поехали.
— Они за все
сдирают. — Крис продолжил тему недавнего анекдота. — Я слышал совершенно
реальную историю про другой знак. "Остановка запрещена". Врезался,
значит, гаишник на своей частной машине в припаркованную чужую. А хозяина той,
в которую врезался, на его гаишное счастье нет. Что делать? Бегом-бегом к
начальнику за знаком, воткнул рядом. Получается, виноват тот, кто
припарковался.
— Да таких
анекдотов до фига. Хочешь?
— Давай.
— Вот,
например. Жена гаишника привела к себе любовника. А тут муж возвращается.
Любовник сразу под кровать. А муж видит, кто-то у жены есть, начал искать.
Найду, говорит, убью. В чулан заглядывает, тут, говорит, нет, в шкаф — и тут,
говорит, нет, за занавеску, и тут, говорит, нет, под кровать — а любовник
оттуда ему стольник протягивает, тот стольник хватает и в карман. И тут,
говорит, нет.
Крис
рассмеялся. Хотя он уже слышал этот анекдот, причем от похожего толстяка с
похожей интонацией. “Дежа вю. Я словно проезжал здесь в прошлом году с этим
драйвером, только трасса почему-то была на Украине”.
Там и тогда вместо степей да пустынь вдоль дороги тянулись
поля подсолнухов, красивых, отороченных гривой солнечных лучей, цветов, поля,
полные огромных черных глаз, способных целый день не моргая смотреть на солнце.
На этих
воспоминаниях Крис неожиданно заснул. И проснулся на перекрестке.
— Приехали. —
Водитель улыбался. — Мне на Актау, а вам прямо.
— Ух.
Извините, заснул.
Сзади
зашевелилась Галка.
— Нормальное
дело, — сказал драйвер, — вон подружка твоя всю дорогу проспала.
— Спасибо.
Крис и Галка
выбрались из машины одновременно.
Галка надела
сандалии и теперь стояла на перекрестке, раскачиваясь после сна.
— Тонкое
стройное дерево на ветру, — сказал Крис, — это ты. А я рядом — камень. Так и
останемся в памяти этой дороги.
— Где мы?
— На трассе. —
Крис вытащил стопник и раскрыл его. — Вот здесь.
— Где?
— Вот здесь, —
Крис ткнул пальцем и зевнул, — а, ты все равно ничего в картах не понимаешь.
— На карте все
так близко, — сказала Галка.
Через минуту
они уже стояли на главной трасе и Крис размахивал рукой, пытаясь застопить
очередную машину.
Но она была
переполненной и не остановилась.
— ПЖО, —
сказал Кристофер, — знаешь, что это такое?
— Знаю, знаю,
— Галка улыбнулась.
ОТСТУПЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ:
О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ ПЖО, А ТАКЖЕ О ЧАПАЕВЕ, ШТИРЛИЦЕ И ЛАО-ЦЗЫ.
ПЖО — это аббревиатура, расшифровывается как "полна жопа огурцов" — фраза из общеизвестного анекдота про Чапаева, Петьку и Фурманова, цитировать который здесь просто нет смысла, большинство из вас его хорошо знает.
Вообще, количество анекдотов, порожденных фильмами "Чапаев" и "Семнадцать мгновений весны", неисчислимо, некоторые из них трансформировались в притчи, распространенные среди "народа" еще в начале восьмидесятых, где Чапаев, как и Штирлиц, чаще всего представляется даосом, другом Лао-Цзы, или дзен-буддистом с неизменной шашкой, Фурманов -— непросветленным, туповатым учеником, а порой магом, Мюллер — фигурой вообще непонятной, то конфуцианского, то даосского толка.
Отсюда взяли рост уже авторские телеги типа тех, что в романе Пелевина "Чапаев и Пустота" (эта книга, восхитившая меня, неоднократно издавалась, и каждый может легко ее найти) или притч мудреца Ра-Хари (они гуляют по интернету[2], но нигде еще не издавались).
Приведу некоторые из них:
Притча из собрания Печкина (калька довольно известной истории о дзенских мудрецах):
“Василий Иваныч, Петька и Фурманов сидят на берегу Урала и задумчиво курят траву. Плавно выдыхая дым, Василий Иванович с чувством говорит:
— Да...
— Да!.. — мечтательно произносит Петька.
— Да-да... — подтверждает Фурманов.
Впоследствии Василий Иваныч выговаривает Петьке:
— Фурманова больше пыхать не бери! Болтлив!”
Притчи Ра-Хари:
81. Однажды В.И.Чапаев встретил Лао-Цзы и разрубил его шашкой. На это Лао-Цзы отвечал: "Теперь есть два Лао-Цзы".
85. Спрашивает как-то Фурманов у Лао-Цзы: "Чего же ты, рожа китайская, всякую коноплю все время в дом таскаешь? Неудобно, все ж Мастер". Улыбнулся Лао-Цзы, но не сразу, и сказал: "Лишь то, что приятно — истинно медитативно".
92. Как-то пошел В.И. Чапаев к Лао-Цзы и часа три донимал его разговорами о смысле существования. Последний его вопрос был: "Ну так почему же, как я ни стараюсь — не медитируется? Что же главное для медитатора?" — "Главное — это возможность быть одному когда захочешь и сколько захочешь", — с улыбкой ответил Лао-Цзы.
142. Однажды В.И.Чапаев разрубил Лао-Цзы шашкой. Лао-Цзы повернулся и ушел в реку. "И про то, что в одну реку нельзя войти дважды, врал..." — как эхо промелькнуло в голове Чапаева.
157. Некогда Лао-Цзы переоделся Мао-Цзе-Дуном и пришел в гости к В.И.Чапаеву. Тот давай его сразу разрубать шашкой. "Не верь глазам, лишь сердце видит", — с улыбкой сказал Лао-Цзы.
162. Как-то раз решил Фурманов сделать миллион долларов. Пришел он к Лао-Цзы и говорит: "Давай я построю тебе большой ашрам, сделаю рекламу, напишу о тебе книги и деньги будут наши. Тебе и делать ничего не надо будет, только сиди, улыбайся..." А Лао-Цзы сидел себе и улыбался и ничего не ответил.
163. Некогда Мао-Цзе-Дун переоделся в Лао-Цзы и стал всех учить Смыслу Всего. В.И.Чапаев, проходя мимо, разрубил его шашкой. Фарисеи, саддукеи и груплидеры закричали: "Как ты мог поднять руку на учителя?" — "Не знаю..." — с улыбкой ответил Чапаев.
165. Сидит как-то В.И.Чапаев под деревом Бодхи и точит свою шашку. Проходит мимо него Лао-Цзы и спрашивает: "Ты чего это шашку точишь?" — "Да вот собираю я завтра здесь семинар груплидеров, ну и решил, что лучше их уж всех сразу..." — "Ну а сам-то ты тогда кто?" — с улыбкой спросил Лао-Цзы. Подумал Чапаев и разрубил себя шашкой.
167. Однажды целая команда начинающих медитаторов пришла к Лао-Цзы и давай его спрашивать о Смысле Существования. Час спрашивает, два спрашивает, Лао-Цзы хотел уж В.И.Чапаева звать, но последний вопрос был задан: "Ну как там?" — "Так же как и здесь, только никто не доебывается", — устало, но с улыбкой ответил Лао-Цзы.
Следующая была
не ПЖО, но тоже не остановилась. Тогда Крис отцепил гитару.
И
пошло-поехало: Крис играл и пел, а Галка изображала девочку на подпевках, затем
они танцевали и Крис учил Галку шаманским танцам типа “Мамушки” или “стояка и
коровяка”, затем Крис снова играл, а Галка уже сидела на обочине, изображая
пипл, который вставляется от его незамысловатых песен, затем Крис убрал гитару
и достал книжечку поэта Мандельштама, и они принялись гадать на стихах, называя
номера строчек и страниц. У Галки вышло на "Я список кораблей прочел до
середины...", а у Кристофера "И блаженное бессмысленное
слово...".
На этом
остановилась машина. Ауди. И водитель-казах, который гнал и гнал, ни о чем не
спрашивая, напевая про себя мотив, такой же бескрайний, как и пустынные места
вокруг, и это длилось не пять и не десять минут, а час за часом.
Этот мотив
заполнил голову Криса, не оставив внутри ни одной мысли. Дорога — закат, дорога
— сумерки, дорога — тьма, лишь искры редких ночных насекомых в свете фар.
Водитель
высадил Криса и Галку в предместьях Акмолы, они пошли гулять по городу в
поисках места для ночлега, миновали новостройки, и вскоре оказались на окраине,
растянувшей вдоль дороги светящиеся ларьками берега, где торговая жизнь и
круглосуточное пиво и круглосуточная хавка, а чуть в сторону — уже темно-темно,
лишь редкие окошки одноэтажных домов да потявкивание собак. На тротуаре под
фонарями вовсю торговали хлебом, печеньем и прочей снедью.
“Смотри, Крис,
какие прикольные тени: вот одна вырастает, затем умаляется, тускнеет, а другая
за спиной уже набирает силу, и чем тень меньше, тем она резче, в этом есть
некий смысл, некая аллегория. Под кислотой, может, и врубишься, и пройдешь
глубже в этот танец теней, а сейчас не стоит заморачиваться, просто в кайф идти
и наблюдать, как тени меняются, тянутся к торговкам, словно любопытные
покупатели, но мы сами ничего не покупаем...”
“Нам много ль
надо? Краюху хлеба да каплю молока” — ты прав, Велимир, Гуль-Мулла, подметающий
клешами пыль Ирана и Туркменистана. Таким Крис его представлял. “А вот воды бы
не помешало — пить хочется да и фляжку надо заправить".
— Должна быть
колонка, — сказала Галка.
— Или колодец.
— Акмола
большой город. — Крис зевнул. — Здесь обязательно будет кран.
— Хорошо бы. Я
из колодцев не пью. А вскипятить негде.
На перекрестке
стояли люди с ведрами. Полуотвернувшиеся в разные стороны местные жители и...
возле крана с водой, совершенно нетипичная для востока сцена: голая девица на
корточках и рядом с ней — парень в темных джинсах и футболке. Парень поливал ее
из канистры, а она, подставив голову под струю, энергично ворошила соломенные
короткие волосы.
— Пиплы! —
увидев Криса и Галку, девица подпрыгнула: капли воды рассыпались вокруг нее
искрящимся дождем. — Идите к нам!
— А мы к вам и
идем.
— Надо же! С
трассы? — продолжала радостно вопить девица.
Кристофер
подошел ближе.
— С трассы,
однако. Не холодно?
— Не холодно.
Мы почти сибиряки, — вяло произнес парень. Короткая стрижка ежиком, армейские
ботинки, кожаный ремешок на шее, он походил на питерского Свина образца начала
девяностых, лидера группы АУ, российкого первопанка, героя множества прикольных
историй и анекдотов, которые давно уже существуют отдельно от него.
ОТСТУПЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ:
ОДНА ИЗ САМЫХ ПОПУЛЯРНЫХ ИСТОРИЙ О СВИНЕ
Однажды Свин поспорил с друзьями, что нагадит у дверей квартиры небезизвестного лидера группы "Аквариум" Бориса Гребенщикова. И это ему с успехом удалось. А Гребенщиков тогда еще на Софье Перовской в коммуналке жил. На самом верхнем этаже. Ну, сделал дело — гуляй смело. Да не тут-то было. Оказывается, соседи БГ успели вызвать милицию, которая не заставила себя долго ждать. Так что не успел Свин до второго этажа спуститься, как увидел ментов. Он и ухом не повел, поднялся вновь на пятый, взял свою кучу в руки и пошел навстречу ментам. Представители закона зенки вылупили, а брать панка как-то застеснялись. Так и вышли из парадной: впереди Свин свежие экскременты, словно Данко сердце, несет, за ним — доблестная милиция, за милицией — любопытные... На Невском менты отстали: дескать, что с больного возьмешь.
Сам Свин утверждает, что эта история полностью выдумана. Но пересказывали ему ее неоднократно. Даже на допросах в тогда еще существовавшем КГБ.
“Панки смывают
грязь, — подумал Крис. — Звучит почти абсурдно”.
— Свищ,
полотенце, блин, — закричала девица, — тащи полотенце!
— У Клеща в
бэге.
— Блин.
Крис вспомнил,
как Свин рассказывал ему о наличии молодых пионеров-двойников: "Есть
второй я, второй Вилли, второй Скандалист. Тусуются где-то возле Московского. И
прикид копируют и волосы".
"Свищ
звучит почти как Свин, — подумал Кристофер, — и выглядит похоже".
Вскоре подошел
и Клещ — маленький крепкий человечек лет семнадцати с ирокезом на голове и
большим рюкзаком за спиной.
— О, пиплы! —
Клещ был рад случайной встрече не меньше остальных. — Пиво пьете?
— Пьем. — Крис
улыбнулся.
Панки никуда
не спешили. Они работали в лавке какого-то акмолинского бабая по имени папа
Чуло грузчиками-уборщиками, курили анашу, пили пиво и каждый день собирались
стронуться с места. Так продолжалось уже вторую неделю. Жили они в сарае
неподалеку от дома самого Чуло. И, судя по всему, пользовались покровительством
этого человека — никто из местной гопоты панков не обижал.
Пиво пить
начали уже по дороге к панк-резиденции, а продолжили во дворе, под старым
бесплодным деревом — то ли яблоней, то ли грушей. Панки петь не умели, и
раскрутили Криса на маленький сольный концерт — некоторые блюзы вполне
вписывались в их традицию и после пива были приняты на ура.
Сам же
Кристофер после песен и пива “сильно устал”, лег на землю и вскоре уже не
говорил, а только слушал.
— Ну вот,
пришел я к Юрику Тимошкину, — рассказывал Свищ, — помнишь, его еще Химиком
звали, а он такой забавный чувак был, сам себе полигон, блин. Все на себе
проверял, все, чем мазался.
Кристофер
лежал с открытыми глазами, но разговор казался ему происходящим где-то в другом
измерении, в другом пространстве, отгороженном временем и расстоянием. Как
радиопередача или магнитофонная запись. На Рэйнбоу такие посторонние застенные
разговоры так и называли — радио.
— Хе. Кхе-кхе.
— Свищ прокашлялся, и это напоминало помехи, ворвавшиеся в передачу о некоем
Химике.
— А почему
был, — спросила стриженая девушка, прозвище которой было сросшимся из двух слов
— Внатуре, — он умер?
— Не знаю. Я
его год не видел. Говорят, в дурку попал. Крепко. Ну вот, пришел к Юрке, а тот
сидит с какой то банкой. Машина на столе, блин, и все такое.
— Хе-хе.
— Вот,
говорит, сварил, но ты подожди, сначала я себя, а если приход будет, то и тебя.
И, значит, вмазывает. А потом, вот так сидел. — Свищ выпрямил спину и широко
раскрыл глаза. — Плюх на пол. Ну я, блин, к нему, глаза, блин, мертвые, не
двигаются. А я и забыл что делать. Скорую вызвать, так тут эта банка,
препараты, машина. Да дырки у него повсюду. В общем, пересрался...
Кристофер вдруг вспомнил, как этой весной он ехал на собаках
с Федей-флейтой и в первой же электричке пошел по вагонам в поисках своих:
вместе ехать веселее и контролеры менее опасны. Электричка оказалась почти
пустой, он обнаружил лишь одного растамана по имени Остин. Одет тот был,
вопреки обыкновению, цивильно — в серый костюм и черный берет, лишь дрэды,
темными гусеницами выползающие из-под шапочки на воротник, выдавали истинную
природу Остина. На коленях замаскировавшегося воина Джа стоял внушительных
размеров саквояж.
— Привет.
Остин привстал с деревянной скамейки, пожал руку Крису,
затем Федору, и указал на пустые места напротив.
— Нарта Остина большой такой. Вместе поедем.
— Чего ты такой цивильный? — спросил Крис. — Просто не
узнать.
— Остину опасно на собаках нецивильно ехать. Остин дазе
билет берет.
Вскоре выяснилось, что саквояж Остина был полон травы.
— Однако, Остин едет жена возвращать, — пояснил Остин,
полностью переходя на язык посвященных шаманов из Саарема. — Геолог Жан хитрый,
мой жена увез.
— А как же ты ее вернешь?
— Остин тозе хитрый. Остин геолог трава везет. Геолог ганджа
покурит, жена вернет. Остин ему скажет, возьми геолог много-много трава, а жена
мне верни. Чужой жена увозить нехорошо.
ОТСТУПЛЕНИЕ ОДИНАДЦАТОЕ:
НЕМНОГО О ГЕОЛОГАХ И ЖИТЕЛЯХ СААРЕМА
Понятие “геолог”, т.е. “не шаман” (весьма условное, ибо в определенной ситуации геологом может стать любой член колхоза Саарема, любой шаман или гость), появилось еще в то время, когда Саарема находилось в Токсово. Однажды Крис приехал туда в гости к Волосу, Гарику и Махмуду и застал первого за изготовлением барабана, а двух других — за чашками чая. Между ними происходил следующий разговор.
— Знаесь, однако, я в тундра ходил, геолог нашел. Два года живет, олешка пасет. — Махмуд улыбнулся, — Видись, зарос как.
— У нас в Саарема нетту геолок. — Гарик откинулся назад распрямил спину и сделал серьезное сосредоточенное лицо. — Только кит.
— Ымкой, однако, назвал. Эй, Ымка!
Волос продолжал натягивать барабан.
— Видись, Ымка тундра много ходил, совсем худой стал. Ымка!
— Ну. — Не отрываясь от барабана откликнулся Волос.
— Однако, видись, слусает. Раньше совсем дикий был.
— О! Тиккий кеолок плокко, — серьезным тоном продолжал Гарик, и Крис отметил, что если бы они веселилась, игра была бы не столь натуральной. Он вспомнил давнишнюю телепередачу, где Курехин, тогда еще живой, с помощью каких-то совершенно абсурдных псевдонаучных сцен доказывал, что Ленин является грибом, но в один из моментов великий шоумен не выдержал и начал смеяться. И это немного испортило игру. Телегам желательно быть абсолютно серьезными. — Лес рупит, земля копает.
— Ымка, сосед ко мне пришел. Праздник делать будем. Хлеб будем кушать.
— О, та. — Гарик энергично принялся резать привезенный Кристофером батон. — Этто хороший булка. Из Саарема.
Волос подошел, взял кусок и принялся намазывать его маслом.
— Однако, Ымка кушает много. Еда мало-мало. Возьми, сосед, Ымку. Олешка твой пасти будет. Торговать олешка будет.
— Этто как? У нас в Саарема олешка нетту. Только кит.
— Однако, Ымка хитрый. Олешка продавать, кит продавать. Все может. Весь мой олешка продал, деньги в тундра убрал.
— Хитрый Ымка — некороший Ымка. Кормить натта, отевать натта. Зима долгий. Ты косяин, упей Ымка.
— Однако, жалко. В тундра смерть плохо.
— Заччем тундра. Я теппе каяк дам. Пусть море иттёт кита искать.
— Ымка хитрый. Каяк ходит умеет.
— Так я теппе тырявый каяк дам. Ымка кит искать путтет, быстро утонет.
— Однако, можно.
— Та-та! У нас в Саарема море тонуть хорошо, земля умирать плохо. Тафай твой Ымка спросим, хочет он море тонуть или земля умирать.
— Эй, Ымка.
— Ну.
— Что ты хочешь? Море тонуть хочешь? Мы теппе каяк дырявый татим, кит искать.
— Уф, достали. Телега.
В Окуловке между поездами появилась дыра в несколько часов и
они втроем, закупив пива, хлеба и сыра, отправились в лес. До самого леса
добраться не удалось: по случаю весны ручей, отделяющий окраину деревни, поля
от очередных полей, за которыми — настоящий лес, стал непроходимой рекой, и
псевдопутешественникам пришлось остановиться под тремя березами возле огромной
кучи свежесрезанного хвороста, тотчас ставшей для Кристофера мягким пружинистым
креслом. Топлива для костра было предостаточно, и вскоре Крис ощутил тепло под
ногами — он продолжал лежать горизонтально, и если бы мир поднялся вместе с
ним, то огонь оказался бы именно под ногами Криса. Маленькое лето, растущее
снизу, подбрасывало в воздух искры, дышало белым дымом-паром, воздух дрожал и
облака танцевали.
Вскоре Кристоферу пришлось-таки встать. Начали трапезу и
ритуальное курение травы. У Остина всегда было наготове несколько забитых
чистой травой (а чаще — бошками), без примеси табака, косяков. Они хранились в
портсигаре, на котором был отштампован-отчеканен рыбак, удивительно похожий на
Максима Горького, он тащил большую рыбу, удилище было изогнуто, тело напряжено,
ветер трепал полы пиджака. Причем, как часто бывает у целомудренных советских
художников, то ли подвернутая пола пиджака, то ли конец удилища упирался в пах
Максима Горького и напоминал вставший член. И вся картинка выглядела как сцена
мастурбации Максима Горького на небо.
После второго косяка Федя медленно и как-то вяло произнес.
— Странно, все зеленеет.
— Весна, однако, — сказал Остин.
— Чего-то ты нехорошо выглядишь, — сказал Крис, — стоит
пропустить.
Федя пропустил. Через несколько мгновений Крис снова бросил
на него взгляд. Тот молча продолжал стоять спиной к дереву — бледная гипсовая
фигура.
— Эй. — Крис дернул Федю за руку.
— Я ничего не вижу, — еле слышно проговорил Флейта и начал
медленно сползать на землю. Лицо из гипсового стало восковым, как у покойника.
— Федя!
Тот уже не отвечал.
— Федя, очнись! — Крис ударил его по щеке.
Никакой реакции. Остановившийся взгляд.
— Не нравится мне все это. — Кристофер схватил Федора за
руку, пытаясь нащупать пульс. И тут почувствовал нечто зловещее и недоброе,
растворенное в пространстве и сходящееся в Феде.
Остин покачал головой.
— Подожди, сейчас попробуем.
Он снял с шеи варган, поднес к губам, и жесткий звук поплыл
между деревьями, постепенно превращаясь в нечто большее, чем просто звук, в
сгусток древней силы, разрывающей время и пространство: Крис всей кожей ощутил
вибрацию, словно незримая струна появилась между Федором и Остином, она гудела
от напряжения, перетаскивая Флейту с того света в этот.
Лицо Феди покрылось красными пятнами. И Кристофер, наконец,
нашел пульс.
— Уф, — сказал он. — Жить будет. Неужели трава может так
срубить?
— Не трава. Злой... — Остин сделал паузу, подбирая слово. —
Дух такой.
— Федя! — Крис принялся хлопать Флейту по щекам.
Тот постепенно пришел в себя.
— Никогда такого не случалось, — вяло произнес он, — я, правда,
целую ночь не спал.
Воспоминание пролетело мгновенно, и Крис даже успел
дослушать рассказ Свища.
— Ничего, так
полежал, блин, потом зашевелился, сел. Потом говорит. — Свищ засмеялся. — Нет,
тебя я этим вмазывать не буду.
— Это как в
анекдоте, — сказала Галка, — про торчка и варщика. Знаете?
— Нее...
— Приходит
торчок к варщику, говорит: “Свари мне что-нибудь такое: чтобы приход был ууух”.
“Какой-какой?” “Ну чтобы так вставило, чтобы просто...” — Галка, видимо,
изобразила жестами какой должен быть приход и все рассмеялись. — “Ладно, —
говорит варщик, — сделаем”. Ну, сварил он, значит, какую-то супердурь, торчок
вмазался. Лежит, закрыл глаза, действительно — уух. Ну, открывает, говорит:
“Да, варщик, круто...” А тот в ответ: “А я не варщик, я — апостол Петр”.
«Неужели
нельзя о чем-нибудь другом. Написать на радиостанцию, чтобы изменили программу
передач. Там торчки, здесь торчки. А о чем говорят музыканты? О торчалове тоже.
О туфте всякой. Редко о музыке. Музыку слушать надо. Среди музыкантов людей нет,
— Крис представил долговязую фигуру Вани Жука, тот гнал смешную телегу о
музыкантах и одновременно с этим наигрывал на гитаре какой-то весьма
замысловатый пассаж, — а вот музыканты встречаются».